– Ладно. Он сам тебе скажет об этом.
Внезапно Мария поднялась. Пэйджит видел, как менялось ее лицо: потрясенный, затравленный взгляд – боль, гнев, недоумение от того, что сделал он с ней. Она схватила бокал, полный вина, и какое-то мгновение Пэйджит был уверен, что этот бокал сейчас будет выплеснут ему в лицо.
Но она отвернулась, выпила бокал до дна и поставила на стол перед Пэйджитом.
– Мои поздравления. Отныне ты отец Карло.
Повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.
10
Появившись в офисе Брукса, Пэйджит увидел на столе магнитофон и сидящую рядом с ним Марни Шарп. Рукопожатий не было.
– Тебе надо послушать, – сказал Брукс.
Дождь, моросящий за окном, бороздил оконное стекло каплями, и, казалось, дождевая влага пропитала сам воздух комнаты. Окружной прокурор не улыбался. И следа не осталось от его привычной доброжелательности. Шарп смотрела на Пэйджита мрачно-гневным взглядом оскорбленной святости.
– Где вы нашли это? – спросил Пэйджит.
Шарп подалась вперед.
– В квартире Ренсома в Ки-Уэсте, – резко ответила она. – За каких же дураков вы нас принимали!
– Не за дураков, Марни, за шизиков.
Она поджала губы:
– Трудно поверить, что вы не знали об этом; как только они прослушают кассету, ни один судья в это не поверит.
Пэйджит старательно сохранял самообладание.
– С какой стати стал бы я скрывать то, что вы так легко можете найти?
– Очень просто. Вы знали, что Карелли была пациенткой Стайнгардта. Вы только не были уверены, что у Ренсома есть эта кассета. Поэтому вы старались как можно скорее прекратить дело, до того, как мы найдем ее. – Шарп помедлила. – Конечно, не исключена возможность, что клиентка лгала вам. Если это так, то я бы сказала, что Мария Карелли – прирожденная лгунья. Но более вероятным представляется, что вы с ней заодно.
– Это бездоказательно, – резко произнес Пэйджит. – Никто не спрашивал, была ли Мария пациенткой психиатра, следовательно, никто не лгал. Это не детский сад – работа защитника состоит не в том, чтобы болтать с клиентом. И этот случай никак не может определять наши с вами взаимоотношения.
Брукс поднял руку, призывая к спокойствию.
– Надо послушать кассету.
Пэйджит кивнул:
– Думаю, из-за этого вы и пригласили меня сюда. Если же я приглашен, чтобы дать возможность вашим сотрудникам высказаться о моем характере либо о характере Марии Карелли, то, да будет вам известно, единственный человек, перед которым я готов держать ответ по этим претензиям, – я сам.
– Считай, что мы объяснились. – Брукс положил палец на кнопку. – Я сам настаивал на том, чтобы предварительно выяснили: кто она и что она, так что можно переходить к сути.
И нажал кнопку.
Вначале было молчание, потом Пэйджит услышал мужской голос, звучавший бесстрастно, – бестелесный голос в сумрачной комнате.
– Было что-то конкретное, – спросил он, – что привело вас сюда?
Снова молчание.
– Да, – отвечала она. – И сейчас, два года спустя, я не могу это забыть. Меня преследует один и тот же сон.
Снова пауза.
– Днем я могу заставить себя забыться, но ночью теряю контроль над собой.
Пэйджит узнал говорящую – не ту женщину, которую он знал когда-то, – другую, ставшую более изысканной, женщину, которую он встретил в Париже. Но без ее лица и жестов голос звучал беспомощно, почти жалко. И что-то в самой глубине его души, еще не тронутое неумолимым профессионализмом, противилось тому, чтобы продолжать слушать.
– Вы можете рассказать этот сон? – спросил Стайнгардт.
– Конечно. – Чувствовалось, что в горле у Марии пересохло. – Он каждый раз один и тот же.
Пэйджит поймал взгляд Шарп – пристальный, злой, непреклонный.
– Расскажите мне о нем, – попросил Стайнгардт.
– Я в Париже, – говорила она, – в церкви Сен-Жермен-де-Пре. Ни разу в жизни там не была, только видела через улицу. Но в моем сне я внутри церкви, и там так же мрачно, как было снаружи в тот день, когда я была возле нее – темно и просторно, так что стены внутри храма, уходя ввысь, пропадают во тьме. За алтарем – скульптура Иисуса, распятого и страдающего, такая же, как у моих родителей.
В голосе зазвучали язвительные нотки.
– Но скульптура, конечно, гораздо больше.
– Во сне вы знали, почему вы там?
Пэйджит видел, как неотрывно Шарп и Брукс смотрят на кассету. Глядя на перематывающуюся пленку, он представил Марию в белой комнате, Терри описывала ему эту комнату: Мария смотрит в пустой потолок, Стайнгардт сидит позади, она не видит его, только слышит его голос.
– Да, – тихо ответила Мария. – Просить прощения за свои грехи.
– Вы одна?
– Своего сына Карло я оставила в уличном кафе напротив. Даже во сне чувствую себя виноватой из-за того, что бросила Карло одного. Но мне непременно надо это сделать, и я не хочу ни за что на свете, чтобы Карло узнал о моих грехах.
– Они прощены?
Голос Марии начинает звучать приглушенно, тихо:
– Вначале никаких знамений не было. Кроме меня, там нет никого, я ничего не слышу, ничего не чувствую. В какое-то мгновение вспоминаю во сне то, что уже говорила себе, когда была молодой, что церковь так же пуста, как стала пуста латинская месса, когда я впервые слушала ее на английском языке. Что Бог либо покинул ее, либо никогда в ней не был. – Голос звучит еще тише. – Потом я выхожу наружу. И Он дает мне ответ. Карло ушел.
Голос прерывается, Мария умолкает. Пэйджит, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Он уже давно ничего не замечал, и ему было безразлично, смотрят ли на него Брукс и Шарп или нет.
– Вместо него два пустых бокала. – Она помолчала. – Один для меня, другой для Криса. И, кроме того, я знаю…
– Что вы знаете?
– Что Крис забрал Карло и что я должна оставить его. – Ее голос как шелест пепла. – Что мои грехи искупить невозможно.
Молчание.
– Кто такой Крис? – спрашивает Стайнгардт. – И что у вас за грехи – во сне, я имею в виду?
Снова молчание.
– Вы знаете Кристофера Пэйджита?
– Я знаю о нем. Молодой человек, который давал показания во время слушаний по делу Ласко.
– Да. – Мария делает паузу. – Карло теперь у Криса. Пэйджит представил, как Стайнгардт решает, о чем расспрашивать – о сне или о реальности. Кисти его рун непроизвольно сжались в кулаки.
– А ваши грехи? – спрашивает Стайнгардт.
– Во сне или в жизни? – Тон голоса холодный, почти вызывающе холодный. – Поскольку в реальной жизни грех не много значит для меня.
– В таком случае – во сне.
– Вы не поймете их без предварительных пояснений. Вы действительно смотрели сенатские слушания?
Пэйджит понял, что стоит в той же позе, какая у него была в комнате свидетелей, когда он наблюдал Марию на телеэкране пятнадцать лет назад: тело напряжено, устремлено вперед, он живет лишь ее словами.
– Да, – подтвердил Стайнгардт. – Как и миллионы других, я был очарован.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167