И когда виновника путаницы и хаоса изобличили и всесторонне доказали — да, он и есть преступник, — Меружан успокоился и уже не испытывал угрызений сбвести.
Если кто и в состоянии спасти страну, так это он. К чему понапрасну скромничать, почему не сказать этого открыто? Он достигнет своего с помощью врага. Да, Персия — враг. Но разве использовать врага в своих целях — ход менее смелый и хитрый, чем строительство Аршакавана? Он получит из рук шаха корону и вот тогда-то и покажет по-настоящему, на что горазд. Подумаешь, вероотступничество! Речь идет о вещах куда более существенных — о жизни и смерти. Я буду считаться изменником лишь в том случае, если мои замыслы лопнут, если я потерплю крах. Тут уж никто не пожелает слушать, сколь благородны были мои побуждения. Ну а добейся я своего, никому и в голову не придет меня попрекать. Так устроен мир. Победителей не судят.
— Клянусь, — угрожающе заявил Нерсес Камсаракан, владетель Аршаруника и Ширака, — тому, кто попытается из жалости спасти хоть одного младенца, не миновать моего меча!
— Захваченное продовольствие уничтожить! — приказал Паргев, владетель Артаза, который не стерпел нанесенного ему царем оскорбления и перешел в стан изменников, из самого ярого защитника Аршакавана превратившись в одного из неистовых его врагов.— Любая кроха порождает память. Сжечь, а пепел развеять!
— Обойдемся и без сокровищ этого города, — выслуживался, доказывая свою преданность, бывший градоправитель Аршакавана Вараз Гнуни; он ждал теперь от победителей новой должности. — Всякий, кто позарится даже на самую малость, будет сурово наказан. Не оставлять ничего, что могло бы со временем стать святыней.
— Разрушить водопровод! — подголосками вторили другие нахарары. — Изменить русла ручьев! Вытоптать посевы! Чтобы нигде не зеленели ростки! Чтобы эта земля на веки веков стала безводной пустыней!
И, не в силах перебороть страх и ненависть, опять и опять добивали и без того уже мертвый город. Губили малейшие проявления жизни, все, способное привлечь взгляд. Если что-то еще сохраняло свою былую форму или валялось, скажем, недоломанным, эту вещь тут же стирали в порошок. День-деньской разносили в щепы и доламывали руины, выдававшие присутствие здесь в прошлом человеческого жилья. Там и тут кипела до ужаса бессмысленная работа. И бессмысленность ее и бесцельность лишь усугублялись рвением и усердием.
О людях и говорить нечего. С ними было покончено. В ров, опоясывающий бывшую кретгостную стену, скидывали тысячи и тысячи трупов; в братской этой могиле хоронили всех. А тем, кто выдаст чудом скрывшихся и нашедших где-нибудь приют аршакаванцев, нахарары обещали огромное вознаграждение. И мало-помалу вновь подняло голову доносительство. Беглецов, угодивших в руки победителей, заживо закапывали по соседству с согражданами, у которых, как оказалось, было несомненное преимущество — то, что они мертвы.
Но наилучшую возможность упиться сладостью мести, излить годами копившийся яд и желчь нахарары получили, расправившись не с тысячами, а с одним человеком. Несчастным человеком, не бедняком и не богачом, одетым не хорошо и не плохо, обремененным большой семьей и бесконечными заботами. Он давно уже ничего не понимал в этой заварухе. И когда его связали, оторвали от дома и каждодневных дел и привели в далекий Аршакаван, его душа переполнилась горестным недоумением.
— А-а, наконец-то попался! — возликовал Меружан Ар-цруни и воодушевленно обратился к споспешникам: — Он есть главный виновник. Опаснейший преступник! Ближай-ий друг царя. Это с ним царь мечтал сыграть в шахматы. С ним советовался по любому вопросу. Из-за него и начались наши злоключения. Он зачинщик этой бойни.
И, позабыв о своем положении и титулах, нахарары окружили связанного пленника и давай осыпать площадной бранью, проклинать, как старухи, плевать в лицо и таскать за волосы... А представления азата Ефрема о мире вконец и бесповоротно запутались. Еще немного, и он поведал бы своим мучителям, хотя бы в двух словах, о домашних заботах и хлопотах, потому что других доказательств невиновно-
сти у него не было. Еще чуть-чуть, и он попросил бы позвать сюда своих детей, каждый из которых являл собою воплощение красоты, честности и трудолюбия, ибо если что и свидетельствовало о полной его непричастности к здешним событиям, так это они, его дети. И он рассказывал бы, неумолчно рассказывал, какой тяжкой ношей ложилось ему на плечи желание царя сыграть с ним в шахматы, сколько рассветов встретил он в царской приемной, сколько всего пережил в эти изматывающие, изнурительные часы бесплодного ожидания. И о том, что их с царем дружба была ему и дорога, и непосильна, что она и влекла его, и угнетала. Но поскольку все в этом мире стало с ног на голову, он в испуге прикусил язык: уж не накажут ли его, отзовись он о царе непочтительно...
— Мы придумаем для тебя страшную кару, — пригрозил Меружан Арцруни и с прежней торжественностью заявил: — Царь никогда больше не сыграет в шахматы с аза-том Ефремом.
И, так ничего и не поняв, невольно втянутый в круговерть загадочных для него событий, с выражением мучительного вопроса на лице, Ефрем, окруженный стражей, шех сквозь дымящиеся руины, чтобы безропотно принять уготованную ему страшную кару...
И лишь после этого нахарары сочли свою победу полной и окончательной.Историк повествует: «Объединившись, армянские нахарары двинулись на царский город Аршакаван и предали там мечу всех мужчин и женщин, пощадив только грудных младенцев, потому что были озлоблены на слуг своих и преступников. Нерсес Великий, хоть и был извещен об этом заранее, не успел упредить кровопролитие и застал в живых лишь младенцев, отделенных как детей неприятеля для угона в плен. Нерсес Великий приказал снести их в корзинах в хлев, назначить им кормилиц и содержание. Со временем это место разрослось, и образовался небольшой городок, названный посему корзина
Глава тридцатая
На второе приглашение Шапуха, равно как и на первое, царь вполне мог не откликнуться. Но по возвращении из Картли он почувствовал глубокий упадок духовных сил и внутреннее опустошение, чему не было вроде бы никаких видимых оснований. Картлийский царь Мириан предоставил ему не только убежище, но и внушительные воинские подразделения, с помощью которых царь сводил счеты с преда-телями-нахарарами. И потому весьма странным показалось, что окрыленный удачей царь внезапно изъявил желание помириться с противниками, исключая, разумеется, вероотступников. Многие истолковали этот его шаг как дальновидный, потому что, одержи даже царь полную победу, он остался бы в совершенном одиночестве. А тут — плохие ли, хорошие ли, а все ж таки его нахарары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Если кто и в состоянии спасти страну, так это он. К чему понапрасну скромничать, почему не сказать этого открыто? Он достигнет своего с помощью врага. Да, Персия — враг. Но разве использовать врага в своих целях — ход менее смелый и хитрый, чем строительство Аршакавана? Он получит из рук шаха корону и вот тогда-то и покажет по-настоящему, на что горазд. Подумаешь, вероотступничество! Речь идет о вещах куда более существенных — о жизни и смерти. Я буду считаться изменником лишь в том случае, если мои замыслы лопнут, если я потерплю крах. Тут уж никто не пожелает слушать, сколь благородны были мои побуждения. Ну а добейся я своего, никому и в голову не придет меня попрекать. Так устроен мир. Победителей не судят.
— Клянусь, — угрожающе заявил Нерсес Камсаракан, владетель Аршаруника и Ширака, — тому, кто попытается из жалости спасти хоть одного младенца, не миновать моего меча!
— Захваченное продовольствие уничтожить! — приказал Паргев, владетель Артаза, который не стерпел нанесенного ему царем оскорбления и перешел в стан изменников, из самого ярого защитника Аршакавана превратившись в одного из неистовых его врагов.— Любая кроха порождает память. Сжечь, а пепел развеять!
— Обойдемся и без сокровищ этого города, — выслуживался, доказывая свою преданность, бывший градоправитель Аршакавана Вараз Гнуни; он ждал теперь от победителей новой должности. — Всякий, кто позарится даже на самую малость, будет сурово наказан. Не оставлять ничего, что могло бы со временем стать святыней.
— Разрушить водопровод! — подголосками вторили другие нахарары. — Изменить русла ручьев! Вытоптать посевы! Чтобы нигде не зеленели ростки! Чтобы эта земля на веки веков стала безводной пустыней!
И, не в силах перебороть страх и ненависть, опять и опять добивали и без того уже мертвый город. Губили малейшие проявления жизни, все, способное привлечь взгляд. Если что-то еще сохраняло свою былую форму или валялось, скажем, недоломанным, эту вещь тут же стирали в порошок. День-деньской разносили в щепы и доламывали руины, выдававшие присутствие здесь в прошлом человеческого жилья. Там и тут кипела до ужаса бессмысленная работа. И бессмысленность ее и бесцельность лишь усугублялись рвением и усердием.
О людях и говорить нечего. С ними было покончено. В ров, опоясывающий бывшую кретгостную стену, скидывали тысячи и тысячи трупов; в братской этой могиле хоронили всех. А тем, кто выдаст чудом скрывшихся и нашедших где-нибудь приют аршакаванцев, нахарары обещали огромное вознаграждение. И мало-помалу вновь подняло голову доносительство. Беглецов, угодивших в руки победителей, заживо закапывали по соседству с согражданами, у которых, как оказалось, было несомненное преимущество — то, что они мертвы.
Но наилучшую возможность упиться сладостью мести, излить годами копившийся яд и желчь нахарары получили, расправившись не с тысячами, а с одним человеком. Несчастным человеком, не бедняком и не богачом, одетым не хорошо и не плохо, обремененным большой семьей и бесконечными заботами. Он давно уже ничего не понимал в этой заварухе. И когда его связали, оторвали от дома и каждодневных дел и привели в далекий Аршакаван, его душа переполнилась горестным недоумением.
— А-а, наконец-то попался! — возликовал Меружан Ар-цруни и воодушевленно обратился к споспешникам: — Он есть главный виновник. Опаснейший преступник! Ближай-ий друг царя. Это с ним царь мечтал сыграть в шахматы. С ним советовался по любому вопросу. Из-за него и начались наши злоключения. Он зачинщик этой бойни.
И, позабыв о своем положении и титулах, нахарары окружили связанного пленника и давай осыпать площадной бранью, проклинать, как старухи, плевать в лицо и таскать за волосы... А представления азата Ефрема о мире вконец и бесповоротно запутались. Еще немного, и он поведал бы своим мучителям, хотя бы в двух словах, о домашних заботах и хлопотах, потому что других доказательств невиновно-
сти у него не было. Еще чуть-чуть, и он попросил бы позвать сюда своих детей, каждый из которых являл собою воплощение красоты, честности и трудолюбия, ибо если что и свидетельствовало о полной его непричастности к здешним событиям, так это они, его дети. И он рассказывал бы, неумолчно рассказывал, какой тяжкой ношей ложилось ему на плечи желание царя сыграть с ним в шахматы, сколько рассветов встретил он в царской приемной, сколько всего пережил в эти изматывающие, изнурительные часы бесплодного ожидания. И о том, что их с царем дружба была ему и дорога, и непосильна, что она и влекла его, и угнетала. Но поскольку все в этом мире стало с ног на голову, он в испуге прикусил язык: уж не накажут ли его, отзовись он о царе непочтительно...
— Мы придумаем для тебя страшную кару, — пригрозил Меружан Арцруни и с прежней торжественностью заявил: — Царь никогда больше не сыграет в шахматы с аза-том Ефремом.
И, так ничего и не поняв, невольно втянутый в круговерть загадочных для него событий, с выражением мучительного вопроса на лице, Ефрем, окруженный стражей, шех сквозь дымящиеся руины, чтобы безропотно принять уготованную ему страшную кару...
И лишь после этого нахарары сочли свою победу полной и окончательной.Историк повествует: «Объединившись, армянские нахарары двинулись на царский город Аршакаван и предали там мечу всех мужчин и женщин, пощадив только грудных младенцев, потому что были озлоблены на слуг своих и преступников. Нерсес Великий, хоть и был извещен об этом заранее, не успел упредить кровопролитие и застал в живых лишь младенцев, отделенных как детей неприятеля для угона в плен. Нерсес Великий приказал снести их в корзинах в хлев, назначить им кормилиц и содержание. Со временем это место разрослось, и образовался небольшой городок, названный посему корзина
Глава тридцатая
На второе приглашение Шапуха, равно как и на первое, царь вполне мог не откликнуться. Но по возвращении из Картли он почувствовал глубокий упадок духовных сил и внутреннее опустошение, чему не было вроде бы никаких видимых оснований. Картлийский царь Мириан предоставил ему не только убежище, но и внушительные воинские подразделения, с помощью которых царь сводил счеты с преда-телями-нахарарами. И потому весьма странным показалось, что окрыленный удачей царь внезапно изъявил желание помириться с противниками, исключая, разумеется, вероотступников. Многие истолковали этот его шаг как дальновидный, потому что, одержи даже царь полную победу, он остался бы в совершенном одиночестве. А тут — плохие ли, хорошие ли, а все ж таки его нахарары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124