– А не из того, что он мог написать. Или собирался написать.
– А они приводят нас, – спокойно добавил Брукс, – к той страшной кассете, касающейся Лауры Чейз и сенатора Кольта.
Он помолчал.
– Миллионы людей все еще любят этого человека. В их числе и я.
– Насколько помнится, ты встречался с ним, – заметил Пэйджит.
– Я агитировал за его избрание. – Прокурор покачал головой. – Когда его самолет разбился, два моих приятеля и я проехали на машине три тысячи миль через всю страну в состоянии шока, чтобы участвовать в похоронах. Как будто не могли расстаться с ним. – Он пристально взглянул на Пэйджита. – Вся страна, – мягко добавил он, – не хотела расстаться с ним.
Это правда, подумал Пэйджит. Видимо, авария самолета Кольта ночью в Калифорнийской пустыне, через три месяца после смерти Лауры Чейз, воспринималась как приговор судьбы, как мистика. Белокурый, с благородной осанкой, улыбчивый и остроумный, Джеймс Кольт в свои сорок казался слишком молодым для президента; видимо, что-то все-таки запало в сознание людей, если они остановили свой выбор на человеке, лучшие годы которого были еще впереди. Помнили не самого Джеймса Кольта, помнили его смерть, потому что потрясение, с ней связанное, запечатлелось образом сценки у мемориала: вдова с пепельными волосами, стоически переносящая горе, еще несформировавшиеся черты лица сына-подростка, искаженные в попытке всмотреться в копию отца, так жутко похожую на оригинал.
– А Джеймс Кольт-младший в самом деле намерен баллотироваться на пост губернатора?
Брукс кивнул:
– Да, насколько я знаю.
Пэйджит бросил на него оценивающий взгляд.
– Ты сам создаешь себе трудности, – наконец бросил он, – которых прекрасно мог бы избежать.
– Если бы мы могли, Кристофер. Если бы только могли.
Пэйджит некоторое время рассматривал Брукса.
– Ладно, – наконец произнес он. – Значит, медэксперту не нравятся пороховые следы?
Прокурор сделал удивленные глаза.
– При очень высокой разрешающей способности аппаратуры, – ответил он, – никаких следов пороха обнаружено не было. Никаких признаков близкого выстрела. Никаких.
– Ну и?
– И в этом проблема. Медэксперт никогда не скажет нам, что произошло, но она всегда очень точно может сказать, чего не произошло. А не произошло следующего: Мария Карелли не стреляла в Марка Ренсома с двух-трех дюймов. Близкое расстояние исключено.
– Довольно неожиданно, – проговорил Пэйджит. – Мария обычно очень точна. Наверное, она просто линейку свою забыла.
Брукс внимательно посмотрел на него:
– Славненький аргумент для суда. Но, поскольку Ренсом уже восемь часов как мертв, мы не можем игнорировать этот факт. И приходится задуматься.
– Да брось ты, Мак! Пистолет выстрелил в момент, когда Ренсом набросился на нее. Мария могла ошибиться. Он мог отпрянуть от пистолета. Все возможные варианты надо учитывать.
– Ну что же, она все это узнает от тебя. Как возможные варианты, разумеется.
– Если она вспомнит все, как было, сомневаюсь, что готова будет поручиться за точность расстояния.
– И потом, – продолжал Брукс, – этот отказ отвечать на вопросы Монка. Он производит не совсем хорошее впечатление на людей, которых ты просишь поверить ей. И она требовала адвоката.
– У выпускников юридических факультетов бывают странности, подобные этой. А требовала она не адвоката – она хотела видеть меня. Это как призыв о помощи к другу или священнику.
– К священнику?
– К кому-нибудь, кто способен на сочувствие, – сухо сказал Пэйджит, – на что она имела полное право.
– Конечно, она может рассчитывать на сочувствие. Но ты не священник, а я не страус, чтобы прятаться от неприятной реальности. Единственное разумное объяснение того, почему она перестала отвечать на вопросы Монка, – она поняла, что попала в трудное положение. Впервые Пэйджит почувствовал страх.
– Более гуманно предположить, – парировал он, – почувствовала себя плохо физически.
Он обернулся к Шарп:
– Много ли жертв изнасилований заявляют о случившемся? Процентов пятьдесят, даже из таких, как Мария Карелли. Они чувствуют стыд, чувствуют вину, чувствуют себя покинутыми всеми, а если заявят, им придется рассказывать все совершенно незнакомым людям, к тому же еще не оправившись от душевной травмы. Марии Карелли пришлось объясняться через три или четыре часа после того, как она убила человека, который пытался это сделать с ней, причем находилась она с Монком в обстановке, в которой ощущала себя совершенно потерянной. Она была дезориентирована, от нее требовали оправданий, она чувствовала себя опозоренной и, возможно, "виноватой", как чувствовал бы себя всякий нормальный человек, только что убивший кого-то. Даже считая себя невиновным перед законом.
В лице Шарп было напряжение. Он вдруг понял, что самое себя, а не Марию она видела мысленно предметом нападения.
– Я, – заявила она, – берусь за любое дело, это мой долг. Даже если мне кажется, что мы проиграем.
– Я это хорошо понимаю. – Пэйджит снова посмотрел на Брукса. – У тебя прекрасные показатели по половым преступлениям, Мак. Те, кому положено, это знают. Не порть их неверным подходом к какому-то идиотскому случаю.
Брукс пожал плечами:
– Укажи мне причину, Крис, и я отпущу Карелли. Такую причину, чтобы я мог объяснить людям.
Пэйджит почувствовал опустошенность и холод в груди.
– Причина у меня есть, – наконец вымолвил он. – Но не такая, чтобы болтать о ней кому бы то ни было.
Во взгляде прокурора появилось любопытство:
– Что же это?
До чего не хочется говорить, думал Пэйджит, даже независимо от того – есть Шарп в комнате, нет ее.
– Мой сын, Карло. Ему уже пятнадцать, живет со мной. – Пэйджит коротко вздохнул. – Он сын Марии.
Брукс уставился на него.
– Боже милостивый, – пробормотал он. – Так вот почему ты здесь.
– Поэтому я здесь.
Было стыдно: он как будто использовал дружбу Брукса, свои семейные обстоятельства, а главное, все, что связано с сыном, в надежде на благосклонность Закона.
– Есть некоторые аспекты в жизни Карло, которые… трудны. До сих пор это было сугубо частное конфиденциальное дело. Теперь все раскроется. Ему надо будет через все это пройти, все пережить – все то, что совершила его мать в силу сложившихся обстоятельств. Но ему будет легче, если, проснувшись завтра утром, он будет знать, что она не в тюрьме.
Шарп как будто отодвинулась. Брукс внимательно рассматривал свои руки.
– Что же ты хочешь от нас? – спросил он.
– Просто выслушайте. Дай мне шанс доказать вам, что нет оснований для возбуждения дела, прежде чем вы примете решение об этом. А пока отпусти ее.
Прокурор взглянул на него:
– Она согласна пройти испытание на детекторе лжи?
– Нет. По моему совету. Брукс поднял бровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
– А они приводят нас, – спокойно добавил Брукс, – к той страшной кассете, касающейся Лауры Чейз и сенатора Кольта.
Он помолчал.
– Миллионы людей все еще любят этого человека. В их числе и я.
– Насколько помнится, ты встречался с ним, – заметил Пэйджит.
– Я агитировал за его избрание. – Прокурор покачал головой. – Когда его самолет разбился, два моих приятеля и я проехали на машине три тысячи миль через всю страну в состоянии шока, чтобы участвовать в похоронах. Как будто не могли расстаться с ним. – Он пристально взглянул на Пэйджита. – Вся страна, – мягко добавил он, – не хотела расстаться с ним.
Это правда, подумал Пэйджит. Видимо, авария самолета Кольта ночью в Калифорнийской пустыне, через три месяца после смерти Лауры Чейз, воспринималась как приговор судьбы, как мистика. Белокурый, с благородной осанкой, улыбчивый и остроумный, Джеймс Кольт в свои сорок казался слишком молодым для президента; видимо, что-то все-таки запало в сознание людей, если они остановили свой выбор на человеке, лучшие годы которого были еще впереди. Помнили не самого Джеймса Кольта, помнили его смерть, потому что потрясение, с ней связанное, запечатлелось образом сценки у мемориала: вдова с пепельными волосами, стоически переносящая горе, еще несформировавшиеся черты лица сына-подростка, искаженные в попытке всмотреться в копию отца, так жутко похожую на оригинал.
– А Джеймс Кольт-младший в самом деле намерен баллотироваться на пост губернатора?
Брукс кивнул:
– Да, насколько я знаю.
Пэйджит бросил на него оценивающий взгляд.
– Ты сам создаешь себе трудности, – наконец бросил он, – которых прекрасно мог бы избежать.
– Если бы мы могли, Кристофер. Если бы только могли.
Пэйджит некоторое время рассматривал Брукса.
– Ладно, – наконец произнес он. – Значит, медэксперту не нравятся пороховые следы?
Прокурор сделал удивленные глаза.
– При очень высокой разрешающей способности аппаратуры, – ответил он, – никаких следов пороха обнаружено не было. Никаких признаков близкого выстрела. Никаких.
– Ну и?
– И в этом проблема. Медэксперт никогда не скажет нам, что произошло, но она всегда очень точно может сказать, чего не произошло. А не произошло следующего: Мария Карелли не стреляла в Марка Ренсома с двух-трех дюймов. Близкое расстояние исключено.
– Довольно неожиданно, – проговорил Пэйджит. – Мария обычно очень точна. Наверное, она просто линейку свою забыла.
Брукс внимательно посмотрел на него:
– Славненький аргумент для суда. Но, поскольку Ренсом уже восемь часов как мертв, мы не можем игнорировать этот факт. И приходится задуматься.
– Да брось ты, Мак! Пистолет выстрелил в момент, когда Ренсом набросился на нее. Мария могла ошибиться. Он мог отпрянуть от пистолета. Все возможные варианты надо учитывать.
– Ну что же, она все это узнает от тебя. Как возможные варианты, разумеется.
– Если она вспомнит все, как было, сомневаюсь, что готова будет поручиться за точность расстояния.
– И потом, – продолжал Брукс, – этот отказ отвечать на вопросы Монка. Он производит не совсем хорошее впечатление на людей, которых ты просишь поверить ей. И она требовала адвоката.
– У выпускников юридических факультетов бывают странности, подобные этой. А требовала она не адвоката – она хотела видеть меня. Это как призыв о помощи к другу или священнику.
– К священнику?
– К кому-нибудь, кто способен на сочувствие, – сухо сказал Пэйджит, – на что она имела полное право.
– Конечно, она может рассчитывать на сочувствие. Но ты не священник, а я не страус, чтобы прятаться от неприятной реальности. Единственное разумное объяснение того, почему она перестала отвечать на вопросы Монка, – она поняла, что попала в трудное положение. Впервые Пэйджит почувствовал страх.
– Более гуманно предположить, – парировал он, – почувствовала себя плохо физически.
Он обернулся к Шарп:
– Много ли жертв изнасилований заявляют о случившемся? Процентов пятьдесят, даже из таких, как Мария Карелли. Они чувствуют стыд, чувствуют вину, чувствуют себя покинутыми всеми, а если заявят, им придется рассказывать все совершенно незнакомым людям, к тому же еще не оправившись от душевной травмы. Марии Карелли пришлось объясняться через три или четыре часа после того, как она убила человека, который пытался это сделать с ней, причем находилась она с Монком в обстановке, в которой ощущала себя совершенно потерянной. Она была дезориентирована, от нее требовали оправданий, она чувствовала себя опозоренной и, возможно, "виноватой", как чувствовал бы себя всякий нормальный человек, только что убивший кого-то. Даже считая себя невиновным перед законом.
В лице Шарп было напряжение. Он вдруг понял, что самое себя, а не Марию она видела мысленно предметом нападения.
– Я, – заявила она, – берусь за любое дело, это мой долг. Даже если мне кажется, что мы проиграем.
– Я это хорошо понимаю. – Пэйджит снова посмотрел на Брукса. – У тебя прекрасные показатели по половым преступлениям, Мак. Те, кому положено, это знают. Не порть их неверным подходом к какому-то идиотскому случаю.
Брукс пожал плечами:
– Укажи мне причину, Крис, и я отпущу Карелли. Такую причину, чтобы я мог объяснить людям.
Пэйджит почувствовал опустошенность и холод в груди.
– Причина у меня есть, – наконец вымолвил он. – Но не такая, чтобы болтать о ней кому бы то ни было.
Во взгляде прокурора появилось любопытство:
– Что же это?
До чего не хочется говорить, думал Пэйджит, даже независимо от того – есть Шарп в комнате, нет ее.
– Мой сын, Карло. Ему уже пятнадцать, живет со мной. – Пэйджит коротко вздохнул. – Он сын Марии.
Брукс уставился на него.
– Боже милостивый, – пробормотал он. – Так вот почему ты здесь.
– Поэтому я здесь.
Было стыдно: он как будто использовал дружбу Брукса, свои семейные обстоятельства, а главное, все, что связано с сыном, в надежде на благосклонность Закона.
– Есть некоторые аспекты в жизни Карло, которые… трудны. До сих пор это было сугубо частное конфиденциальное дело. Теперь все раскроется. Ему надо будет через все это пройти, все пережить – все то, что совершила его мать в силу сложившихся обстоятельств. Но ему будет легче, если, проснувшись завтра утром, он будет знать, что она не в тюрьме.
Шарп как будто отодвинулась. Брукс внимательно рассматривал свои руки.
– Что же ты хочешь от нас? – спросил он.
– Просто выслушайте. Дай мне шанс доказать вам, что нет оснований для возбуждения дела, прежде чем вы примете решение об этом. А пока отпусти ее.
Прокурор взглянул на него:
– Она согласна пройти испытание на детекторе лжи?
– Нет. По моему совету. Брукс поднял бровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167