Как и предполагал Меружан, Амазаспуи не пошла на вероотступничество. Ее привели в крепостную башню, стоявшую на гребне высокой скалы и обращенную к Ванскому озеру, раздели донага и повесили . вниз головой. Амазаспуи почила, но ее белое как снег тело так и свисало с башни всем напоказ. Старая кормилица Амазаспуи сутки напролет ждала под высокой скалой, покуда тело ее питомицы не начнет разлагаться. Бренные останки му-
ченицы старуха собирала в подол, чтобы не оставить госпожу непогребенной.Парандзем была непоколебима. Она знала, что судьба страны отныне вручена ей, в прежние времена слабому и беззащитному созданию. Когда же это было? Да и было ли? Она не только не завидовала давнему своему двойнику, но и всею душою презирала жену Гнела за честолюбивые домогательства возмещения. Она знала себя лишь как мать и как жену царя... Прочие годы своей жизни она принимать отказывалась. И чувствовала, что по-своему любит томящегося в крепости Анхуш супруга. Жаль, ах как жаль, что она не стала в свое время опорой царю, не поняла его и даже помешала по-бабьи пустыми, никчемными притязаниями. А ведь когда мужчина и женщина заключают союз, этот союз не одолеть никакой на свете силе. Парандзем искупит свои прегрешения здесь, в Артагерсе, и, пускай с опозданием, большим и непростительным опозданием, докажет, что она достойна зваться супругой Аршака.
Своим возрождением она обязана сыну. Он заставил мать забыть о личном И всецело посвятить себя ему. Вопреки дворцовым обычаям, царица не захотела передоверить сына мамкам и воспитателям и сама занялась своим дитятей. Это она туго пеленала хрупкое его тельце. Это она укладывала его в округлую колыбельку и баюкала. Это она давала ему грудь и кормила с ложечки. Наблюдала за первыми его шагами. Выучила читать и писать по-гречески. Обижалась, когда он, уже подросток, стыдясь, не позволял купать его. Она долго не прощала ему этого стыда, ревновала, видя, что сын поглядывает на девушек. И удивлялась, отчего он избегает ее ласк. Не только на людях - это мать еще готова была взять в толк, но и когда они оставались одни.
Еженедельно от Папа и спарапета Мушега являлись гонцы и ободряли госпожу земли армянской: мужайся, твой сын вскорости вернется и приведет за собой императорские полки, потерпи немного, еще чуть-чуть... Она терпела — что ж ей было делать? В черном одеянии, забросив украшения, она неизменно кружила по крепости, воодушевляла воинов, самолично перевязывала раненых и ухаживала за ними. Принимала участие в военных советах и - воплощенное внимание - пыталась хоть что-то понять, хоть в чем-то оказаться полезной.
И только за полночь, когда, не раздеваясь, падала на жесткое ложе, украдкой плакала и с ужасом думала: что же будет, господи, если вдруг, опасаясь нападения готов, император не направит Папа в Армению? Что ж ей тогда делать, как и куда вести страну, с чего начинать? И достанет ли ей для этого ума и сил? А Пап? Где ручательство, что он способен спасти страну? Как ни люби она сына, все же обязана, не считаясь с чувствами, задаться этим вопросом. Армянским царям недосуг вести праздную жизнь, да у них и нет таких возможностей, они цари-труженики, цари-чернорабочие... Ведомо ли ему все это и готов ли он — готов ли внутренне — принять свой жребий? И сможет ли найти ответы на вопросы, которые, возникая поминутно, не дают царю передышки?
Не забывай отца, Пап. Он великий человек, твой отец, отважный и благородный. Гордись им. Гордись непременно. Клянусь твоим рождением и святыми муками родов, клянусь первым твоим криком — ты имеешь на это право. Это говорю я, Пап, которая никогда не была слепо в него влюблена, напротив, временами, заблуждаясь, ненавидела его. Так верь же мне и, поверив, оцени мои слова. Пусть его жизнь будет тебе заветом. Пусть учит тебя жить. И, страдая и созидая, набираться мудрости. И если тебя не поймут, как не понимали твоего отца, значит, тебе тоже суждено одиночество. Но пусть печаль ни на миг не омрачит твоего чела. Поймут через десять лет, через сто, через тысячу — обязательно поймут. Только будь этого достоин. Прощай, мой мальчик, мой осиротевший царь. Парандзем предчувствовала, что никогда уже не увидит сына. Месяц проходил за месяцем, и отчаяние проникало во все уголки Артагерса. Персы и не думали отступаться от своих намерений и не снимали осады. А ведь это закон, давнишний, испытанный закон — всегда побеждает упорство осаждающих, а не осажденных...
На исходе тринадцатого месяца нашедших в крепости приют беженцев постигла божья кара. В Артагерсе разразилась чума; Смерть безжалостно косила сотни и сотни людей, глумясь над их более года длившимися муками и лишениями. Умерших не поспевали хоронить, а вдобавок ко всему в ограниченном пространстве крепости не было места, чтобы вырыть могилы одиннадцати тысячам воинов и шести тысячам женщин и. детей...
Персы не понимали, отчего армяне группами выбираются из потайных ходов, а потом, даже не пытаясь спастись бегством, направляются прямиком к вражескому стану и, еще не пронзенные стрелой, внезапно падают замертво...
Армяне же хотели напоследок отомстить врагам, распространить среди них — непосредственных виновников всех этих мук — смертоносную заразу. И поскольку зараза, как назло, не приставала к персам, те так и пребывали в изумлении, не умея объяснить происходящее.
Длань господня обороняла Парандзем — она беспрерывно общалась с умирающими, но не заболевала. Совершенно позабыв о себе, она самоотверженно выполняла обязанности и распорядителя, и врача, и священника. Однако неумолимая смерть беспощадно истребила всех, и через месяц в живых остался лишь один человек, госпожа земли армянской. И она постигла, что это отнюдь не милость божья, но величайшая кара. Стало быть, прошлые грехи все-таки перевесили. А как она старалась искупить их!
Парандзем осталась одна-одинехонька в огромной и пустынной крепости, среди непогребенных покойников. Днем запиралась во дворце, а по ночам, как привидение, блуждала с факелом в руке по улицам, слыша в тишине только эхо собственных шагов. Зажигала все светильники, проверяла запоры на воротах, распахивала закрытые двери, меняла изодранный стрелами царский стяг со златотканым орлом. А так как у нее появилось теперь свободное время, она придирчиво следила за собой, облачалась в приличествующие царице одеяния, тщательно укладывала волосы, украшалась драгоценностями, дабы до последнего мгновения жизни, до последнего своего вздоха остаться достойной звания госпожи земли армянской. То был тяжкий долг, который она исполняла добросовестно и с полным сознанием того, что оберегает честь страны.
Враг с недоумением смотрел, как над крепостью зловеще кружили стаи черных грифов, как безбоязненно они снижались и исчезали за тройными стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
ченицы старуха собирала в подол, чтобы не оставить госпожу непогребенной.Парандзем была непоколебима. Она знала, что судьба страны отныне вручена ей, в прежние времена слабому и беззащитному созданию. Когда же это было? Да и было ли? Она не только не завидовала давнему своему двойнику, но и всею душою презирала жену Гнела за честолюбивые домогательства возмещения. Она знала себя лишь как мать и как жену царя... Прочие годы своей жизни она принимать отказывалась. И чувствовала, что по-своему любит томящегося в крепости Анхуш супруга. Жаль, ах как жаль, что она не стала в свое время опорой царю, не поняла его и даже помешала по-бабьи пустыми, никчемными притязаниями. А ведь когда мужчина и женщина заключают союз, этот союз не одолеть никакой на свете силе. Парандзем искупит свои прегрешения здесь, в Артагерсе, и, пускай с опозданием, большим и непростительным опозданием, докажет, что она достойна зваться супругой Аршака.
Своим возрождением она обязана сыну. Он заставил мать забыть о личном И всецело посвятить себя ему. Вопреки дворцовым обычаям, царица не захотела передоверить сына мамкам и воспитателям и сама занялась своим дитятей. Это она туго пеленала хрупкое его тельце. Это она укладывала его в округлую колыбельку и баюкала. Это она давала ему грудь и кормила с ложечки. Наблюдала за первыми его шагами. Выучила читать и писать по-гречески. Обижалась, когда он, уже подросток, стыдясь, не позволял купать его. Она долго не прощала ему этого стыда, ревновала, видя, что сын поглядывает на девушек. И удивлялась, отчего он избегает ее ласк. Не только на людях - это мать еще готова была взять в толк, но и когда они оставались одни.
Еженедельно от Папа и спарапета Мушега являлись гонцы и ободряли госпожу земли армянской: мужайся, твой сын вскорости вернется и приведет за собой императорские полки, потерпи немного, еще чуть-чуть... Она терпела — что ж ей было делать? В черном одеянии, забросив украшения, она неизменно кружила по крепости, воодушевляла воинов, самолично перевязывала раненых и ухаживала за ними. Принимала участие в военных советах и - воплощенное внимание - пыталась хоть что-то понять, хоть в чем-то оказаться полезной.
И только за полночь, когда, не раздеваясь, падала на жесткое ложе, украдкой плакала и с ужасом думала: что же будет, господи, если вдруг, опасаясь нападения готов, император не направит Папа в Армению? Что ж ей тогда делать, как и куда вести страну, с чего начинать? И достанет ли ей для этого ума и сил? А Пап? Где ручательство, что он способен спасти страну? Как ни люби она сына, все же обязана, не считаясь с чувствами, задаться этим вопросом. Армянским царям недосуг вести праздную жизнь, да у них и нет таких возможностей, они цари-труженики, цари-чернорабочие... Ведомо ли ему все это и готов ли он — готов ли внутренне — принять свой жребий? И сможет ли найти ответы на вопросы, которые, возникая поминутно, не дают царю передышки?
Не забывай отца, Пап. Он великий человек, твой отец, отважный и благородный. Гордись им. Гордись непременно. Клянусь твоим рождением и святыми муками родов, клянусь первым твоим криком — ты имеешь на это право. Это говорю я, Пап, которая никогда не была слепо в него влюблена, напротив, временами, заблуждаясь, ненавидела его. Так верь же мне и, поверив, оцени мои слова. Пусть его жизнь будет тебе заветом. Пусть учит тебя жить. И, страдая и созидая, набираться мудрости. И если тебя не поймут, как не понимали твоего отца, значит, тебе тоже суждено одиночество. Но пусть печаль ни на миг не омрачит твоего чела. Поймут через десять лет, через сто, через тысячу — обязательно поймут. Только будь этого достоин. Прощай, мой мальчик, мой осиротевший царь. Парандзем предчувствовала, что никогда уже не увидит сына. Месяц проходил за месяцем, и отчаяние проникало во все уголки Артагерса. Персы и не думали отступаться от своих намерений и не снимали осады. А ведь это закон, давнишний, испытанный закон — всегда побеждает упорство осаждающих, а не осажденных...
На исходе тринадцатого месяца нашедших в крепости приют беженцев постигла божья кара. В Артагерсе разразилась чума; Смерть безжалостно косила сотни и сотни людей, глумясь над их более года длившимися муками и лишениями. Умерших не поспевали хоронить, а вдобавок ко всему в ограниченном пространстве крепости не было места, чтобы вырыть могилы одиннадцати тысячам воинов и шести тысячам женщин и. детей...
Персы не понимали, отчего армяне группами выбираются из потайных ходов, а потом, даже не пытаясь спастись бегством, направляются прямиком к вражескому стану и, еще не пронзенные стрелой, внезапно падают замертво...
Армяне же хотели напоследок отомстить врагам, распространить среди них — непосредственных виновников всех этих мук — смертоносную заразу. И поскольку зараза, как назло, не приставала к персам, те так и пребывали в изумлении, не умея объяснить происходящее.
Длань господня обороняла Парандзем — она беспрерывно общалась с умирающими, но не заболевала. Совершенно позабыв о себе, она самоотверженно выполняла обязанности и распорядителя, и врача, и священника. Однако неумолимая смерть беспощадно истребила всех, и через месяц в живых остался лишь один человек, госпожа земли армянской. И она постигла, что это отнюдь не милость божья, но величайшая кара. Стало быть, прошлые грехи все-таки перевесили. А как она старалась искупить их!
Парандзем осталась одна-одинехонька в огромной и пустынной крепости, среди непогребенных покойников. Днем запиралась во дворце, а по ночам, как привидение, блуждала с факелом в руке по улицам, слыша в тишине только эхо собственных шагов. Зажигала все светильники, проверяла запоры на воротах, распахивала закрытые двери, меняла изодранный стрелами царский стяг со златотканым орлом. А так как у нее появилось теперь свободное время, она придирчиво следила за собой, облачалась в приличествующие царице одеяния, тщательно укладывала волосы, украшалась драгоценностями, дабы до последнего мгновения жизни, до последнего своего вздоха остаться достойной звания госпожи земли армянской. То был тяжкий долг, который она исполняла добросовестно и с полным сознанием того, что оберегает честь страны.
Враг с недоумением смотрел, как над крепостью зловеще кружили стаи черных грифов, как безбоязненно они снижались и исчезали за тройными стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124