роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Нерсес развязал широкий пояс, стянутый на спине, снял с себя свободно ниспадающую тунику, и на нем остался лишь набедренник из барсовой шкуры. Потом натерся маслом, чтобы тело стало скользкое и противнику нелегко было бы обхватить его. Еще и потому перед состязанием натирались маслом, что оно придавало уверенности и бесстрашия, обладая особым свойством освежать и удваивать силы. Совершив положенный ритуал, он поднялся на арену — на устланный коврами помост посреди просторного зала.
Всякий раз, когда Нерсес выходил на арену, в зале воцарялась тишина, обрывались вмиг шутки, остроты, и все как один, затаив дыхание, с невольным волнением на лицах следили за схваткой. И хотя Нерсес был всеобщим любимцем, встречаться с ним на помосте никому не хотелось, потому что развлечение он превращал в дело и ухитрялся повернуть простую игру так, будто в ней решалось — жизнь или смерть.
Нерсес подался к противнику, одной рукой крепко ухватил его руку, а другой пригнул за шею. Чужое горячее дыхание, запах чужого тела ударили ему в лицо, и, точно дикий зверь, почуявший кровь, он встрепенулся, напрягся, налился злостью. Он всегда загорался ненавистью к сопернику, кто бы тот ни был, пусть хоть ближайший друг, — в глазах вспыхивал мстительный огонь, ноздри подрагивали и расширялись, и такая овладевала им страсть, такая острая жажда победы, что казалось, она задушит его, если не утолится. Будь даже противник сильнее его и ловчее, это уже не имело никакого значения, не создавало ни малейшего преимущества, ибо естественные законы состязания уступали место в эту минуту самому простому, самому обыкновенному желанию победить.
Противник был почти повержен и напрягал последние силы, чтоб удержаться и не коснуться лопатками помоста. Когда ему чудом удалось вывернуться и вскочить, их руки опять сплелись, и все началось сначала. Два потных, измотанных схваткой тела в отчаянной ярости, с диким рычанием бились и перекатывались по узорчатому ковру, являя взору вовсе не зрелище красоты, а самой что ни на есть изнурительной, тяжкой работы.
— Итак, значит, ты отказываешься исполнять мою волю? — послышался вдруг громкий, разгневанный голос— И еще смеешь выставлять свое неповиновение перед всеми! Уж не затем ли, чтобы противиться мне, ты так усердствуешь тут?
Это был царь, который вот уже несколько минут как вошел в сопровождении телохранителей и сенекапета 1 Драста-мата в это расположенное при дворце помещение, но атмосфера здесь была до того накалена, что он остался не замечен. Стоя, в стороне, он наблюдал схватку; Нерсес был поистине великолепен, и это еще больше разгневало царя.
— Мне сообщили твое решение, царь, — застигнутый врасплох, Нерсес, как и все остальные, опустился на колени. — Но, прости меня за дерзость, ты ведь ни разу не спросил моего мнения.
— В этой стране лишь одному дано право на мнение. И моя воля такова, чтобы ты стал католикосом всех армян.
— Я воин, царь, — с достоинством ответил Нерсес, — и я не раз доказывал тебе свою преданность. Значит, за преданность я удостаиваюсь наказания? Значит, так расплачиваются за верность ?
— Роль воина легка, сенекапет. На это у меня людей хватает. Настоящее счастье в том, чтобы выполнить роль незаменимую, единственную. Я предоставляьо тебе такую возможность. Чего же тебе еще?
— Не хочу быть незаменимым. Боюсь, царь.
— А я не боюсь, что ли? — усмехнулся тот и, подойдя, похлопал его по плечу. — Ведь и моя роль тоже незаменима. Отныне мы будем бояться вместе: ни ты не будешь одинок в своем страхе, ни я.
— Тебе, царь, этот страх, наверное, приятен. А мне он и незнаком, и неприятен. Мы не можем вместе...
— Твое последнее слово! — грубо, нетерпеливо оборвал его царь.
— Я остаюсь твоим воином и слугой.
— Связать его! — последовал немилосердный приказ, и в ту же секунду стражи набросились на Нерсеса, заломили ему руки за спину и крепко связали. Опешивший Нерсес даже и не попытался сопротивляться. Все произошло до того неожиданно, молниеносно, что из него словно вышибло способность думать.
Теперь он уже только и мог, что чувствовать страх или голод, различать холод или тепло... Оцепенелым взглядом смотрел он вокруг, видел людей с такими хорошо знакомыми лицами, но различал он сейчас среди них только рослых или маленьких, толстых или худых, опасных или неопасных...
— Но я ведь грешен, царь! — опомнившись, с тревогой воскликнул Нерсес, удивляясь, как царю самому не пришло это в голову. — Если бы ты знал, какое множество у меня грехов и как они велики! Разве же я гожусь такой в пастыри? Вот видишь, мои грехи мне защита... Их-то ведь ты у меня не отнимешь? - Тревога Нерсеса перешла теперь в радость, он почувствовал за собой явное преимущество. — Сладость греха... Какое блаженство вспомнить! Подлость, предательство, жестокость, обман... Не отречься от этих грехов ты заставляешь меня, а тосковать по ним.
- Забрать и сжечь Одежду! Испепелить до нитки!
Нерсес только сейчас заметил, что царские стражи принесли сюда с собою всю его одежду, побросали одно на другое и связали в огромный узел. Он увидел также свой меч в золотых ножнах и украшенный каменьями, расшитый жемчугом пояс - их сложили, как трофеи, к ногам царя. Двое стражей унесли одежду. Сейчас они сожгут ее, обратят в пепел, чтобы ничто уже не напоминало о прошлом.
Прошлое представилось сейчас Нерсесу чем-то и в самом деле осязаемым, материальным, и такое у него возникло чувство, будто все, что составляло до сих пор его жизнь — его волнения, радости и печали, и то, что было его гордостью, и то, что было стыдом, и все самые заветные мечты и надежды, - сгребли и связали в один узел, схватили чужой грубой рукою и унесли, чтобы предать огню. Вот-вот все это загорится, поднимется дым и рассеется в воздухе без следа.
Он вдруг подумал, что ни разу не было у него случая видеть, что остается от сожженной одежды. И если что-то остается, то как это называют? И как это выглядит? Как выглядит, как пахнет его прошлое? Каким оно зовется именем, чего стоит? Тут он вспомнил про тунику и пояс, которые снял с себя перед поединком. Невыразимая радость хлынула в сердце, яркая, ослепительная надежда, что, может быть, их не заметили, и тогда, значит, у него останется хоть
что-то, хоть какой-то лоскут от прошлого. Но нет, все унесли, сожгли.
Нерсес почувствовал ком в горле, и по щекам его потекли слезы. Посреди зала перед царем стоял полунагой человек — лишь бедра его были прикрыты барсовой шкурой, — растерянный, сникший, не знающий, кто же он есть теперь.
— Вы все нечестивцы и грешники! - вскричал он в отчаянии. — Я не могу стать вам пастырем и принять на себя ваши грехи. Если я приму их на себя одного, вы еще больше натворите зол и бесчинств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Нерсес развязал широкий пояс, стянутый на спине, снял с себя свободно ниспадающую тунику, и на нем остался лишь набедренник из барсовой шкуры. Потом натерся маслом, чтобы тело стало скользкое и противнику нелегко было бы обхватить его. Еще и потому перед состязанием натирались маслом, что оно придавало уверенности и бесстрашия, обладая особым свойством освежать и удваивать силы. Совершив положенный ритуал, он поднялся на арену — на устланный коврами помост посреди просторного зала.
Всякий раз, когда Нерсес выходил на арену, в зале воцарялась тишина, обрывались вмиг шутки, остроты, и все как один, затаив дыхание, с невольным волнением на лицах следили за схваткой. И хотя Нерсес был всеобщим любимцем, встречаться с ним на помосте никому не хотелось, потому что развлечение он превращал в дело и ухитрялся повернуть простую игру так, будто в ней решалось — жизнь или смерть.
Нерсес подался к противнику, одной рукой крепко ухватил его руку, а другой пригнул за шею. Чужое горячее дыхание, запах чужого тела ударили ему в лицо, и, точно дикий зверь, почуявший кровь, он встрепенулся, напрягся, налился злостью. Он всегда загорался ненавистью к сопернику, кто бы тот ни был, пусть хоть ближайший друг, — в глазах вспыхивал мстительный огонь, ноздри подрагивали и расширялись, и такая овладевала им страсть, такая острая жажда победы, что казалось, она задушит его, если не утолится. Будь даже противник сильнее его и ловчее, это уже не имело никакого значения, не создавало ни малейшего преимущества, ибо естественные законы состязания уступали место в эту минуту самому простому, самому обыкновенному желанию победить.
Противник был почти повержен и напрягал последние силы, чтоб удержаться и не коснуться лопатками помоста. Когда ему чудом удалось вывернуться и вскочить, их руки опять сплелись, и все началось сначала. Два потных, измотанных схваткой тела в отчаянной ярости, с диким рычанием бились и перекатывались по узорчатому ковру, являя взору вовсе не зрелище красоты, а самой что ни на есть изнурительной, тяжкой работы.
— Итак, значит, ты отказываешься исполнять мою волю? — послышался вдруг громкий, разгневанный голос— И еще смеешь выставлять свое неповиновение перед всеми! Уж не затем ли, чтобы противиться мне, ты так усердствуешь тут?
Это был царь, который вот уже несколько минут как вошел в сопровождении телохранителей и сенекапета 1 Драста-мата в это расположенное при дворце помещение, но атмосфера здесь была до того накалена, что он остался не замечен. Стоя, в стороне, он наблюдал схватку; Нерсес был поистине великолепен, и это еще больше разгневало царя.
— Мне сообщили твое решение, царь, — застигнутый врасплох, Нерсес, как и все остальные, опустился на колени. — Но, прости меня за дерзость, ты ведь ни разу не спросил моего мнения.
— В этой стране лишь одному дано право на мнение. И моя воля такова, чтобы ты стал католикосом всех армян.
— Я воин, царь, — с достоинством ответил Нерсес, — и я не раз доказывал тебе свою преданность. Значит, за преданность я удостаиваюсь наказания? Значит, так расплачиваются за верность ?
— Роль воина легка, сенекапет. На это у меня людей хватает. Настоящее счастье в том, чтобы выполнить роль незаменимую, единственную. Я предоставляьо тебе такую возможность. Чего же тебе еще?
— Не хочу быть незаменимым. Боюсь, царь.
— А я не боюсь, что ли? — усмехнулся тот и, подойдя, похлопал его по плечу. — Ведь и моя роль тоже незаменима. Отныне мы будем бояться вместе: ни ты не будешь одинок в своем страхе, ни я.
— Тебе, царь, этот страх, наверное, приятен. А мне он и незнаком, и неприятен. Мы не можем вместе...
— Твое последнее слово! — грубо, нетерпеливо оборвал его царь.
— Я остаюсь твоим воином и слугой.
— Связать его! — последовал немилосердный приказ, и в ту же секунду стражи набросились на Нерсеса, заломили ему руки за спину и крепко связали. Опешивший Нерсес даже и не попытался сопротивляться. Все произошло до того неожиданно, молниеносно, что из него словно вышибло способность думать.
Теперь он уже только и мог, что чувствовать страх или голод, различать холод или тепло... Оцепенелым взглядом смотрел он вокруг, видел людей с такими хорошо знакомыми лицами, но различал он сейчас среди них только рослых или маленьких, толстых или худых, опасных или неопасных...
— Но я ведь грешен, царь! — опомнившись, с тревогой воскликнул Нерсес, удивляясь, как царю самому не пришло это в голову. — Если бы ты знал, какое множество у меня грехов и как они велики! Разве же я гожусь такой в пастыри? Вот видишь, мои грехи мне защита... Их-то ведь ты у меня не отнимешь? - Тревога Нерсеса перешла теперь в радость, он почувствовал за собой явное преимущество. — Сладость греха... Какое блаженство вспомнить! Подлость, предательство, жестокость, обман... Не отречься от этих грехов ты заставляешь меня, а тосковать по ним.
- Забрать и сжечь Одежду! Испепелить до нитки!
Нерсес только сейчас заметил, что царские стражи принесли сюда с собою всю его одежду, побросали одно на другое и связали в огромный узел. Он увидел также свой меч в золотых ножнах и украшенный каменьями, расшитый жемчугом пояс - их сложили, как трофеи, к ногам царя. Двое стражей унесли одежду. Сейчас они сожгут ее, обратят в пепел, чтобы ничто уже не напоминало о прошлом.
Прошлое представилось сейчас Нерсесу чем-то и в самом деле осязаемым, материальным, и такое у него возникло чувство, будто все, что составляло до сих пор его жизнь — его волнения, радости и печали, и то, что было его гордостью, и то, что было стыдом, и все самые заветные мечты и надежды, - сгребли и связали в один узел, схватили чужой грубой рукою и унесли, чтобы предать огню. Вот-вот все это загорится, поднимется дым и рассеется в воздухе без следа.
Он вдруг подумал, что ни разу не было у него случая видеть, что остается от сожженной одежды. И если что-то остается, то как это называют? И как это выглядит? Как выглядит, как пахнет его прошлое? Каким оно зовется именем, чего стоит? Тут он вспомнил про тунику и пояс, которые снял с себя перед поединком. Невыразимая радость хлынула в сердце, яркая, ослепительная надежда, что, может быть, их не заметили, и тогда, значит, у него останется хоть
что-то, хоть какой-то лоскут от прошлого. Но нет, все унесли, сожгли.
Нерсес почувствовал ком в горле, и по щекам его потекли слезы. Посреди зала перед царем стоял полунагой человек — лишь бедра его были прикрыты барсовой шкурой, — растерянный, сникший, не знающий, кто же он есть теперь.
— Вы все нечестивцы и грешники! - вскричал он в отчаянии. — Я не могу стать вам пастырем и принять на себя ваши грехи. Если я приму их на себя одного, вы еще больше натворите зол и бесчинств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124