Сейчас он слепо, безрассудно кинется в бой — либо победа, либо сокрушительное поражение. Господи всемогущий, простри над ним десницу, обереги этого безумца Аршакуни.
— Князь Вачак, ты по-прежнему сидишь последним?
— Я доволен, царь, не жалуюсь на судьбу.
— Застрял ты, князь, засиделся с краю. А все соседи твои виноваты. Никто не бунтует, никто не хочет идти против трона, вот и не освобождается для тебя место получше. Обижайся на них, не на меня.
— Я счастлив, что удостоился твоего внимания, царь.
Князь Вачак, со страху прилипший к стулу, кое-как собрался с духом и встал, чувствуя, что разговор на этом не кончится. Все со сдержанной улыбкой посмотрели на смущенного князя и преисполнились еще большей любви к своим креслам. И любви к царю. И любви к Вачаку. И любви друг к другу.
— Твое место и положение побуждают меня относиться к тебе с симпатией, князь. Сегодня я хочу предложить тебе свое место, хотя бы на день. А я перейду на твое.
— Я доволен своим положением, царь, — пролепетал растерянный, побледневший Вачак.
— Ты разве не знаешь, если царь говорит что-то мягко, пускай даже шепотом, это уже приказ. Неужели в этой стране и доброе дело надо осуществлять в порядке приказа?
Царь встал и укоризненно посмотрел на Вачака. Встали и нахарары. Что тут поделаешь? Едва передвигая ноги, Вачак доплелся до царского кресла и стал за высокой спинкой — только голова его и виднелась оттуда.
— Ну, князь, уступаю тебе на сегодня свое место. По-братски. Без всякой мысли посмеяться или унизить тебя.
Царь быстрым шагом направился к краю стола и уже опустился было на сиденье, но тут заметил, что голова князя Вачака как торчала, так и торчит за спинкою его кресла.
— Сядь, — произнес он мягко,— сядь, чтобы и я сел. Князь Вачак, трясясь, вышел из укрытия и опасливо сел на краешек царского кресла.
Сел и царь. Сели и все нахарары. Каменная тишина воцарилась в трапезной. Странно, в высшей степени странно было, даже при таких обстоятельствах, видеть на царском месте не Аршакуни, а кого-то другого. И, окрыленные тем, что видят перед собою, все сто нахараров, все до единого, представили себя сидящими на месте царя, каждый мысленно сейчас же перебрался на царское кресло, а один даже вскинул руку и помахал своему двойнику.
— А теперь скажи-ка, князь, что ты испытываешь? Что ты чувствуешь, сидя на моем месте?
При звуке царского голоса нахарары опомнились и мигом возвратились каждый на свое место. Лишь Меружан Арцруни чуть-чуть помедлил, подзадержался. А один из стоявших у двери стражей, как ему и следовало, в дураках остался. Только было осмелился устремиться к царскому креслу, но, экая досада, не успел, опоздал, услышал бедняга голос царя и в ужасе повернул с полдороги обратно, застыл опять, как положено, у двери.
— Скажи нам, князь, что ты сделал бы на моем месте?
За столом раздался всеобщий хохот. Нахарары еще удобней устроились на своих сиденьях, предвкушая приятнейшую забаву.
- Не смейтесь, князья. Я решительно против вашего смеха.
Весь превратясь во внимание, царь с нетерпением ждал, что ответит ему Вачак, и нахарары, к неудовольствию своему, поняли, что он и в самом деле не шутку, не забаву затеял.
— Я... — князь Вачак услышал вдруг собственный голос, показавшийся ему чужим, неприятным. — Я бы влез на стол и расхаживал по нему...
— Понятно, ничего подобного ты бы, конечно, не сделал. Просто тебя прельщает такая возможность. Вот, значит, как ты представляешь себе полновластие. Интересно, интересно. Еще что, князь?
— Я приказал бы всем нахарарам брить головы и представать перед царем непременно с голыми черепами, — ответил Вачак, от страха несколько даже осмелев.
— Вот как?! — воодушевился царь.
— Если бы я совершил какой-нибудь грех, я бы всю страну заставил поститься, — продолжал Вачак, все больше смелея и уже не прислушиваясь к своему голосу. — Я запретил бы кому бы то ни было носить те цвета, какие ношу сам. У меня были бы собственные цвета.
— Еще что? — все более воодушевлялся царь.
— Еще? Еще я приказал бы, чтобы четыре моих бдешха, в коротких одеяниях, бежали бы о.бок моего коня всякий раз, как я выеду верхом, —'продолжал Вачак, свободно расположившись в кресле, прислонившись к его спинке и по-хозяйски сжав подлокотники.
— Ну, ну, дальше...
— Когда бы я восседал на троне, мои четыре бдешха стояли бы у его подножия в каменной неподвижности, сложив руки на груди и потупя взоры — в знак того, что их жизнь всецело посвящена царю. — И уже вконец распоясавшись, выйдя из берегов, Вачак желчно, со злобою выкрикнул: — Я уничтожил бы всех бедняков и нищих. Чтоб и духу их не было... В моей стране остались бы только богатые! Только здоровые! Только красивые!
Снова воцарилось молчание. Все взгляды были прикованы к раскрасневшемуся от возбуждения, от счастья князю. Счастье это, наверное, продлилось бы дольше, не заметь князь Вачак именно в эту минуту, что его короткие ноги не достают до пола. Он сразу же опомнился и тихонечко съехал снова на краешек кресла.
— Не приведи господь, чтоб ты когда-нибудь стал царем, — мрачно, вполголоса произнес Аршак.
— А ты, царь, что сделал бы на моем месте? — с сочувствием в голосе спросил его князь.
— Хотя на стол этот и будут поданы самые отборные кушанья, тем не менее, получив приглашение во дворец, я бы плотно пообедал дома.
— Что же еще, царь?
— Я бы смеялся над всеми, кто мечтает и силится продвинуться вперед, хотя бы на место того, кто рядом.
— Дальше, дальше...
— Я всегда бы говорил правду. Не угождал бы, не кривлялся. Не лез бы вон из кожи, дабы понравиться тебе.
— Но почему же?
— Потому что я все равно самый крайний и это не входит в мою обязанность.
— Дальше, царь...— На этом слове Вачака вдруг передернуло, лицо исказилось гримасой, покрылось потом, и весь он как-то скорчился, сжался в комок.
— Что случилось, князь? Может, ты нездоров? — обеспокоился царь.
— Пройдет... сейчас пройдет...
Царь тут же поднялся с меета, подошел к Вачаку, заботливо отер ему пот со лба, поднес к его губам чашку с водой.
— Мне бы выйти, царь... — попросил чуть слышно тот.
— По нужде, что ли? — шепнул царь.
Князь Вачак кивнул, и с этого дня надолго, навсегда врезалось в его память не испытанное им только что унижение, а отеческая забота, которую проявил к нему царь. Он всем будет это рассказывать, ничего не опуская, ни на волос не щадя себя, лишь бы дойти до конца, вот до этой минуты, вот до этой трогательной доброты и заботы, которой он может гордиться и похваляться, как похваляются и гордятся иные красным башмаком, полученным от царя.
— Ступай, князь, ступай, господь с тобой.
Когда за князем Вачаком закрылась дверь, в трапезной снова поднялся дружный смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Князь Вачак, ты по-прежнему сидишь последним?
— Я доволен, царь, не жалуюсь на судьбу.
— Застрял ты, князь, засиделся с краю. А все соседи твои виноваты. Никто не бунтует, никто не хочет идти против трона, вот и не освобождается для тебя место получше. Обижайся на них, не на меня.
— Я счастлив, что удостоился твоего внимания, царь.
Князь Вачак, со страху прилипший к стулу, кое-как собрался с духом и встал, чувствуя, что разговор на этом не кончится. Все со сдержанной улыбкой посмотрели на смущенного князя и преисполнились еще большей любви к своим креслам. И любви к царю. И любви к Вачаку. И любви друг к другу.
— Твое место и положение побуждают меня относиться к тебе с симпатией, князь. Сегодня я хочу предложить тебе свое место, хотя бы на день. А я перейду на твое.
— Я доволен своим положением, царь, — пролепетал растерянный, побледневший Вачак.
— Ты разве не знаешь, если царь говорит что-то мягко, пускай даже шепотом, это уже приказ. Неужели в этой стране и доброе дело надо осуществлять в порядке приказа?
Царь встал и укоризненно посмотрел на Вачака. Встали и нахарары. Что тут поделаешь? Едва передвигая ноги, Вачак доплелся до царского кресла и стал за высокой спинкой — только голова его и виднелась оттуда.
— Ну, князь, уступаю тебе на сегодня свое место. По-братски. Без всякой мысли посмеяться или унизить тебя.
Царь быстрым шагом направился к краю стола и уже опустился было на сиденье, но тут заметил, что голова князя Вачака как торчала, так и торчит за спинкою его кресла.
— Сядь, — произнес он мягко,— сядь, чтобы и я сел. Князь Вачак, трясясь, вышел из укрытия и опасливо сел на краешек царского кресла.
Сел и царь. Сели и все нахарары. Каменная тишина воцарилась в трапезной. Странно, в высшей степени странно было, даже при таких обстоятельствах, видеть на царском месте не Аршакуни, а кого-то другого. И, окрыленные тем, что видят перед собою, все сто нахараров, все до единого, представили себя сидящими на месте царя, каждый мысленно сейчас же перебрался на царское кресло, а один даже вскинул руку и помахал своему двойнику.
— А теперь скажи-ка, князь, что ты испытываешь? Что ты чувствуешь, сидя на моем месте?
При звуке царского голоса нахарары опомнились и мигом возвратились каждый на свое место. Лишь Меружан Арцруни чуть-чуть помедлил, подзадержался. А один из стоявших у двери стражей, как ему и следовало, в дураках остался. Только было осмелился устремиться к царскому креслу, но, экая досада, не успел, опоздал, услышал бедняга голос царя и в ужасе повернул с полдороги обратно, застыл опять, как положено, у двери.
— Скажи нам, князь, что ты сделал бы на моем месте?
За столом раздался всеобщий хохот. Нахарары еще удобней устроились на своих сиденьях, предвкушая приятнейшую забаву.
- Не смейтесь, князья. Я решительно против вашего смеха.
Весь превратясь во внимание, царь с нетерпением ждал, что ответит ему Вачак, и нахарары, к неудовольствию своему, поняли, что он и в самом деле не шутку, не забаву затеял.
— Я... — князь Вачак услышал вдруг собственный голос, показавшийся ему чужим, неприятным. — Я бы влез на стол и расхаживал по нему...
— Понятно, ничего подобного ты бы, конечно, не сделал. Просто тебя прельщает такая возможность. Вот, значит, как ты представляешь себе полновластие. Интересно, интересно. Еще что, князь?
— Я приказал бы всем нахарарам брить головы и представать перед царем непременно с голыми черепами, — ответил Вачак, от страха несколько даже осмелев.
— Вот как?! — воодушевился царь.
— Если бы я совершил какой-нибудь грех, я бы всю страну заставил поститься, — продолжал Вачак, все больше смелея и уже не прислушиваясь к своему голосу. — Я запретил бы кому бы то ни было носить те цвета, какие ношу сам. У меня были бы собственные цвета.
— Еще что? — все более воодушевлялся царь.
— Еще? Еще я приказал бы, чтобы четыре моих бдешха, в коротких одеяниях, бежали бы о.бок моего коня всякий раз, как я выеду верхом, —'продолжал Вачак, свободно расположившись в кресле, прислонившись к его спинке и по-хозяйски сжав подлокотники.
— Ну, ну, дальше...
— Когда бы я восседал на троне, мои четыре бдешха стояли бы у его подножия в каменной неподвижности, сложив руки на груди и потупя взоры — в знак того, что их жизнь всецело посвящена царю. — И уже вконец распоясавшись, выйдя из берегов, Вачак желчно, со злобою выкрикнул: — Я уничтожил бы всех бедняков и нищих. Чтоб и духу их не было... В моей стране остались бы только богатые! Только здоровые! Только красивые!
Снова воцарилось молчание. Все взгляды были прикованы к раскрасневшемуся от возбуждения, от счастья князю. Счастье это, наверное, продлилось бы дольше, не заметь князь Вачак именно в эту минуту, что его короткие ноги не достают до пола. Он сразу же опомнился и тихонечко съехал снова на краешек кресла.
— Не приведи господь, чтоб ты когда-нибудь стал царем, — мрачно, вполголоса произнес Аршак.
— А ты, царь, что сделал бы на моем месте? — с сочувствием в голосе спросил его князь.
— Хотя на стол этот и будут поданы самые отборные кушанья, тем не менее, получив приглашение во дворец, я бы плотно пообедал дома.
— Что же еще, царь?
— Я бы смеялся над всеми, кто мечтает и силится продвинуться вперед, хотя бы на место того, кто рядом.
— Дальше, дальше...
— Я всегда бы говорил правду. Не угождал бы, не кривлялся. Не лез бы вон из кожи, дабы понравиться тебе.
— Но почему же?
— Потому что я все равно самый крайний и это не входит в мою обязанность.
— Дальше, царь...— На этом слове Вачака вдруг передернуло, лицо исказилось гримасой, покрылось потом, и весь он как-то скорчился, сжался в комок.
— Что случилось, князь? Может, ты нездоров? — обеспокоился царь.
— Пройдет... сейчас пройдет...
Царь тут же поднялся с меета, подошел к Вачаку, заботливо отер ему пот со лба, поднес к его губам чашку с водой.
— Мне бы выйти, царь... — попросил чуть слышно тот.
— По нужде, что ли? — шепнул царь.
Князь Вачак кивнул, и с этого дня надолго, навсегда врезалось в его память не испытанное им только что унижение, а отеческая забота, которую проявил к нему царь. Он всем будет это рассказывать, ничего не опуская, ни на волос не щадя себя, лишь бы дойти до конца, вот до этой минуты, вот до этой трогательной доброты и заботы, которой он может гордиться и похваляться, как похваляются и гордятся иные красным башмаком, полученным от царя.
— Ступай, князь, ступай, господь с тобой.
Когда за князем Вачаком закрылась дверь, в трапезной снова поднялся дружный смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124