Впрочем, я уже несколько лет не видела его.
– А какой у него был вкус? В то время, когда вы его знали.
Молчание на этот раз было совсем уж долгим; Терри замерла – кажется, она зашла слишком далеко.
– Извините, – пробормотала Мелисса Раппапорт. – Не обращайте внимания на мое последнее замечание. Еще и двух дней не прошло после смерти Ренсома. Мне надо сжиться с этим, обрести хоть какое-то душевное равновесие.
Терри почувствовала, что далекий женский голос проникает в ее душу. И она смогла убедиться: жесткий самоконтроль способен обуздать чувства.
– Это вы меня извините, – тихо произнесла Терри.
– Пустяки. Пока еще не установлен этикет для такого разговора. – Снова пауза. – Скажите мне, как Марк перешел, выражаясь деликатно, к сексуальной теме.
– Он предложил ей переспать с ним за интервью.
– За интервью? – Безрадостный смех Мелиссы Раппапорт, донесенный с огромного расстояния, прозвучал жутковато. – Он же не кинозвезда! Марк Ренсом вряд ли был так недоступен. И если разговор с Марком стоит ночи с ним, и при этом его еще приходится уговаривать, тогда это не он, а ведущий телепрограмм Реджис Филби.
Терри смутилась.
– Он сказал, выражаясь неделикатно, что любит трахать женщин, которых видел на экране.
Лишь после того, как слова были произнесены, она уловила язвительность собственного тона. И последовавшее за этим молчание собеседницы представилось ей немедленной расплатой за язвительность. Господи, подумала Терри, она собирается повесить трубку.
Ровным голосом Мелисса Раппапорт сказала:
– Какая прелесть!
– Нашей клиентке так не показалось.
– Ну, конечно. Наверное, ей так не показалось. Но история выглядит неправдоподобной из-за того, что Марк якобы сам выражал готовность показаться по телевидению, даже ради удовлетворения своих сексуальных домогательств.
Терри помолчала в нерешительности.
– Не показаться. Он собирался рассказать о своей новой книге.
– А это еще менее правдоподобно. Мы, те, кто составляет так называемые "литературные круги", и то посчитали бы это скучным, а делать новый роман темой популярнейшей телепередачи?.. Даже если это роман Марка.
Терри снова уловила подавляемое душевное волнение и едва заметную горечь потери.
– Думаю, – ответила она с деланным спокойствием, – что это была бы книга совершенно особого рода.
– Особого? Должна признаться, не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло быть. – Раппапорт помедлила и продолжала уже спокойнее: – Видите ли, кроме всего прочего, я редактировала его романы.
Терри послышался в ее голосе отзвук былой интимности.
– Речь шла не о романе, – пояснила она, – речь шла о биографии.
– О биографии? – Раппапорт была явно удивлена. – Не автобиографии? Это нечто из ряда вон выходящее. Кто же это, кого Марк удостоил такого отличия?
– Лаура Чейз.
Ответом было молчание. Подождав немного, Терри решила заговорить первой:
– У него была кассета. Лаура Чейз исповедуется своему психотерапевту. Он хотел, чтобы Мария прослушала запись.
– Понимаю. – Тон собеседницы был странно спокоен. – Что рассказывала Лаура Чейз?
Терри молчала в нерешительности. От Пэйджита она получила строжайшее указание не обсуждать без крайней необходимости с кем бы то ни было содержание кассеты: оно способно вызвать скандал, оскорбительный для семьи Джеймса Кольта и всех тех, кто продолжает любить его.
– Дело не подлежит разглашению, – замялась она. – И я не думаю, что кто-то захочет этого.
И сама почувствовала в собственных словах неуверенность и возможность уступки.
– Вы не думаете, – сухо заявила Раппапорт, – но именно я хочу этого.
Терри ощутила, что нить, связующая их, была готова вот-вот оборваться.
– Это о Лауре Чейз и сенаторе Кольте, – наконец произнесла она. – Уик-энд в Палм-Спрингс как раз накануне ее гибели, тогда она слишком много выпила и приняла много наркотинов.
Терри сделала паузу.
– Кольт привел двух друзей. На кассете Лаура Чейз рассказывает, что они проделывали с ней.
Опять последовало долгое молчание. Потом Раппапорт спокойно спросила:
– Марк действительно слушал ее?
– Да. – Уловив напряжение в своем голосе, Терри тоже сделала паузу. – Мария говорит, что это возбуждало его. Он и насиловать ее пытался, когда звучала запись.
Молчание в трубке длилось и длилось. Уже не секундами исчислялось оно, счет подошел к минуте, и лишь тогда снова раздался голос Мелиссы Раппапорт:
– Думаю, нам надо поговорить. С глазу на глаз.
Пэйджит взял телефонную трубку. Она спросила без предисловий:
– Как Карло?
Мгновение Пэйджит молчал. Пала тьма, ярко горели огни города, совсем как тогда, – а было это лишь прошлым вечером, перед тем ее телефонным звонком, изменившим все и вся.
– Потрясающе, – холодно ответил он. – Не только его родители снова знамениты. Когда сегодня утром он пошел в школу, на улице его поджидали репортеры. Так что одиночество ему не грозит.
Мария игнорировала его тон.
– Друзья Карло знают обо мне?
– Пока нет. Но представь себе, какая карьера ждет нашего сына. Мне, пожалуй, даже понравилось бы лицо Карло на обложке "Пипл" на фоне его свидетельства о рождении.
– Зачем ты паясничаешь?
– О, я действительно мечтаю об этом. – Взгляд Пэйджита был устремлен в окно. – Кто-то как-то сказал мне, что сарказм – спасительная замена гневу. Воспитание не позволяет мне давать волю гневу в столь трудный для тебя момент. Перефразируя то, что я говорил вчера вечером нашим друзьям-телевизионщикам, можно сказать: те, кто близко знаком с тобой, попытаются проявить к тебе такое же сострадание, как и те, кто знает тебя лишь по телепередачам.
Пэйджит скорее почувствовал, чем услышал раздраженное дыхание.
– Знаешь, Крис, ты в самом деле ублюдок. Странно, подумал он, в ее словах до сих пор прежняя обида.
– Ты мне это уже говорила. В тот вечер, когда окончательно развеялись иллюзии, это было пятнадцать лет назад.
Мария помолчала.
– Ну, хорошо, – подвела она итог. – Извини мою назойливость и позволь мне вернуться к теме, которая меня волнует больше всего. Как Карло?
Пэйджит поймал себя на том, что смотрит на фотографию сына.
– Карло? – повторил он. – Карло в замешательстве, терзается. У него душа болит не только о тебе – о нас, о нашем прошлом, о нашем настоящем. Ему открылось многое из того, что – и ты, и я это знаем – лучше бы предать забвению.
И снова молчание. Он понял: за этим молчанием нечто, о чем Мария решила не говорить.
– Ты не поверишь мне, – наконец вымолвила она, – но, если бы я могла сделать что-то, что не позволило бы Марку Ренсому причинить нам всем такое зло – даже если бы пришлось прыгнуть с двадцать третьего этажа отеля, – я бы сделала это.
Пэйджит откинулся на спинку стула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
– А какой у него был вкус? В то время, когда вы его знали.
Молчание на этот раз было совсем уж долгим; Терри замерла – кажется, она зашла слишком далеко.
– Извините, – пробормотала Мелисса Раппапорт. – Не обращайте внимания на мое последнее замечание. Еще и двух дней не прошло после смерти Ренсома. Мне надо сжиться с этим, обрести хоть какое-то душевное равновесие.
Терри почувствовала, что далекий женский голос проникает в ее душу. И она смогла убедиться: жесткий самоконтроль способен обуздать чувства.
– Это вы меня извините, – тихо произнесла Терри.
– Пустяки. Пока еще не установлен этикет для такого разговора. – Снова пауза. – Скажите мне, как Марк перешел, выражаясь деликатно, к сексуальной теме.
– Он предложил ей переспать с ним за интервью.
– За интервью? – Безрадостный смех Мелиссы Раппапорт, донесенный с огромного расстояния, прозвучал жутковато. – Он же не кинозвезда! Марк Ренсом вряд ли был так недоступен. И если разговор с Марком стоит ночи с ним, и при этом его еще приходится уговаривать, тогда это не он, а ведущий телепрограмм Реджис Филби.
Терри смутилась.
– Он сказал, выражаясь неделикатно, что любит трахать женщин, которых видел на экране.
Лишь после того, как слова были произнесены, она уловила язвительность собственного тона. И последовавшее за этим молчание собеседницы представилось ей немедленной расплатой за язвительность. Господи, подумала Терри, она собирается повесить трубку.
Ровным голосом Мелисса Раппапорт сказала:
– Какая прелесть!
– Нашей клиентке так не показалось.
– Ну, конечно. Наверное, ей так не показалось. Но история выглядит неправдоподобной из-за того, что Марк якобы сам выражал готовность показаться по телевидению, даже ради удовлетворения своих сексуальных домогательств.
Терри помолчала в нерешительности.
– Не показаться. Он собирался рассказать о своей новой книге.
– А это еще менее правдоподобно. Мы, те, кто составляет так называемые "литературные круги", и то посчитали бы это скучным, а делать новый роман темой популярнейшей телепередачи?.. Даже если это роман Марка.
Терри снова уловила подавляемое душевное волнение и едва заметную горечь потери.
– Думаю, – ответила она с деланным спокойствием, – что это была бы книга совершенно особого рода.
– Особого? Должна признаться, не имею ни малейшего представления о том, что бы это могло быть. – Раппапорт помедлила и продолжала уже спокойнее: – Видите ли, кроме всего прочего, я редактировала его романы.
Терри послышался в ее голосе отзвук былой интимности.
– Речь шла не о романе, – пояснила она, – речь шла о биографии.
– О биографии? – Раппапорт была явно удивлена. – Не автобиографии? Это нечто из ряда вон выходящее. Кто же это, кого Марк удостоил такого отличия?
– Лаура Чейз.
Ответом было молчание. Подождав немного, Терри решила заговорить первой:
– У него была кассета. Лаура Чейз исповедуется своему психотерапевту. Он хотел, чтобы Мария прослушала запись.
– Понимаю. – Тон собеседницы был странно спокоен. – Что рассказывала Лаура Чейз?
Терри молчала в нерешительности. От Пэйджита она получила строжайшее указание не обсуждать без крайней необходимости с кем бы то ни было содержание кассеты: оно способно вызвать скандал, оскорбительный для семьи Джеймса Кольта и всех тех, кто продолжает любить его.
– Дело не подлежит разглашению, – замялась она. – И я не думаю, что кто-то захочет этого.
И сама почувствовала в собственных словах неуверенность и возможность уступки.
– Вы не думаете, – сухо заявила Раппапорт, – но именно я хочу этого.
Терри ощутила, что нить, связующая их, была готова вот-вот оборваться.
– Это о Лауре Чейз и сенаторе Кольте, – наконец произнесла она. – Уик-энд в Палм-Спрингс как раз накануне ее гибели, тогда она слишком много выпила и приняла много наркотинов.
Терри сделала паузу.
– Кольт привел двух друзей. На кассете Лаура Чейз рассказывает, что они проделывали с ней.
Опять последовало долгое молчание. Потом Раппапорт спокойно спросила:
– Марк действительно слушал ее?
– Да. – Уловив напряжение в своем голосе, Терри тоже сделала паузу. – Мария говорит, что это возбуждало его. Он и насиловать ее пытался, когда звучала запись.
Молчание в трубке длилось и длилось. Уже не секундами исчислялось оно, счет подошел к минуте, и лишь тогда снова раздался голос Мелиссы Раппапорт:
– Думаю, нам надо поговорить. С глазу на глаз.
Пэйджит взял телефонную трубку. Она спросила без предисловий:
– Как Карло?
Мгновение Пэйджит молчал. Пала тьма, ярко горели огни города, совсем как тогда, – а было это лишь прошлым вечером, перед тем ее телефонным звонком, изменившим все и вся.
– Потрясающе, – холодно ответил он. – Не только его родители снова знамениты. Когда сегодня утром он пошел в школу, на улице его поджидали репортеры. Так что одиночество ему не грозит.
Мария игнорировала его тон.
– Друзья Карло знают обо мне?
– Пока нет. Но представь себе, какая карьера ждет нашего сына. Мне, пожалуй, даже понравилось бы лицо Карло на обложке "Пипл" на фоне его свидетельства о рождении.
– Зачем ты паясничаешь?
– О, я действительно мечтаю об этом. – Взгляд Пэйджита был устремлен в окно. – Кто-то как-то сказал мне, что сарказм – спасительная замена гневу. Воспитание не позволяет мне давать волю гневу в столь трудный для тебя момент. Перефразируя то, что я говорил вчера вечером нашим друзьям-телевизионщикам, можно сказать: те, кто близко знаком с тобой, попытаются проявить к тебе такое же сострадание, как и те, кто знает тебя лишь по телепередачам.
Пэйджит скорее почувствовал, чем услышал раздраженное дыхание.
– Знаешь, Крис, ты в самом деле ублюдок. Странно, подумал он, в ее словах до сих пор прежняя обида.
– Ты мне это уже говорила. В тот вечер, когда окончательно развеялись иллюзии, это было пятнадцать лет назад.
Мария помолчала.
– Ну, хорошо, – подвела она итог. – Извини мою назойливость и позволь мне вернуться к теме, которая меня волнует больше всего. Как Карло?
Пэйджит поймал себя на том, что смотрит на фотографию сына.
– Карло? – повторил он. – Карло в замешательстве, терзается. У него душа болит не только о тебе – о нас, о нашем прошлом, о нашем настоящем. Ему открылось многое из того, что – и ты, и я это знаем – лучше бы предать забвению.
И снова молчание. Он понял: за этим молчанием нечто, о чем Мария решила не говорить.
– Ты не поверишь мне, – наконец вымолвила она, – но, если бы я могла сделать что-то, что не позволило бы Марку Ренсому причинить нам всем такое зло – даже если бы пришлось прыгнуть с двадцать третьего этажа отеля, – я бы сделала это.
Пэйджит откинулся на спинку стула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167