Для участия в празднике Навасарда к долине Арацани стекалось из различных областей несметное множество народа, потому что, согласно преданию, рай располагался у истоков этой реки. В ее окрестностях били из скал и расщелин многочисленные родники и горячие источники, целебными водами которых пользовали страждущих. Были здесь источники с водой до того горячей, что местные жители даже варили в ней мясо.
В церкви совершалось возглавляемое католикосом богослужение, а вслед за ним начиналось празднество. Улицы и площади заполнялись шутами, прорицателями судьбы и канатоходцами.Огромная толпа собиралась на ристалище. Поначалу устраивалась игра: всадники пытались ударами длинных клюшек забросить в яму лежащий на земле шар. Им мешал приставленный к шару страж. Если шар оказывался в яме, страж менялся.
После игры приступали к скачкам. Подавали знак, и канат, разделяющий ристалище надвое, падал. Конники пересекали ристалище из конца в конец и возвращались.Юноши состязались в беге, в поднятии тяжестей, в борьбе... И перед началом каждого поединка звучали трубы, заглушая ободряющие возгласы зрителей.
Приступая к игре, соревнующиеся обращали взор в сторону устроителя состязаний — чтобы испросить его одобрение или молча сказать: мы боремся в твою честь. По окончании поединка победитель подходил к устроителю или распорядителю за наградой.
Шаапиван был преисполнен доброты. Вся страна дышала добротой, уверенная, что коль скоро настал Новый год, то худые времена миновали и уже не вернутся. И в этой уверенности была мудрая забывчивость, потому что предыдущий Новый год люди встречали с той же самой надеждой.
Куда бежит эта молодая женщина, отчего она простоволоса, отчего платье на ней разодрано, а грудь обнажена, тогда как кругом идут петушиные бои, а другие женщины раз-наряжены в пух и прах, блистают серебряными и золотыми пуговками, украсили лоб и шею нитями жемчугов и янтаря, и отчего на ее лице такая тревога, когда там и сям, мешаясь друг с другом, льются развеселые звуки лютен, бамбиров, труб, барабанов и рожков,— куда же она поспешает в таком смятении ?
Шаапиван... Город подозрений! Царь услыхал, что Парандзем направляется к нему, и, растерявшись, не зная, как быть, метнулся в свои покои, бросился на тахту, укутался собольим покрывалом и... притворился спящим.
Он забыл, ну конечно же он позабыл, ему даже в голову не приходило, что за убийство Гнела придется держать ответ, что у Гнела есть жена и, пуще того, тесть, а не считаться с сюникским князем Андовком, могущественнейшим нахара-ром страны, не считаться с ним невозможно.
И он, не испытывавший к Гнелу ненависти и полагавший его убийство просто очередной мерой во имя безопасности страны, какой, скажем, было бы строительство новой стены или усиление границ крепостями и войском, — с этой самой минуты он возненавидел Гнела, потому что понял: хлопот теперь не оберешься.
А ведь тот обязан был умереть, умереть тишком-молчком, никому не доставляя неприятностей, не давая почувствовать, что его больше нет, и не напоминая государю о том, что он сын его брата. Гнел ни в коем разе не имел права на собственное имя, жену, семью, тестя, на связанные с ним воспоминания, события, места... Все относящееся к благу страны должно было подчиниться этой сверхлогике. А он тащит за собой жену, потом того гляди потащит тестя, потом еще бог весть кого. И убийство обрастет грязью, начнет отдавать запашком истлевшего, разложившегося тела, утратит первоначальный смысл, станет гнусной и пошлой драчкой из-за трона. А царь прослывет убийцей.
Поди растолкуй, что ты никого не хотел убивать, что тебе курицу и ту не зарезать, что убить этого человека для тебя, по сути дела, все равно как пронзить стрелою или копьем безымянного и безликого врага на поле брани. Неужели у врага есть жизнь, прошлое, жена, дети, радостные и безотрадные дни? Появись у врага все это, и у тебя уже не под-
нимется на него рука. Будь Гнел сыном царева брата, мужем Парандзем, зятем Андовка, царя, разумеется, следовало бы счесть убийцей. Но ведь это — враг, идущий на тебя войной, безликий и безымянный, он посягает на твой трон — и не ради страны, а из тщеславия, посягает, не имея за душой ни цели, ни замыслов, бездумно, слепо, наобум, вдохновляемый и увлекаемый собственным бегом, наплевав на того, кто ценою жизни, не ведая ни сна, ни покоя, насилу сводя концы с концами, едва удерживает страну в узде; она ускользает у него из рук — он хватает ее зубами, вырывается из зубов — он, изловчившись, подпирает ее головой, валится с головы — он в последний . миг успевает-таки уцепиться за нее пальцами...
Нет, не может он простить ни Гнела, ни всех прочих, кто низвел это убийство на землю, приравнял к пошловатым дворцовым козням. Придал смерти молодого сепуха сугубо житейский оттенок. Подогнал под обычную логику. Вот почему он не в состоянии теперь держать ответ, у него нет хоть какого ни на есть оправдания, он беспомощен и беззащитен перед ползучим этим бытом. Выход лишь один — пасть, опуститься до их уровня, рухнуть на ложе, натянуть на голову соболье покрывало и... прикинуться спящим.
Парандзем ворвалась в царские покои, из горла у нее исторгся и тотчас замер крик, ибо в полутемной комнате никого не было. И этот крик, понапрасну исторгнутый, лишился смысла, повис в воздухе и показался искусственным даже ей самой. И, полная до того мгновения решимости и непоколебимой веры в возможность спасти мужа, Парандзем разом обмякла, прислонилась к стене и, кусая пальцы, потихоньку заплакала. При этом она что-то невнятно бормотала, должно быть объясняя самой себе тяжкое свое положение. Внезапно, когда ее глаза мало-помалу привыкли к полутьме, она заметила на тахте какой-то ком. Умолкла, охваченная ужасом, затаила дыхание и вперила в неказистый этот ком упорный, вопрошающий взгляд. Утерла глаза согнутым указательным пальцем, шмыгнула носом и страшно испугалась эха. Потом, побуждаемая смутным предчувствием, настороженно, едва касаясь ногами пола, медленно, очень медленно, мучительно медленно двинулась к тахте. Приблизилась, подошла вплотную и остановилась.
Он. Никаких сомнений. Он самый. Царь. Парандзем вконец потеряла себя. Она еще могла кое-как примириться с тем, что, скажем, в решающий, роковой миг,когда царь нужен ей, точно вода и воздух, нужен в первый и последний раз, единственный раз в ее жизни, она вдруг не найдет его, что царь именно в этот единственный и неповторимый миг очутится, как назло, в таком месте, о котором человек и помыслить бы не мог; что царь, скажем, не пожелает выслушать ее, оскорбит, выгонит прочь и даже бросит за решетку, замучит, сошлет, подвергнет принародному осмеянию; но что он будет спать — нет, этого она никак не ждала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124