Задавая этот весьма важный вопрос, должен предупредить, что, насколько мы в состоянии судить, лишь одна вы можете знать, прав ли мистер Пэйджит, обвиняя председателя Вудса в соучастии.
Пэйджит почувствовал, как напряглись плечи Карло, как будто снова неясен исход событий, происходивших до его рождения.
– Мне очень жаль, сенатор, но я не могу заявить, – говорила Мария с экрана, – что делаю это с радостью. В ночь на двадцать седьмое августа произошли самые ужасные события моей жизни, перевернувшие мои представления о многом, и теперь мое самое страстное желание – забыть их.
Мария сделала паузу. В тишине камера панорамировала зал. И вот Мария уже видна крохотной фигуркой как бы в пещере со стенами, обшитыми дубовыми панелями, и с канделябрами замысловатой формы; перед ней сидят в ряд тринадцать сенаторов, окруженных своими помощниками, за ней, в зале, теснятся репортеры и фотографы.
Когда камера снова захватила ее в объектив, Мария расправила плечи, совсем как накануне ночью.
– Тем не менее, – спокойно закончила она, – я расскажу все, что знаю.
И на целый час приковала к себе внимание страны.
Находясь в одиночестве в комнате свидетелей, Пэйджит замер перед телеэкраном, как и миллионы других людей по всей стране. О чем будет говорить Мария, он не знал, знал лишь, что потом сразу наступит его очередь давать показания.
События, о которых она поведала, были достаточно драматичны: гибель свидетеля, попытка убить Пэйджита, то, что происходило ночью, когда Мария и Пэйджит застали Джека Вудса, председателя их комиссии, в момент, когда он пытался уничтожить документы-улики, которые Пэйджит убрал в свой стол.
Но Пэйджит видел, что и сама Мария не может не приковать внимания: неослабевающий интерес к тому, что она рассказывала, сопровождался подлинным изумлением от того, как она это говорила. Печаль и радость, устремленность к высоким идеалам и ранимость самолюбия, страх и решимость, фатализм, наконец, – все это звучало в ее голосе, все отражалось на ее лице. Она многое потеряла и многому научилась, теперь она заговорила, и, видимо, пришло ее время сказать правду.
Глядя на нее, вначале он просто удивлялся, потом не мог не восхищаться. И думал о том, что никогда по-настоящему не знал ее.
Когда она закончила и поднялась из-за стола свидетелей, Пэйджит услышал, что за его спиной открылась дверь.
Это был помощник Толмеджа, очкарик, едва ли старше Пэйджита.
– Вы следующий, – напомнил он.
Странно, но это оказалось неожиданностью для Пэйджита. Следуя за помощником в зал заседаний, он все еще был погружен в то, что увидел и услышал.
Мария шла ему навстречу, преследуемая репортерами, которые надеялись подхватить какую-нибудь оброненную ею фразу, чтобы тут же процитировать ее в репортаже. Поравнявшись с ним, она остановилась.
Окруженные репортерами, они стояли лицом к лицу, в двух дюймах друг от друга.
– Смотрел меня? – спросила она.
– Да, – просто сказал Пэйджит. – Я смотрел тебя.
Теперь сын видел тот момент их встречи.
Камера была на расстоянии, и губы их – вначале ее, потом его – шевелились беззвучно. Лицо к лицу, запечатленная интимность.
– До самой гибели Марка Ренсома, – говорил комментатор, – имена Кристофера Пэйджита и Марии Карелли не упоминались вместе более пятнадцати лет.
И без всякого перехода их снова показали крупным планом у Дворца правосудия. Пэйджит снова почувствовал озноб, как в ночном кошмаре, видя лица, орущие из полутьмы.
Усатый репортер ткнул ей в лицо микрофон, и Мария опять отпрянула. Ее волосы коснулись щеки Пэйджита.
– Вы представляете интересы мисс Карелли? – спросил репортер.
– Я лишь помогаю мисс Карелли. Адвокат ей не нужен.
– Значит, у вас с мисс Карелли личные отношения?
Глядя на экран, Пэйджит краем глаза видел, как окаменел Карло; он чувствовал, что жизнь, которую мальчик нарисовал в своем воображении для них двоих, развеялась как туман. А на экране он спокойно отвечал:
– Да, мы друзья.
И поднял руку, призывая толпу к вниманию:
– У меня совсем краткое заявление. Единственное, о чем просит мисс Карелли: вначале выслушайте, а потом пусть идет, без помех с вашей стороны, долгий и медленный процесс исцеления – полагаю, каждый отнесется к этому с пониманием.
Пэйджит собирался с мыслями, подыскивал подходящие слова.
– Сегодня днем, примерно в двенадцать, – начал он, – в номере отеля "Флуд" Марк Ренсом пытался изнасиловать Марию Карелли. – Гул голосов, резкие фотовспышки, отдельные выкрики. Не обращая ни на что внимания, Пэйджит продолжал: – Это было под предлогом деловой встречи, как нередко делается. Это было неожиданно, как это часто бывает. И к этому не было ни малейшего повода, как это случается всегда. – Пэйджит сделал паузу. Теперь они притихли, ждали, что он скажет еще. – Была борьба. Пистолет выстрелил. В результате величайшее несчастье: попытка изнасилования закончилась трагедией и для насильника, и для жертвы.
Мария опустила голову, потом снова стала смотреть в камеру.
– Смерть Марка Ренсома – это трагедия. Мария Карелли не хотела смерти этого талантливого, но с садистскими наклонностями человека, однако не могла допустить, чтобы он надругался над ней. И ее трагедия в том, что отныне она обречена жить, помня о покушении на ее честь, помня об этой смерти. В том, что обвинение не будет предъявлено, я уверен. И на что я искренне надеюсь: те, кто не знает Марию Карелли лично, отнесутся к ней с не меньшим состраданием, чем ее друзья и знакомые.
На экране появилось лицо Марии крупным планом. С удивлением Пэйджит увидел в ее глазах слезы.
Когда полицейский быстро повел их к лимузину, она взяла Пэйджита под руку. И не отпускала его руку, пока дверца машины не закрылась за ними.
Теперь они были одни – за темными окнами со стеклами односторонней проводимости, отделенные от водителя стеклянным экраном.
– Это было, – сказала Мария, – почти безупречно.
Пэйджит смотрел мимо нее. Репортеры и камеры слепо тыкались в окна, но окна были непрозрачны для них.
– Да, – ответил он. – Как всегда.
Она отодвинулась от него:
– Полагаю, близости довольно. По крайней мере, на сегодня.
– Да. Думаю, достаточно.
Больше они не произнесли ни слова. Сделав два поворота в жилом квартале, оставив позади репортеров, лимузин подвез Пэйджита к его автомобилю.
Карло убрал звук. В голубом мерцании экрана он выглядел старше, чем утром. За ним светились беззвучные изображения – рты открывались, но слов не было слышно.
– Почему она не здесь, папа? Почему ты не привез ее домой?
– Из Эй-би-си прислали лимузин, ее отвезли в отель и будут охранять, чтобы никто не нарушал ее уединения. – Пэйджит помолчал в нерешительности. – Она в лучшем состоянии, чем ты думаешь, просто устала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
Пэйджит почувствовал, как напряглись плечи Карло, как будто снова неясен исход событий, происходивших до его рождения.
– Мне очень жаль, сенатор, но я не могу заявить, – говорила Мария с экрана, – что делаю это с радостью. В ночь на двадцать седьмое августа произошли самые ужасные события моей жизни, перевернувшие мои представления о многом, и теперь мое самое страстное желание – забыть их.
Мария сделала паузу. В тишине камера панорамировала зал. И вот Мария уже видна крохотной фигуркой как бы в пещере со стенами, обшитыми дубовыми панелями, и с канделябрами замысловатой формы; перед ней сидят в ряд тринадцать сенаторов, окруженных своими помощниками, за ней, в зале, теснятся репортеры и фотографы.
Когда камера снова захватила ее в объектив, Мария расправила плечи, совсем как накануне ночью.
– Тем не менее, – спокойно закончила она, – я расскажу все, что знаю.
И на целый час приковала к себе внимание страны.
Находясь в одиночестве в комнате свидетелей, Пэйджит замер перед телеэкраном, как и миллионы других людей по всей стране. О чем будет говорить Мария, он не знал, знал лишь, что потом сразу наступит его очередь давать показания.
События, о которых она поведала, были достаточно драматичны: гибель свидетеля, попытка убить Пэйджита, то, что происходило ночью, когда Мария и Пэйджит застали Джека Вудса, председателя их комиссии, в момент, когда он пытался уничтожить документы-улики, которые Пэйджит убрал в свой стол.
Но Пэйджит видел, что и сама Мария не может не приковать внимания: неослабевающий интерес к тому, что она рассказывала, сопровождался подлинным изумлением от того, как она это говорила. Печаль и радость, устремленность к высоким идеалам и ранимость самолюбия, страх и решимость, фатализм, наконец, – все это звучало в ее голосе, все отражалось на ее лице. Она многое потеряла и многому научилась, теперь она заговорила, и, видимо, пришло ее время сказать правду.
Глядя на нее, вначале он просто удивлялся, потом не мог не восхищаться. И думал о том, что никогда по-настоящему не знал ее.
Когда она закончила и поднялась из-за стола свидетелей, Пэйджит услышал, что за его спиной открылась дверь.
Это был помощник Толмеджа, очкарик, едва ли старше Пэйджита.
– Вы следующий, – напомнил он.
Странно, но это оказалось неожиданностью для Пэйджита. Следуя за помощником в зал заседаний, он все еще был погружен в то, что увидел и услышал.
Мария шла ему навстречу, преследуемая репортерами, которые надеялись подхватить какую-нибудь оброненную ею фразу, чтобы тут же процитировать ее в репортаже. Поравнявшись с ним, она остановилась.
Окруженные репортерами, они стояли лицом к лицу, в двух дюймах друг от друга.
– Смотрел меня? – спросила она.
– Да, – просто сказал Пэйджит. – Я смотрел тебя.
Теперь сын видел тот момент их встречи.
Камера была на расстоянии, и губы их – вначале ее, потом его – шевелились беззвучно. Лицо к лицу, запечатленная интимность.
– До самой гибели Марка Ренсома, – говорил комментатор, – имена Кристофера Пэйджита и Марии Карелли не упоминались вместе более пятнадцати лет.
И без всякого перехода их снова показали крупным планом у Дворца правосудия. Пэйджит снова почувствовал озноб, как в ночном кошмаре, видя лица, орущие из полутьмы.
Усатый репортер ткнул ей в лицо микрофон, и Мария опять отпрянула. Ее волосы коснулись щеки Пэйджита.
– Вы представляете интересы мисс Карелли? – спросил репортер.
– Я лишь помогаю мисс Карелли. Адвокат ей не нужен.
– Значит, у вас с мисс Карелли личные отношения?
Глядя на экран, Пэйджит краем глаза видел, как окаменел Карло; он чувствовал, что жизнь, которую мальчик нарисовал в своем воображении для них двоих, развеялась как туман. А на экране он спокойно отвечал:
– Да, мы друзья.
И поднял руку, призывая толпу к вниманию:
– У меня совсем краткое заявление. Единственное, о чем просит мисс Карелли: вначале выслушайте, а потом пусть идет, без помех с вашей стороны, долгий и медленный процесс исцеления – полагаю, каждый отнесется к этому с пониманием.
Пэйджит собирался с мыслями, подыскивал подходящие слова.
– Сегодня днем, примерно в двенадцать, – начал он, – в номере отеля "Флуд" Марк Ренсом пытался изнасиловать Марию Карелли. – Гул голосов, резкие фотовспышки, отдельные выкрики. Не обращая ни на что внимания, Пэйджит продолжал: – Это было под предлогом деловой встречи, как нередко делается. Это было неожиданно, как это часто бывает. И к этому не было ни малейшего повода, как это случается всегда. – Пэйджит сделал паузу. Теперь они притихли, ждали, что он скажет еще. – Была борьба. Пистолет выстрелил. В результате величайшее несчастье: попытка изнасилования закончилась трагедией и для насильника, и для жертвы.
Мария опустила голову, потом снова стала смотреть в камеру.
– Смерть Марка Ренсома – это трагедия. Мария Карелли не хотела смерти этого талантливого, но с садистскими наклонностями человека, однако не могла допустить, чтобы он надругался над ней. И ее трагедия в том, что отныне она обречена жить, помня о покушении на ее честь, помня об этой смерти. В том, что обвинение не будет предъявлено, я уверен. И на что я искренне надеюсь: те, кто не знает Марию Карелли лично, отнесутся к ней с не меньшим состраданием, чем ее друзья и знакомые.
На экране появилось лицо Марии крупным планом. С удивлением Пэйджит увидел в ее глазах слезы.
Когда полицейский быстро повел их к лимузину, она взяла Пэйджита под руку. И не отпускала его руку, пока дверца машины не закрылась за ними.
Теперь они были одни – за темными окнами со стеклами односторонней проводимости, отделенные от водителя стеклянным экраном.
– Это было, – сказала Мария, – почти безупречно.
Пэйджит смотрел мимо нее. Репортеры и камеры слепо тыкались в окна, но окна были непрозрачны для них.
– Да, – ответил он. – Как всегда.
Она отодвинулась от него:
– Полагаю, близости довольно. По крайней мере, на сегодня.
– Да. Думаю, достаточно.
Больше они не произнесли ни слова. Сделав два поворота в жилом квартале, оставив позади репортеров, лимузин подвез Пэйджита к его автомобилю.
Карло убрал звук. В голубом мерцании экрана он выглядел старше, чем утром. За ним светились беззвучные изображения – рты открывались, но слов не было слышно.
– Почему она не здесь, папа? Почему ты не привез ее домой?
– Из Эй-би-си прислали лимузин, ее отвезли в отель и будут охранять, чтобы никто не нарушал ее уединения. – Пэйджит помолчал в нерешительности. – Она в лучшем состоянии, чем ты думаешь, просто устала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167