Мало сказать — ненавижу.
«А живот...—Эта мысль обожгла его, как удар хлыста, разбередила, взбаламутила душу. — И впрямь гладкий как мрамор... Ты не соврал, царь... Высокая грудь. Длинная белая шея. Бог свидетель, ты прав. — На один только коротенький миг позволил он себе отрешиться от этой грубой и холодной земли, на которой стыли его кое-как обутые ноги, и без слез — про себя, для себя — заплакал. — Ты забыл сказать о волосах, царь... Об улыбке. О голосе. Об атласной коже. О теплых янтарных бедрах. Забыл, царь, забыл...»
— Откуда же в твоих речах столько заразительной веры ? — Царя прямо-таки оторопь взяла, и он проникся чуть ли не благоговением к этому незнакомцу в ветхой, истрепанной одежонке.
— Мои речи не имеют к тебе никакого касательства,— оскорбился Гнел. — Не относи их на свой счет. Ты' их недостоин. Я думаю о царе. А царь — это не только ты. Это я. Это крупные и мелкие нахарары. И даже самый последний крестьянин. Это наше будущее. Наша жизнь. Что поделаешь, если все это воплощено в таком ничтожном и никчемном человечишке?
— А ты-то кто? — по-бабьи взвизгнул царь и в ярости пнул деревянную ограду.— Изнеженная барышня... Маменькин сынок... Красавчик с безволосой девичьей кожей... А может, ты занимался мужеложством, поди знай? Даром, что ли, избалован и привык к холе... Собирал под свое крылышко нахарарских сынков, недорослей, и распутничал. Замарал гадостью все поколение. Если жена и впрямь тебя любила, отчего же в одночасье запамятовала свое горе? Ты не подарил ей счастливых ночей. А ради такой женщины нужно еженощно возводить себя на жертвенник. Всякий раз наново ее завоевывать. Всегда изначала, всегда! А случись тебе вдруг стать царем... Ты перещеголял бы меня в лютости и жестокости. Слава богу, что царствовать в этой стране выпало мне, а не тебе. И спасибо за то, что я по твоей милости вырос в собственных глазах.
— Коли так, уходи. Нам не о чем больше говорить. Ступай, чего стоишь?
— Ты мне любопытен, — раздумчиво сказал царь. — Ты знаешь, чего хочешь. Ты веришь. И твою веру пойму лишь я. Я, и никто другой. Но отчего же ты? Отчего только ты, отчего ?
— Мы вместе сделаем эту страну прекрасной, — вдохновенно, захлебываясь решимостью, сказал Гнел. — Сделаем могущественной. Сплоченной и независимой. И достигнем этого, построив Аршакаван. Твой город.
— Что же это такое — Аршакаван? — весь обратившись в слух, царь смотрел на Гнела.— Что это, что?
— Сила, самостоятельность, единство. Начнись завтра война, ты не будешь зависеть от нахараров, не будешь молить их о помощи. У тебя будет собственная сила.
— Но отчего же только ты веришь в это-, отчего ?
— Не бойся меня. Меня нет. Я не существую. Меня не будет видно.
— И ты обойдешься без славы?
— Мне нужна твоя слава. Лишь твоя.
— Благодарю.
— Жаль только, что к великим этим целям стремится такое ничтожество. Из-за этого наше святое, наше праведное дело могут поднять на смех.
— Попридержи язык, Гнел! — в ярости пригрозил царь. — Не испытывай мое терпение. Твоя участь зависит от моей прихоти.
— Не пугай, царь. Я знаю, ты способен на все. Но какое бы зло ты мне ни причинил, я буду тебе помогать. Я буду помогать тебе всегда.
— А если я отвергну твою помощь? Ведь не станешь же ты навязывать ее силком. И не угрожай мне своими убеждениями.
— Ты в клетке, царь. Перед тобой тупик. Ты бьешься лбом о стену. Я не могу видеть тебя в таком состоянии, — спокойно сказал Гнел. — Хочешь не хочешь — я буду тебя поддерживать. Не тебя, а твой трон, твой престол. Не спро-сясь твоего согласия, буду давать тебе советы, стоять у тебя за спиной. Ты станешь могущественным и счастливым. Тебе будут завидовать. Кивать на тебя. И неважно, отвечает ли это твоему желанию. Стремишься ты к этому или нет. Твое мнение мне в высшей степени безразлично.
— Ты злой, Гнел, злой и твердолобый. Едва ли мы поладим.
— Как знаешь, царь. Неволить не стану. Но как только почувствуешь, что я тебе нужен, — приходи.
— Не приду, Гнел. Больше ты меня не увидишь. Советчиков мне хватает.
— Придешь, царь. Ты и теперь уже понимаешь, что придешь. Твои советчики не свободны. А я свободен. Я даже тебя свободнее. И даже себя самого. — В глазах у него вновь засветилась неодолимая, исступленная вера, прямые жесткие волосы упали на бескровное лицо. — Запомни, страну надо строить — всеми правдами и неправдами, но строить надо.
— Ты убеждаешь меня действовать жестоко. Принуждаешь идти напролом, не выбирая средств. Вещаешь от имени конечной цели. С вершины. Ты — на вершине, а я — у подножья. Но ведь пройти-то этот путь предстоит мне, я, именно я стремлюсь к вершине!
— Не переступай границу, царь... Стань подальше.
— А я против жестокости. — Царь покорно отступил. — Счастье, построенное на жестокости, непрочно. Ему не устоять, не выдержит основа.
— Потому что ты труслив и нерешителен. Ты вовсе не добродетелен, нет, просто ты привык быть жестоким по мелочам. Пересиль сперва свой страх. Избавься от внутренних преград. — Гнел откинул волосы с лица, сел на камень, который, как и сотни других нетесаных камней, должен был со временем лечь в городскую стену, и засмеялся. — Я добавил тебе забот. Заронил в твою душу вопрос: нужен я тебе или нет? Убивать меня или не убивать? Решай же, царь. Решай, не откладывая. Хоть раз будь мужчиной. А если у тебя промелькнет мысль, что я тебе не нужен, — убей. Я умру спокойно. Уверенный в твоей силе, в том, что ты одолеешь свою дорогу. Ибо выучился решительности за мой счет, за счет моей жизни.
— Я безоружен...
— Трус! Размазня! Ничтожество! Вот тебе оружие. — Он вскочил с камня и наискосок подтолкнул ногой кинжал. — Ну признайся же... Признайся себе самому. Скажи, что не хочешь меня убивать.
— Живи, Гнел... Прошу тебя. Будь цел и невредим.
— Хочешь испытать себя, царь?
— Хочу, — признался царь. — Очень хочу.
— Говорят, будто твой отец, то есть мой дед, оплакивает мою смерть и проклинает тебя. Имей в виду, он наш бывший царь. И не забудь также, что он слеп. Его ослепил шах. А знаешь ли ты, каким страшным оружием стало сейчас
в его руках это несчастье? Его слово необычайно влиятельно. Он может здорово тебе навредить. Всегда бойся тех, кто причиняет вред, не располагая ни оружием, ни войском.
— Как же мне быть, Гнел? — нахмурился царь, вспомнив ахиллесову свою пяту, вспомнив ненависть отца, стоящую у него поперек горла. — Я знаю об этом, но что же мне
делать ?
— Решай сам, — холодно ответил Гнел, и на его лице не дрогнул ни один мускул.
— Но... Ты ведь любишь своего деда...— ужаснулся царь, его передернуло, по телу пробежала дрожь.
— Жену и деда, — потеплевшим голосом отозвался Гнел.— Только их и любил. Больше всего на свете.
— Почему же ты меня лишаешь права любить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
«А живот...—Эта мысль обожгла его, как удар хлыста, разбередила, взбаламутила душу. — И впрямь гладкий как мрамор... Ты не соврал, царь... Высокая грудь. Длинная белая шея. Бог свидетель, ты прав. — На один только коротенький миг позволил он себе отрешиться от этой грубой и холодной земли, на которой стыли его кое-как обутые ноги, и без слез — про себя, для себя — заплакал. — Ты забыл сказать о волосах, царь... Об улыбке. О голосе. Об атласной коже. О теплых янтарных бедрах. Забыл, царь, забыл...»
— Откуда же в твоих речах столько заразительной веры ? — Царя прямо-таки оторопь взяла, и он проникся чуть ли не благоговением к этому незнакомцу в ветхой, истрепанной одежонке.
— Мои речи не имеют к тебе никакого касательства,— оскорбился Гнел. — Не относи их на свой счет. Ты' их недостоин. Я думаю о царе. А царь — это не только ты. Это я. Это крупные и мелкие нахарары. И даже самый последний крестьянин. Это наше будущее. Наша жизнь. Что поделаешь, если все это воплощено в таком ничтожном и никчемном человечишке?
— А ты-то кто? — по-бабьи взвизгнул царь и в ярости пнул деревянную ограду.— Изнеженная барышня... Маменькин сынок... Красавчик с безволосой девичьей кожей... А может, ты занимался мужеложством, поди знай? Даром, что ли, избалован и привык к холе... Собирал под свое крылышко нахарарских сынков, недорослей, и распутничал. Замарал гадостью все поколение. Если жена и впрямь тебя любила, отчего же в одночасье запамятовала свое горе? Ты не подарил ей счастливых ночей. А ради такой женщины нужно еженощно возводить себя на жертвенник. Всякий раз наново ее завоевывать. Всегда изначала, всегда! А случись тебе вдруг стать царем... Ты перещеголял бы меня в лютости и жестокости. Слава богу, что царствовать в этой стране выпало мне, а не тебе. И спасибо за то, что я по твоей милости вырос в собственных глазах.
— Коли так, уходи. Нам не о чем больше говорить. Ступай, чего стоишь?
— Ты мне любопытен, — раздумчиво сказал царь. — Ты знаешь, чего хочешь. Ты веришь. И твою веру пойму лишь я. Я, и никто другой. Но отчего же ты? Отчего только ты, отчего ?
— Мы вместе сделаем эту страну прекрасной, — вдохновенно, захлебываясь решимостью, сказал Гнел. — Сделаем могущественной. Сплоченной и независимой. И достигнем этого, построив Аршакаван. Твой город.
— Что же это такое — Аршакаван? — весь обратившись в слух, царь смотрел на Гнела.— Что это, что?
— Сила, самостоятельность, единство. Начнись завтра война, ты не будешь зависеть от нахараров, не будешь молить их о помощи. У тебя будет собственная сила.
— Но отчего же только ты веришь в это-, отчего ?
— Не бойся меня. Меня нет. Я не существую. Меня не будет видно.
— И ты обойдешься без славы?
— Мне нужна твоя слава. Лишь твоя.
— Благодарю.
— Жаль только, что к великим этим целям стремится такое ничтожество. Из-за этого наше святое, наше праведное дело могут поднять на смех.
— Попридержи язык, Гнел! — в ярости пригрозил царь. — Не испытывай мое терпение. Твоя участь зависит от моей прихоти.
— Не пугай, царь. Я знаю, ты способен на все. Но какое бы зло ты мне ни причинил, я буду тебе помогать. Я буду помогать тебе всегда.
— А если я отвергну твою помощь? Ведь не станешь же ты навязывать ее силком. И не угрожай мне своими убеждениями.
— Ты в клетке, царь. Перед тобой тупик. Ты бьешься лбом о стену. Я не могу видеть тебя в таком состоянии, — спокойно сказал Гнел. — Хочешь не хочешь — я буду тебя поддерживать. Не тебя, а твой трон, твой престол. Не спро-сясь твоего согласия, буду давать тебе советы, стоять у тебя за спиной. Ты станешь могущественным и счастливым. Тебе будут завидовать. Кивать на тебя. И неважно, отвечает ли это твоему желанию. Стремишься ты к этому или нет. Твое мнение мне в высшей степени безразлично.
— Ты злой, Гнел, злой и твердолобый. Едва ли мы поладим.
— Как знаешь, царь. Неволить не стану. Но как только почувствуешь, что я тебе нужен, — приходи.
— Не приду, Гнел. Больше ты меня не увидишь. Советчиков мне хватает.
— Придешь, царь. Ты и теперь уже понимаешь, что придешь. Твои советчики не свободны. А я свободен. Я даже тебя свободнее. И даже себя самого. — В глазах у него вновь засветилась неодолимая, исступленная вера, прямые жесткие волосы упали на бескровное лицо. — Запомни, страну надо строить — всеми правдами и неправдами, но строить надо.
— Ты убеждаешь меня действовать жестоко. Принуждаешь идти напролом, не выбирая средств. Вещаешь от имени конечной цели. С вершины. Ты — на вершине, а я — у подножья. Но ведь пройти-то этот путь предстоит мне, я, именно я стремлюсь к вершине!
— Не переступай границу, царь... Стань подальше.
— А я против жестокости. — Царь покорно отступил. — Счастье, построенное на жестокости, непрочно. Ему не устоять, не выдержит основа.
— Потому что ты труслив и нерешителен. Ты вовсе не добродетелен, нет, просто ты привык быть жестоким по мелочам. Пересиль сперва свой страх. Избавься от внутренних преград. — Гнел откинул волосы с лица, сел на камень, который, как и сотни других нетесаных камней, должен был со временем лечь в городскую стену, и засмеялся. — Я добавил тебе забот. Заронил в твою душу вопрос: нужен я тебе или нет? Убивать меня или не убивать? Решай же, царь. Решай, не откладывая. Хоть раз будь мужчиной. А если у тебя промелькнет мысль, что я тебе не нужен, — убей. Я умру спокойно. Уверенный в твоей силе, в том, что ты одолеешь свою дорогу. Ибо выучился решительности за мой счет, за счет моей жизни.
— Я безоружен...
— Трус! Размазня! Ничтожество! Вот тебе оружие. — Он вскочил с камня и наискосок подтолкнул ногой кинжал. — Ну признайся же... Признайся себе самому. Скажи, что не хочешь меня убивать.
— Живи, Гнел... Прошу тебя. Будь цел и невредим.
— Хочешь испытать себя, царь?
— Хочу, — признался царь. — Очень хочу.
— Говорят, будто твой отец, то есть мой дед, оплакивает мою смерть и проклинает тебя. Имей в виду, он наш бывший царь. И не забудь также, что он слеп. Его ослепил шах. А знаешь ли ты, каким страшным оружием стало сейчас
в его руках это несчастье? Его слово необычайно влиятельно. Он может здорово тебе навредить. Всегда бойся тех, кто причиняет вред, не располагая ни оружием, ни войском.
— Как же мне быть, Гнел? — нахмурился царь, вспомнив ахиллесову свою пяту, вспомнив ненависть отца, стоящую у него поперек горла. — Я знаю об этом, но что же мне
делать ?
— Решай сам, — холодно ответил Гнел, и на его лице не дрогнул ни один мускул.
— Но... Ты ведь любишь своего деда...— ужаснулся царь, его передернуло, по телу пробежала дрожь.
— Жену и деда, — потеплевшим голосом отозвался Гнел.— Только их и любил. Больше всего на свете.
— Почему же ты меня лишаешь права любить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124