Становился единственным человеком, живущим наособицу. И этим порывал все связи с принятым в крепости распорядком, отделялся от других и создавал своеобычный мир.
Против него на небольшом каменном возвышении стоял спарапет Васак. Шапух приказал содрать с него кожу, набить соломой и поставить перед Аршаком, дабы тот никогда не забывал минувшего. Потому что рано или поздно все узники лишаются воспоминаний и тем спасают себя. На боку у спа-рапета, в знак издевки и унижения, болтались пустые ножны. Его восковое лицо, полые глазницы, обвисшие руки и обветшалое одеяние военачальника не давали Аршаку избавиться от кошмара и мук, притерпеться к ним.
Взгляд царя был тусклым и выдавал умопомешательство. Его плоть давно умерла, и только мысль все еще лихорадочно действовала. День ото дня мир становился все меньше, пока наконец не уместился в нем самом. И мир, уместившийся в одном человеке, казался огромнее и понятней. Еще чуть-чуть, и этот человек уяснит смысл жизни, поймет, зачем родился, для чего страдает, и почему, сотворенный из праха, снова обратится в прах. Он погружался у себя, жил сугубо духовной жизнью, и в его мозгу каждодневно возникали
и рушились новые миры. И он был уверен: кроме него, нет в крепости забвения других живых существ, а в нем столько жизненных сил, что он способен жить и за себя, и за любимого своего спарапета...
Между тем крепость Анхуш и сама-то была призрачна. Но хотя она обреталась только в людском сознании, ее имя повергало всех в ужас и трепет....На воле светло, спарапет. Солнце, зной. Мне рассказал об этом один добрый стражник. У него честные глаза, и едва ли он меня обманул. У людей пересыхает горло. Пот катит с них градом. Они задыхаются, силятся укрыться в собственной тени. А здесь темно, покойно, безопасно. Мы с тобой должны быть благодарны честному и доброму стражнику, который доверил нам такие важные сведения. Лишь после его слов мы оценили свое положение. И бог свидетель, отныне у нас почти нет поводов роптать. Мы достигли той блаженной умиротворенности, которой грезили годами. И которую заслужили. Мы заслужили ее потом на челе, изнурительными своими трудами и бескорыстием.
Мне повезло, Васак: я избавился от одиночества. Ведь жить среди людей - одиноко. Ну а это... Это совершенное, беспредельное одиночество, чистое и первозданное. Это одиночество человека. А то - одиночество царя. Оттого-то я и полюбил свои цепи.
Я многое повидал в жизни. И то, что видел, было или очень хорошим, или очень дурным. Царю не дано середины. Велика была и моя радость, и моя печаль. Глубока была и моя любовь, и моя ненависть. Неужели, по-твоему, эти крайности вообще присущи человеку? Они измотали и состарили меня, обеднили, опустошили мою душу. Я отроду не знал, что это такое - простые, обыкновенные чувства. У меня не было даже имени. Меня именовали «царь» - и только. И друзьями судьба тоже обделила меня... Да и какой безумец согласится стать другом государю? А вот врагов - врагов хоть отбавляй. Я ни разу не попробовал еды, приготовленной руками жены. Не изведал этого удовольствия. А ведь говорят, что нет на свете ничего вкуснее. Никто не пытался увидеть в царе человека. А я бунтовал против этого и зачастую вел себя непотребно. Враги и те не были личными моими врагами. Они тоже враждовали с царем. У меня не было ничего своего. Ведь даже дворец - это не дом, а временное пристанище. Но ужаснее всего, что я когда-либо видел и чувствовал, — это одиночество толпы. Не кого-то одного,
а толпы... Мне казалось, что лишь с толпой смогу я одолеть свое одиночество. А на деле я не только его не одолел, но еще и разделил с толпой ее одиночество. Вот итог нашего с ней союза.
А теперь... Знаешь, о чем я теперь мечтаю? Коснуться той вон стены. Хоть разок до нее дотронуться. Прижаться щекой к сырому камню. Вобрать в себя затхлый запашок мха и прели. Гляди, я могу подойти к трем этим стенам. А к четвертой — ни в какую. Слишком коротка цепь. Гляди, ложусь, тяну руку, тяну что есть мочи — и все впустую... Коротка цепь, коротка!
Что это за крик ? Чей он, этот отчаянный голос ? Ты уловил, это вышел из себя человек, а не царь. Как же мне не любить темницу, воротившую мне собственную душу и личность? Ставшую последним моим приютом, которого никому у меня не отнять... Коротка цепь!
Похлебку еще не принесли. Считают, поди, что царям голод неведом, что цари думают только о других. Но я свободен, спарапет, я невероятно свободен. Свободен безгранично. В жизни не бывал таким свободным. Знаешь, как я это понял? Теперь я не наедаюсь и вечно голоден... Не думай, будто я всегда был так уж обездолен. Не принимай за чистую монету каждое слово спятившего узника. Я был великим и счастливым царем. Моя страна была могущественна и едина. Нахарары жили в мире и согласии. Персия и Византия трепетали передо мной. Император и шах и так и эдак подмазывались к армянскому царю, стремясь подружиться с ним. Слали мне в жены своих сестер. Добивались встреч со мной. Уступали мне свои земли и целые страны. Но что поделаешь, если, не успел я родиться, злые люди выкрали меня из люльки. И подменили... Положили в зыбку другого младенца. И с того дня все пошло кувырком.
Твоя оболочка, Васак, совсем прохудилась. Изнутри выглядывает солома. Когда твоя кожа вконец изотрется, я достану солому, расстелю на полу и улягусь... Ох и мягко будет!
Эй, кто там? Я не вижу тебя. Кто каждый день подбивает меня на побег? Не люблю незнакомых голосов. Я должен увидеть тебя, чтобы поверить твоим посулам. Откуда взяться человеческому голосу, коли нет человека? Может, ты - это посвист ветра, скрип дверей, шорох листьев? Если я только вырвусь отсюда, я, разумеется, щедро тебя отблагодарю. Мои подданные воистину станут передо мной преклоняться. Тогда-то и возникнет настоящая легенда обо мне. Гусаны допоют посвященные их царю песни. Народ сочинит сказку
о своем царе. Но меня, спарапет, разбирает смех. Дай мне всласть посмеяться. Вот так, до слез... Я выдал его. Выдал, как последний негодяй. Потому что поймал себя на преступлении. Почувствовал, что колеблюсь. Взвешиваю и прикидываю. Этот несчастный ставил меня перед выбором. Понуждал опять править страной. Воображаешь, какая наглость, какое бесстыдство! А если на моем троне преспокойно сидит Пап? Уподобиться царю Тирану? Я не мог поступить так, как поступил мой отец, и стать сыну поперек дороги. Хорошо и сделал, что выдал. Вини меня сколько заблагорассудится, все равно я не раскаиваюсь. Пускай зарубит на носу — надо хранить верность царю. И пускай это послужит для иных уроком любви и почитания своего господина.
Поесть так и не принесли... Любопытно, что у них сегодня? То ли похлебка с горохом, то ли пшенка... Хорошо бы похлебка.
Не думай, будто жизнь моя уныла и однообразна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Против него на небольшом каменном возвышении стоял спарапет Васак. Шапух приказал содрать с него кожу, набить соломой и поставить перед Аршаком, дабы тот никогда не забывал минувшего. Потому что рано или поздно все узники лишаются воспоминаний и тем спасают себя. На боку у спа-рапета, в знак издевки и унижения, болтались пустые ножны. Его восковое лицо, полые глазницы, обвисшие руки и обветшалое одеяние военачальника не давали Аршаку избавиться от кошмара и мук, притерпеться к ним.
Взгляд царя был тусклым и выдавал умопомешательство. Его плоть давно умерла, и только мысль все еще лихорадочно действовала. День ото дня мир становился все меньше, пока наконец не уместился в нем самом. И мир, уместившийся в одном человеке, казался огромнее и понятней. Еще чуть-чуть, и этот человек уяснит смысл жизни, поймет, зачем родился, для чего страдает, и почему, сотворенный из праха, снова обратится в прах. Он погружался у себя, жил сугубо духовной жизнью, и в его мозгу каждодневно возникали
и рушились новые миры. И он был уверен: кроме него, нет в крепости забвения других живых существ, а в нем столько жизненных сил, что он способен жить и за себя, и за любимого своего спарапета...
Между тем крепость Анхуш и сама-то была призрачна. Но хотя она обреталась только в людском сознании, ее имя повергало всех в ужас и трепет....На воле светло, спарапет. Солнце, зной. Мне рассказал об этом один добрый стражник. У него честные глаза, и едва ли он меня обманул. У людей пересыхает горло. Пот катит с них градом. Они задыхаются, силятся укрыться в собственной тени. А здесь темно, покойно, безопасно. Мы с тобой должны быть благодарны честному и доброму стражнику, который доверил нам такие важные сведения. Лишь после его слов мы оценили свое положение. И бог свидетель, отныне у нас почти нет поводов роптать. Мы достигли той блаженной умиротворенности, которой грезили годами. И которую заслужили. Мы заслужили ее потом на челе, изнурительными своими трудами и бескорыстием.
Мне повезло, Васак: я избавился от одиночества. Ведь жить среди людей - одиноко. Ну а это... Это совершенное, беспредельное одиночество, чистое и первозданное. Это одиночество человека. А то - одиночество царя. Оттого-то я и полюбил свои цепи.
Я многое повидал в жизни. И то, что видел, было или очень хорошим, или очень дурным. Царю не дано середины. Велика была и моя радость, и моя печаль. Глубока была и моя любовь, и моя ненависть. Неужели, по-твоему, эти крайности вообще присущи человеку? Они измотали и состарили меня, обеднили, опустошили мою душу. Я отроду не знал, что это такое - простые, обыкновенные чувства. У меня не было даже имени. Меня именовали «царь» - и только. И друзьями судьба тоже обделила меня... Да и какой безумец согласится стать другом государю? А вот врагов - врагов хоть отбавляй. Я ни разу не попробовал еды, приготовленной руками жены. Не изведал этого удовольствия. А ведь говорят, что нет на свете ничего вкуснее. Никто не пытался увидеть в царе человека. А я бунтовал против этого и зачастую вел себя непотребно. Враги и те не были личными моими врагами. Они тоже враждовали с царем. У меня не было ничего своего. Ведь даже дворец - это не дом, а временное пристанище. Но ужаснее всего, что я когда-либо видел и чувствовал, — это одиночество толпы. Не кого-то одного,
а толпы... Мне казалось, что лишь с толпой смогу я одолеть свое одиночество. А на деле я не только его не одолел, но еще и разделил с толпой ее одиночество. Вот итог нашего с ней союза.
А теперь... Знаешь, о чем я теперь мечтаю? Коснуться той вон стены. Хоть разок до нее дотронуться. Прижаться щекой к сырому камню. Вобрать в себя затхлый запашок мха и прели. Гляди, я могу подойти к трем этим стенам. А к четвертой — ни в какую. Слишком коротка цепь. Гляди, ложусь, тяну руку, тяну что есть мочи — и все впустую... Коротка цепь, коротка!
Что это за крик ? Чей он, этот отчаянный голос ? Ты уловил, это вышел из себя человек, а не царь. Как же мне не любить темницу, воротившую мне собственную душу и личность? Ставшую последним моим приютом, которого никому у меня не отнять... Коротка цепь!
Похлебку еще не принесли. Считают, поди, что царям голод неведом, что цари думают только о других. Но я свободен, спарапет, я невероятно свободен. Свободен безгранично. В жизни не бывал таким свободным. Знаешь, как я это понял? Теперь я не наедаюсь и вечно голоден... Не думай, будто я всегда был так уж обездолен. Не принимай за чистую монету каждое слово спятившего узника. Я был великим и счастливым царем. Моя страна была могущественна и едина. Нахарары жили в мире и согласии. Персия и Византия трепетали передо мной. Император и шах и так и эдак подмазывались к армянскому царю, стремясь подружиться с ним. Слали мне в жены своих сестер. Добивались встреч со мной. Уступали мне свои земли и целые страны. Но что поделаешь, если, не успел я родиться, злые люди выкрали меня из люльки. И подменили... Положили в зыбку другого младенца. И с того дня все пошло кувырком.
Твоя оболочка, Васак, совсем прохудилась. Изнутри выглядывает солома. Когда твоя кожа вконец изотрется, я достану солому, расстелю на полу и улягусь... Ох и мягко будет!
Эй, кто там? Я не вижу тебя. Кто каждый день подбивает меня на побег? Не люблю незнакомых голосов. Я должен увидеть тебя, чтобы поверить твоим посулам. Откуда взяться человеческому голосу, коли нет человека? Может, ты - это посвист ветра, скрип дверей, шорох листьев? Если я только вырвусь отсюда, я, разумеется, щедро тебя отблагодарю. Мои подданные воистину станут передо мной преклоняться. Тогда-то и возникнет настоящая легенда обо мне. Гусаны допоют посвященные их царю песни. Народ сочинит сказку
о своем царе. Но меня, спарапет, разбирает смех. Дай мне всласть посмеяться. Вот так, до слез... Я выдал его. Выдал, как последний негодяй. Потому что поймал себя на преступлении. Почувствовал, что колеблюсь. Взвешиваю и прикидываю. Этот несчастный ставил меня перед выбором. Понуждал опять править страной. Воображаешь, какая наглость, какое бесстыдство! А если на моем троне преспокойно сидит Пап? Уподобиться царю Тирану? Я не мог поступить так, как поступил мой отец, и стать сыну поперек дороги. Хорошо и сделал, что выдал. Вини меня сколько заблагорассудится, все равно я не раскаиваюсь. Пускай зарубит на носу — надо хранить верность царю. И пускай это послужит для иных уроком любви и почитания своего господина.
Поесть так и не принесли... Любопытно, что у них сегодня? То ли похлебка с горохом, то ли пшенка... Хорошо бы похлебка.
Не думай, будто жизнь моя уныла и однообразна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124