Топтали и портили грядки. Вынесли наружу чуть не всю домашнюю утварь, а наигравшись ею вдоволь, разбросали там и сям и разломали. Их сгорбленная усталостью и заботами некрасивая мать беспомощно и с отчаянием наблюдала за этой рожденной ею оравой разбойников и бранила мужа, который полез на крышу, чая спастись от жениного языка и рушащего любые преграды жизнелюбия сыновей.
У него дурнушка жена, потому что нельзя было давать ему все готовеньким, разжевав и положив в рот. Он должен сам созидать свою любовь, созидать в кровавом поту, в муках и сомнениях, шаг за шагом одолевая сопротивление. А велика ли сложность любить красивую жену?
Его дом стоит на каменистой равнине. Сколько глыбин выкорчевал он, сколько сил потратил, сколько пота пролил, чтобы по достоинству оценить, какое это чудо — собственная крыша над головой. А велика ли сложность поставить дом в хорошем месте?
И земельный надел у него такой же каменистый. Муж с женой месяцами и годами освобождали его от камней, издали таскали мягкую благодатную землю, чтобы засеять ее и не умереть с голоду. А велика ли сложность выращивать урожай на черноземе?
Врик завидел брата, улыбнулся ему и кивнул. То ли поздоровался, то ли, словно зная все наперед, упредил неизбежный вопрос: «Ты счастлив, Врик?»
Нерсесу показалось, что улыбка Врика радостна. Между тем он был единственным, кто будил в душе Врика давно позабытые воспоминания, оживлял ушедшие из жизни и погребенные в толще лет события, лица, сладкие грехи и сказочные приключения... Они на мгновение вспыхивали в сознании Врика и, тотчас угаснув, становились еще мерт-вей.
«Наконец-то я дома, — подумал Нерсес, — с моими дороги-ми, моими любимыми». И если Врику непременно надлежит быть счастливым, то и Нерсесу точно так же необходимо за-
жить счастливой жизнью.
И он ступил на порог, ясно и решительно это сознавая.
И все-таки... Кто я? Где я? Не тварь земная и не созда-ие небесное. Где мне себя искать?
Глава двадцать шестая
Аршакаванцы Анак и Бабик были соседями.
Анак знал больное место Бабика и потому избегал с ним встречаться. Незаметно выбирался из дому и быстренько исчезал.
У Бабика не хватало духу пойти к Анаку домой, и он старался подстеречь его на улице, но сосед мгновенно испарялся, следов и тех не углядишь.
Анак поступал так намеренно. Продумал и рассчитал все заранее. Он хотел внушить Бабику, что их встреча до крайности важна и необходима. Что это чуть ли не вопрос жизни и смерти. Хотел довести соседа до отчаяния и только потом, улучив минуту, столкнуться с ним.
Нюх не подвел Анака^ он вовремя смекнул, что тянуть больше нельзя, не то Бабик, потеряв всякую надежду, того гляди махнет рукой на свою затею.
Выйдя на улицу, Анак замешкался и, сделав вид, будто дверь заело, выругался себе под нос и отнесся к своей ругани вполне серьезно. Повернулся и увидел Бабика. Они поздоровались и, стоя друг против друга, помолчали.
— Нынче будет дождь,— протяжно сказал Анак. Бабик поднял глаза на безоблачное небо, долго в него вглядывался, хорошенько подумал и ответил:
— Верно.
Анак заметил следы у дороги, и его взгляд стал неподвижным, оледенел.
— Собака пробежала, — безучастно сказал он, хотя было ясно видно, что следы овечьи.
— Точно. Собака, а не овца,— после долгого приглядывания согласился Бабик.
Анак остался доволен ответами соседа и понял, что легко с ним столкуется.Анак был родом из Сюника, из области Вайоцдзор. Этот гористый, обильный водою край славился урожайными землями, студеными ключами, залежами руд и рудниками — оловянными, серебряными и медными.
Всю свою жизнь он провел в деревне Ехегик, приютившейся на высоком правобережье одного из притоков Арпы. Здесь же с незапамятных времен обитали его предки, и здесь же обитали бы его внуки и правнуки, не собери однажды
в безлунную ночь Анак с семьей свои пожитки и не пустись тайком в путь к далекому и таинственному Аршакавану.Бабик был родом из села Тил в области Екех, где при его дедах стоял храм богини материнства Нане. Служители Христа разрушили храм и возвели на его месте церковь. Увидев, что в Аршакаване церкви нет и что там царит дух язычества, Бабик очень удивился. И, всю жизнь мечтавший о духовном сане и самоотречении во имя господа, он невольно прислушался к дальнему зову крови и понял, что подлинное его призвание — служение попранному культу Нане.
Анак платил налог непосредственному господину, равно как и сюникскому нахарару, церкви и дворцу. Чтобы сводить концы с концами, работал от зари до зари. И не в одиночку — семья работала тоже. И все-таки жили впроголодь. С нетерпением ждали праздников — хоть разок лечь спать сытыми. Ради дополнительного заработка пришлось Анаку устроиться на рудник. И опять без толку. Стоило ему не уплатить вовремя налог — а случалось это частенько, — господин сек его.
Бабиков же господин был, напротив, человеком добрым и чувствительным. Любил Бабика, относился к нему, как к сыну, усаживал с собою за стол, ценил его упрямое стремление самоучкой овладеть грамотой, хвалил за желание стать священником. Обещал, что, как только Бабик проработает у него семь лет, он даст ему вольную и посодействует его переходу из крестьянского сословия в сословие азатов, ибо крестьянин не имел права становиться священнослужителем.
Что Анака секли, еще полбеды — так уж устроен мир,— но вот что плеть ему приходилось изготовлять собственными руками, было страшным наказанием, неслыханным и невиданным. Плеть пускали в дело единожды, после чего выбрасывали. Для следующей порки требовалась новая. Причем новая могла господину и не понравиться, тогда он приказывал представить другую. Всякий раз, отвергнув негодную плеть, он заставлял переделать ее, назначал для этого сжатый срок и увеличивал число ударов, что и отмечал для памяти в особом свитке. У страха глаза велики, и Анак приготовлял обычно несколько плетей — может, хоть одна из них господину приглянется. Но поскольку сроки назначались донельзя сжатые, за работу волей-неволей садились все домочадцы и, пригорюнившись, вили плети для главы семейства...
Семь лет превратились в дважды семь, а добрый и чув-твительный господин Бабика и не думал давать любимому питомцу вольную. До того к нему привязался, что не в силах был разлучиться. Даже оброк увеличил, чтобы погрязшему в долгах Бабику недостало решимости напомнить господину про обещания. И не знал с той поры угрызений совести, потому как, утяжелив положение крестьянина, доказал тем самым свою к нему любовь.
Границами мира были для Анака окрестные горы. И для Бабика тоже. Разве что назывались они по-иному. Ни тот, ни другой не представляли, что по ту сторону этих границ опять же есть горы, и реки, и человеческое жилье, и засуха, и зубная боль, и падеж скота, и мор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
У него дурнушка жена, потому что нельзя было давать ему все готовеньким, разжевав и положив в рот. Он должен сам созидать свою любовь, созидать в кровавом поту, в муках и сомнениях, шаг за шагом одолевая сопротивление. А велика ли сложность любить красивую жену?
Его дом стоит на каменистой равнине. Сколько глыбин выкорчевал он, сколько сил потратил, сколько пота пролил, чтобы по достоинству оценить, какое это чудо — собственная крыша над головой. А велика ли сложность поставить дом в хорошем месте?
И земельный надел у него такой же каменистый. Муж с женой месяцами и годами освобождали его от камней, издали таскали мягкую благодатную землю, чтобы засеять ее и не умереть с голоду. А велика ли сложность выращивать урожай на черноземе?
Врик завидел брата, улыбнулся ему и кивнул. То ли поздоровался, то ли, словно зная все наперед, упредил неизбежный вопрос: «Ты счастлив, Врик?»
Нерсесу показалось, что улыбка Врика радостна. Между тем он был единственным, кто будил в душе Врика давно позабытые воспоминания, оживлял ушедшие из жизни и погребенные в толще лет события, лица, сладкие грехи и сказочные приключения... Они на мгновение вспыхивали в сознании Врика и, тотчас угаснув, становились еще мерт-вей.
«Наконец-то я дома, — подумал Нерсес, — с моими дороги-ми, моими любимыми». И если Врику непременно надлежит быть счастливым, то и Нерсесу точно так же необходимо за-
жить счастливой жизнью.
И он ступил на порог, ясно и решительно это сознавая.
И все-таки... Кто я? Где я? Не тварь земная и не созда-ие небесное. Где мне себя искать?
Глава двадцать шестая
Аршакаванцы Анак и Бабик были соседями.
Анак знал больное место Бабика и потому избегал с ним встречаться. Незаметно выбирался из дому и быстренько исчезал.
У Бабика не хватало духу пойти к Анаку домой, и он старался подстеречь его на улице, но сосед мгновенно испарялся, следов и тех не углядишь.
Анак поступал так намеренно. Продумал и рассчитал все заранее. Он хотел внушить Бабику, что их встреча до крайности важна и необходима. Что это чуть ли не вопрос жизни и смерти. Хотел довести соседа до отчаяния и только потом, улучив минуту, столкнуться с ним.
Нюх не подвел Анака^ он вовремя смекнул, что тянуть больше нельзя, не то Бабик, потеряв всякую надежду, того гляди махнет рукой на свою затею.
Выйдя на улицу, Анак замешкался и, сделав вид, будто дверь заело, выругался себе под нос и отнесся к своей ругани вполне серьезно. Повернулся и увидел Бабика. Они поздоровались и, стоя друг против друга, помолчали.
— Нынче будет дождь,— протяжно сказал Анак. Бабик поднял глаза на безоблачное небо, долго в него вглядывался, хорошенько подумал и ответил:
— Верно.
Анак заметил следы у дороги, и его взгляд стал неподвижным, оледенел.
— Собака пробежала, — безучастно сказал он, хотя было ясно видно, что следы овечьи.
— Точно. Собака, а не овца,— после долгого приглядывания согласился Бабик.
Анак остался доволен ответами соседа и понял, что легко с ним столкуется.Анак был родом из Сюника, из области Вайоцдзор. Этот гористый, обильный водою край славился урожайными землями, студеными ключами, залежами руд и рудниками — оловянными, серебряными и медными.
Всю свою жизнь он провел в деревне Ехегик, приютившейся на высоком правобережье одного из притоков Арпы. Здесь же с незапамятных времен обитали его предки, и здесь же обитали бы его внуки и правнуки, не собери однажды
в безлунную ночь Анак с семьей свои пожитки и не пустись тайком в путь к далекому и таинственному Аршакавану.Бабик был родом из села Тил в области Екех, где при его дедах стоял храм богини материнства Нане. Служители Христа разрушили храм и возвели на его месте церковь. Увидев, что в Аршакаване церкви нет и что там царит дух язычества, Бабик очень удивился. И, всю жизнь мечтавший о духовном сане и самоотречении во имя господа, он невольно прислушался к дальнему зову крови и понял, что подлинное его призвание — служение попранному культу Нане.
Анак платил налог непосредственному господину, равно как и сюникскому нахарару, церкви и дворцу. Чтобы сводить концы с концами, работал от зари до зари. И не в одиночку — семья работала тоже. И все-таки жили впроголодь. С нетерпением ждали праздников — хоть разок лечь спать сытыми. Ради дополнительного заработка пришлось Анаку устроиться на рудник. И опять без толку. Стоило ему не уплатить вовремя налог — а случалось это частенько, — господин сек его.
Бабиков же господин был, напротив, человеком добрым и чувствительным. Любил Бабика, относился к нему, как к сыну, усаживал с собою за стол, ценил его упрямое стремление самоучкой овладеть грамотой, хвалил за желание стать священником. Обещал, что, как только Бабик проработает у него семь лет, он даст ему вольную и посодействует его переходу из крестьянского сословия в сословие азатов, ибо крестьянин не имел права становиться священнослужителем.
Что Анака секли, еще полбеды — так уж устроен мир,— но вот что плеть ему приходилось изготовлять собственными руками, было страшным наказанием, неслыханным и невиданным. Плеть пускали в дело единожды, после чего выбрасывали. Для следующей порки требовалась новая. Причем новая могла господину и не понравиться, тогда он приказывал представить другую. Всякий раз, отвергнув негодную плеть, он заставлял переделать ее, назначал для этого сжатый срок и увеличивал число ударов, что и отмечал для памяти в особом свитке. У страха глаза велики, и Анак приготовлял обычно несколько плетей — может, хоть одна из них господину приглянется. Но поскольку сроки назначались донельзя сжатые, за работу волей-неволей садились все домочадцы и, пригорюнившись, вили плети для главы семейства...
Семь лет превратились в дважды семь, а добрый и чув-твительный господин Бабика и не думал давать любимому питомцу вольную. До того к нему привязался, что не в силах был разлучиться. Даже оброк увеличил, чтобы погрязшему в долгах Бабику недостало решимости напомнить господину про обещания. И не знал с той поры угрызений совести, потому как, утяжелив положение крестьянина, доказал тем самым свою к нему любовь.
Границами мира были для Анака окрестные горы. И для Бабика тоже. Разве что назывались они по-иному. Ни тот, ни другой не представляли, что по ту сторону этих границ опять же есть горы, и реки, и человеческое жилье, и засуха, и зубная боль, и падеж скота, и мор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124