Только один из гостей не участвовал в общем веселье — тот, что теперь оказался на последнем, на крайнем месте...
— Но я и в самом деле не хотел смеяться, — оборвал развеселившихся нахараров Аршак. — У меня действительно были вопросы. К себе, а не к нему.
Он сел на свое место, низко нагнулся и, может быть, вовсе не спроста, а умышленно стал неторопливо поправлять и затягивать на ногах длинные кожаные ремешки сандалий. Потом внезапно выпрямился и произнес решительным тоном:
— Я пригласил вас сюда, с тем чтобы спросить, почему вы отказываетесь посылать людей на строительство города
Аршакавана ?
— Ты пригласил нас на обед и держишь голодными, царь. Поверь мне, что в отличие от Вачака мы не наедаемся дома, когда приглашены на обед во дворец, — невозмутимо проговорил Меружан Арцруни, и царь, поглядев на него, с невольным удивлением подумал: разве ж это видано, чтоб мужчина был так красив?
— Умерь свое остроумие, князь Арцруни. Ответь-ка лучше, почему ты не изволил послать людей на строительство моего города? Кто, по-твоему, будет его строить? Я?
— Отличная мысль! Я предлагаю, чтобы нахарары строили этот город сами. Посмотрим хоть разок, на что способны наши изнеженные руки, — и, посмотрев на свои белые холеные руки, Меружан непочтительно рассмеялся.
— В маленьких странах, вроде нашей, шутов и без того хоть отбавляй. И знаешь почему? Потому что шутов не наказывают. Хочешь пополнить их число, Меружан Арцруни?
— Но я-то ведь послал своих людей, царь. Моя совесть спокойна.
— Курам на смех! Послал, видите ли, горстку людей и считает, что совесть у него чиста.
— Аршакаван строится далеко от моих владений, — вставил слово Нерсес Камсаракан. — Пока люди одолеют путь, пока доберутся... Мне кажется, лучше собрать строителей из ближайших, соседних областей.
— Ах, вот оно как! Из ближайших, значит? Ты очень близко от меня сидишь, князь Камсаракан. Смотри, как легко и быстро я доберусь до тебя...— Встав с места, царь в два шага приблизился к князю и положил руку ему на плечо: — Вот видишь, мигом дотянулся. — И, усевшись рядом с князем Камсараканом, он резким движением схватил его руку, упер локоть о стол, сцепил ладонь с ладонью. — Кто одолеет, того и слово пройдет...— Огляделся вокруг лихорадочно: кого же в судьи? Спарапета? Нет. По лицу уже видно, что он не одобряет его, считает все это ребячеством. Тирита! Да, да, Тирита! Вот это свой человек, родня. Его-то и надо в арбитры. И крикнул:— Тирит!
Тот ни секунды не промедлил, ударил рукой по столу, и это был знак, что состязание начинается.Пальцы царя и князя переплелись, ладони сцепились намертво, и каждый из них собрал сейчас и сосредоточил в руке всю силу, какая была в нем, всю свою злость и решимость. Ни царя, ни нахарара теперь уже не было. Было двое
горящих злобой мужчин с налившимися кровью глазами, с багровыми шеями. И — толпа, затаивши дух глазеющая на состязание. Нет, не на состязание, а на схватку, на бой! Время от времени раздавались дружные восклицания зрителей, возгласы восхищения или разочарования.
— Ждете, что проиграю? — охрипшим голосом, с явной издевкой выкрикнул царь. Он знал, что все сейчас за князя Камсаракана, что каждый из них собрал сейчас и отдал ему всю силу своих рук, всю свою злобу и ненависть. Да разве только свою? Еще и отцовскую, и дедовскую, и всей своей родни — ближней И дальней. Пускай! У царя все равно преимущество. Преимущество, которое дается не молодостью, не силой. Что молодость? Что сила? Ничего они не стоят, ничего не решают в такую минуту. Пускай хоть сила сотни разъяренных быков вольется сейчас в мышцы Нерсеса Камсаракана, все равно победителем будет царь. Будет, ибо нет у него иного выхода. Он вынужден победить, и в этом его преимущество. Он должен, обязан. И он победил. Рука его противника поддалась, обмякла и обессиленно легла на стол.
Царь тяжело перевел дыхание, медленно разогнул и потер пальцы. Потом он встал и, по-юношески возбужденный и радостный, вернулся на свое место.
- Зря ты тут хорохорился, Нерсес... Пришлешь, стало быть, несколько сот людей. Самых отменных, самых сильных. И сыновей своих пришлешь. И зятьев. И племянников. А не то — клянусь вот этим дубовым столом! — истреблю, вырежу весь твой род...
Победа царя принесла облегчение всем, не исключая и самых лютых его врагов. И даже, наверное, Нерсесу Кам-саракану, хотя он и сопротивлялся изо всех сил. Ведь это значило, что власть как таковая не поколеблена. А стало быть, и каждый из них в отдельности по-прежнему остается при своей власти. Но к удовлетворению примешивалось и чувство обиды — ведь вековое, освященное представление о власти оказалось нарушенным, свергнутым с высоты. Все, все можно было простить царю, но только не святотатство. Где слыхано, чтоб венценосец, точно мальчишка, мерился силой с каким-то там нахараром? Царь должен отличаться от всех своим видом, осанкой своей, поведением, речью, он должен всегда, оставаться на пьедестале, чтобы другие обращались к нему снизу вверх, вставали на цыпочки, вытягивали шею. Вот это и только это требуется от царя. Только это от него нужно стране и народу. Все остальное нахарары сделают сами.
А тут, смотрите, этот сумасброд Аршакуни хочет взять на себя все остальное, а главную обязанность царя армянского — светиться, сверкать, подобно алмазу, — он топчет, топчет на каждом шагу, не оставляет никакой возможности, чтобы каждый из нахараров и на себе почувствовал бы отсвет алмаза и, ослепленный им, еще сильнее зауважал себя, еще выше вознесся в собственных же глазах, еще тверже поверил в свое могущество — так вознесся бы, так поверил, что, не ведая страха, восстал в один прекрасный день на царя, да, да, восстал и скинул его с престола.
— С нами со всеми будешь состязаться, царь? — спросил престарелый Кенан Аматуни. — И кто победит тебя, тому, значит, не слать людей в Аршакаван?
— Это еще кто? — изобразил изумление царь.— Знать не знаю. Кто ты? Откуда взялся? Даже имени не помню. И не смей мне напоминать! В голове у меня нет для тебя места, понял?
— А у меня вот в голове...
— Ну что, что там у тебя в голове?
— Для строительства города нужны наемники, царь.
— Не война же... Зачем нам объединять свои силы? — после долгих колебаний вмешался в разговор и князь Вардза Апауни. Болезненно честолюбивый, он просто не мог остаться в стороне от чего бы то ни было.
— А ну-ка встань! Встань! Подойди сюда.
Вардза Апауни повиновался, подошел к царю, мысленно себя ругая, что не удержал язык за зубами, по своей же глупости угодил в беду.
— На колени перед царем! — При этих словах волна возмущения прокатилась по трапезной, и царь изумился, с недоумением пожал плечами и, обращаясь ко всем, произнес с улыбкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Но я и в самом деле не хотел смеяться, — оборвал развеселившихся нахараров Аршак. — У меня действительно были вопросы. К себе, а не к нему.
Он сел на свое место, низко нагнулся и, может быть, вовсе не спроста, а умышленно стал неторопливо поправлять и затягивать на ногах длинные кожаные ремешки сандалий. Потом внезапно выпрямился и произнес решительным тоном:
— Я пригласил вас сюда, с тем чтобы спросить, почему вы отказываетесь посылать людей на строительство города
Аршакавана ?
— Ты пригласил нас на обед и держишь голодными, царь. Поверь мне, что в отличие от Вачака мы не наедаемся дома, когда приглашены на обед во дворец, — невозмутимо проговорил Меружан Арцруни, и царь, поглядев на него, с невольным удивлением подумал: разве ж это видано, чтоб мужчина был так красив?
— Умерь свое остроумие, князь Арцруни. Ответь-ка лучше, почему ты не изволил послать людей на строительство моего города? Кто, по-твоему, будет его строить? Я?
— Отличная мысль! Я предлагаю, чтобы нахарары строили этот город сами. Посмотрим хоть разок, на что способны наши изнеженные руки, — и, посмотрев на свои белые холеные руки, Меружан непочтительно рассмеялся.
— В маленьких странах, вроде нашей, шутов и без того хоть отбавляй. И знаешь почему? Потому что шутов не наказывают. Хочешь пополнить их число, Меружан Арцруни?
— Но я-то ведь послал своих людей, царь. Моя совесть спокойна.
— Курам на смех! Послал, видите ли, горстку людей и считает, что совесть у него чиста.
— Аршакаван строится далеко от моих владений, — вставил слово Нерсес Камсаракан. — Пока люди одолеют путь, пока доберутся... Мне кажется, лучше собрать строителей из ближайших, соседних областей.
— Ах, вот оно как! Из ближайших, значит? Ты очень близко от меня сидишь, князь Камсаракан. Смотри, как легко и быстро я доберусь до тебя...— Встав с места, царь в два шага приблизился к князю и положил руку ему на плечо: — Вот видишь, мигом дотянулся. — И, усевшись рядом с князем Камсараканом, он резким движением схватил его руку, упер локоть о стол, сцепил ладонь с ладонью. — Кто одолеет, того и слово пройдет...— Огляделся вокруг лихорадочно: кого же в судьи? Спарапета? Нет. По лицу уже видно, что он не одобряет его, считает все это ребячеством. Тирита! Да, да, Тирита! Вот это свой человек, родня. Его-то и надо в арбитры. И крикнул:— Тирит!
Тот ни секунды не промедлил, ударил рукой по столу, и это был знак, что состязание начинается.Пальцы царя и князя переплелись, ладони сцепились намертво, и каждый из них собрал сейчас и сосредоточил в руке всю силу, какая была в нем, всю свою злость и решимость. Ни царя, ни нахарара теперь уже не было. Было двое
горящих злобой мужчин с налившимися кровью глазами, с багровыми шеями. И — толпа, затаивши дух глазеющая на состязание. Нет, не на состязание, а на схватку, на бой! Время от времени раздавались дружные восклицания зрителей, возгласы восхищения или разочарования.
— Ждете, что проиграю? — охрипшим голосом, с явной издевкой выкрикнул царь. Он знал, что все сейчас за князя Камсаракана, что каждый из них собрал сейчас и отдал ему всю силу своих рук, всю свою злобу и ненависть. Да разве только свою? Еще и отцовскую, и дедовскую, и всей своей родни — ближней И дальней. Пускай! У царя все равно преимущество. Преимущество, которое дается не молодостью, не силой. Что молодость? Что сила? Ничего они не стоят, ничего не решают в такую минуту. Пускай хоть сила сотни разъяренных быков вольется сейчас в мышцы Нерсеса Камсаракана, все равно победителем будет царь. Будет, ибо нет у него иного выхода. Он вынужден победить, и в этом его преимущество. Он должен, обязан. И он победил. Рука его противника поддалась, обмякла и обессиленно легла на стол.
Царь тяжело перевел дыхание, медленно разогнул и потер пальцы. Потом он встал и, по-юношески возбужденный и радостный, вернулся на свое место.
- Зря ты тут хорохорился, Нерсес... Пришлешь, стало быть, несколько сот людей. Самых отменных, самых сильных. И сыновей своих пришлешь. И зятьев. И племянников. А не то — клянусь вот этим дубовым столом! — истреблю, вырежу весь твой род...
Победа царя принесла облегчение всем, не исключая и самых лютых его врагов. И даже, наверное, Нерсесу Кам-саракану, хотя он и сопротивлялся изо всех сил. Ведь это значило, что власть как таковая не поколеблена. А стало быть, и каждый из них в отдельности по-прежнему остается при своей власти. Но к удовлетворению примешивалось и чувство обиды — ведь вековое, освященное представление о власти оказалось нарушенным, свергнутым с высоты. Все, все можно было простить царю, но только не святотатство. Где слыхано, чтоб венценосец, точно мальчишка, мерился силой с каким-то там нахараром? Царь должен отличаться от всех своим видом, осанкой своей, поведением, речью, он должен всегда, оставаться на пьедестале, чтобы другие обращались к нему снизу вверх, вставали на цыпочки, вытягивали шею. Вот это и только это требуется от царя. Только это от него нужно стране и народу. Все остальное нахарары сделают сами.
А тут, смотрите, этот сумасброд Аршакуни хочет взять на себя все остальное, а главную обязанность царя армянского — светиться, сверкать, подобно алмазу, — он топчет, топчет на каждом шагу, не оставляет никакой возможности, чтобы каждый из нахараров и на себе почувствовал бы отсвет алмаза и, ослепленный им, еще сильнее зауважал себя, еще выше вознесся в собственных же глазах, еще тверже поверил в свое могущество — так вознесся бы, так поверил, что, не ведая страха, восстал в один прекрасный день на царя, да, да, восстал и скинул его с престола.
— С нами со всеми будешь состязаться, царь? — спросил престарелый Кенан Аматуни. — И кто победит тебя, тому, значит, не слать людей в Аршакаван?
— Это еще кто? — изобразил изумление царь.— Знать не знаю. Кто ты? Откуда взялся? Даже имени не помню. И не смей мне напоминать! В голове у меня нет для тебя места, понял?
— А у меня вот в голове...
— Ну что, что там у тебя в голове?
— Для строительства города нужны наемники, царь.
— Не война же... Зачем нам объединять свои силы? — после долгих колебаний вмешался в разговор и князь Вардза Апауни. Болезненно честолюбивый, он просто не мог остаться в стороне от чего бы то ни было.
— А ну-ка встань! Встань! Подойди сюда.
Вардза Апауни повиновался, подошел к царю, мысленно себя ругая, что не удержал язык за зубами, по своей же глупости угодил в беду.
— На колени перед царем! — При этих словах волна возмущения прокатилась по трапезной, и царь изумился, с недоумением пожал плечами и, обращаясь ко всем, произнес с улыбкой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124