- полюбопытствовал царь, ведь не приходилось долго ломать голову, чтобы смекнуть: персы должны были расценить присутствие византийки как отступничество армянского царя.
- Я уже сказала. О византийке услышала я, а не они.
- То есть? - почти что крикнул царь, сгорая от нетерпения.
- Я промолчала, царь. Они в неведении.
- Отчего же? - удивился царь.- Ты была обязана поставить их в известность. Памятуя о брате, памятуя о себе самой.
- Это наше семейное дело, царь, - отшутилась Ормиздухт. — И касается оно только нас четверых: меня, тебя, византийки и царицы.
- Неубедительно, - не уловив шутки, рассердился царь, не способный уже разглядеть под ногами ловушек. - Мне нужен обоснованный ответ.
- Ты получил его, царь, - искренне удивилась Ормиздухт. — Если муж придется мне по душе, я сумею ему покориться.
И эта игра за тобой, подумал царь. Ничуть не лукавя. Хоть ты и лжешь, но лжешь так, что не подкопаешься. Сколько нужно тонкости, сколько умения и хитрости, чтобы поставить меня на колени. А после этих слов я на коленях.
Размышляя таким образом, он вновь задался прежним вопросом: а может быть, я ей и вправду нравлюсь? Что здесь такого? Почему бы и нет?
— Одного я не понимаю, — по-деловому продолжил царь. — Обыкновенно твой брат, да и предшественники его тоже для надежности брали у нас заложника. Как по-твоему, не заложница ли ты теперь? И не кажется ли тебе это странным?
— Нет, царь, я не заложница. Я твоя жена.
— Оставь эти глупости! — внутренне возликовал царь, потому что хитрость Ормиздухт впервые выглядела нагой и жалкой. — Ведь я же смогу использовать тебя как орудие против твоего брата. И если меня вынудят... в крайних обстоятельствах... я пожертвую тобой, верно? Точно так же, как твой брат — моими родичами.
— Прости, царь, но мне придется тебя разочаровать.
— Ну-ну?
— Чтобы я считалась заложницей, брат должен очень меня любить. Иными словами, он должен очень дорожить моей жизнью, а мою смерть воспринимать как величайшее бедствие. Верно?
— Верно,— согласился царь.
— А как ты полагаешь, люби он сестру, послал бы он ее на чужбину ради собственной выгоды? Ты бы, к примеру, послал ?
— Нет, не послал бы, — признался царь, чувствуя, что опять терпит поражение.
— Брат не любит меня, — весело сказала Ормиздухт и победительно добавила: — Запомни, для него нет на земле ничего святого. Видишь, царь, меня едва ли назовешь заложницей.
— Ладно, — сделал царь последнюю попытку, — допустим, что брату и впрямь безразлична твоя жизнь. А тебе-то, тебе? Я могу тебя убить, чтобы нанести ему оскорбление. Пускай твоя смерть его не опечалит, но она ударит по его самолюбию. Это будет пощечина. На глазах у всего мира. Что
скажешь ?
Царь почувствовал, что создалось довольно-таки странное положение. В сущности, он не угрожал Ормиздухт, а, волей-неволей считаясь с ее умом и смекалкой, пытался разрешить вместе с ней кое-какие вопросы, до конца в них разобраться.
И получалось, будто все, о чем шла речь, касается отнюдь не их и будто у них есть другая, общая забота.
— Ты не можешь меня убить, царь.
— Садись,— предложил царь.
— И не потому, что ты великодушнее брата, а потому, что он могуществен, а ты слаб.
— Садись же, в ногах правды нет.
— Даже в миг безысходности и отчаяния ты не посмеешь пойти на такой шаг. — Ормиздухт села в кресло, и царь сразу успокоился. — Потому что для тебя, царь, этот шаг неестествен. Представь, нищему дали много денег. Он же все равно не сумеет их истратить.
Что верно, то верно. И эта игра за тобой. Есть народы, рожденные давать заложников, и есть народы, рожденные заложников захватывать. А если они вдруг чудом поменяются местами? Неважно, ты опять же ничего не сделаешь. Будто тебе в руки попало грозное, невиданное боевое оружие, а ты не знаешь, как его применить. Ну-ка попробуй, только попробуй тронуть Ормиздухт. Пускай себе брат ее не любит и ее смерть нимало его не огорчит. А оскорбление, а попранное самолюбие?
Не полагаешь ли ты, часом, что в них сокрыта меньшая, чем в любви, сила? Увидишь, как шах разрушит твою страну, как растопчет ее. Разорит, сожжет дотла, и пройдут века, пока ты опомнишься. Ради собственной твоей пользы откажись поскорее от мысли, будто у тебя есть заложница, иначе приманка слишком далеко заведет тебя по ложному пути... Слава богу, что ты не угодил в западню и не искал удачи там, где ее нет и в помине. Благодаря Ормиздухт. Может, и вправду, если муж пришелся ей по душе... А что? Чего тебе недостает? Помимо сложнейших законов бытия имеются еще и простейшие. И, насильно себя остановив, не докончил оборванную на половине фразу: она сумеет ему покориться.
Ормиздухт поднялась, поклонилась и медленно направилась к двери.
— Но я не позволял тебе уйти! — От удивления царь даже простер вперед руку.
Ормиздухт с улыбкой обернулась:
— Первый разговор между супругами не должен затягиваться. Это опасно, царь.
Вновь почтительно поклонилась и вышла. Царь ошарашенно глядел на затворенную дверь; простертая рука застыла в воздухе.
Он хлопнул по ней ладонью, опустил руку и — в полном одиночестве — громко засмеялся.
Глава восемнадцатая
Стало быть, клещи сжимаются. Персидский шах и византийский император взяли его за горло. Тут — огонь, там — полымя. И он еще смеет думать, будто у него две заложницы, тогда как заложник-то он сам, и не где-нибудь, а на собственной земле. Сколько можно хитрить, тянуть время, играть в прятки с теми и другими? Кончится это так. В один прекрасный день его спросят: где твои полки, где твои клятвы? И когда он примкнет к одним, другие разорят страну. Потом примутся делить ее — точь-в-точь яблоко. Согласно писанным на пергаменте и скрепленным печатями договорам.
Дверь отворилась, и в тронный зал вбежал десятилетний Пап. Увидев отца, он на мгновение растерялся — должно быть, не ожидал застать его. Однако вскоре смущения как не бывало. Мальчик с заискивающей улыбкой посмотрел на царя, затем прошел к трону, уселся и принялся болтать ногами, постукивая пятками об основание.
Аршак слыхал, что в его отсутствие сын зачастую пробирается в тронный зал и играет там. Именно в тронном зале — ни больше ни меньше. Во дворце щенку уже тесно, подавай ему новые пространства. И в какую же, любопытно, игру играет он один-одинешенек, удрав от сверстников? Не просто же так является сюда, усаживается на трон и постукивает ногами. А если это ему еще и приятно, если мысленно он отдает приятелям приказы, карает их, одного одаряет должностью и званием, другого изгоняет?
Плохи твои дела, Аршак, беззлобно усмехнулся царь, чересчур уж рано твой сын засматривается на трон; коли он начал с такой игры, то чем же займется, когда подрастет? Глянет на тебя в упор и не моргнув глазом скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
- Я уже сказала. О византийке услышала я, а не они.
- То есть? - почти что крикнул царь, сгорая от нетерпения.
- Я промолчала, царь. Они в неведении.
- Отчего же? - удивился царь.- Ты была обязана поставить их в известность. Памятуя о брате, памятуя о себе самой.
- Это наше семейное дело, царь, - отшутилась Ормиздухт. — И касается оно только нас четверых: меня, тебя, византийки и царицы.
- Неубедительно, - не уловив шутки, рассердился царь, не способный уже разглядеть под ногами ловушек. - Мне нужен обоснованный ответ.
- Ты получил его, царь, - искренне удивилась Ормиздухт. — Если муж придется мне по душе, я сумею ему покориться.
И эта игра за тобой, подумал царь. Ничуть не лукавя. Хоть ты и лжешь, но лжешь так, что не подкопаешься. Сколько нужно тонкости, сколько умения и хитрости, чтобы поставить меня на колени. А после этих слов я на коленях.
Размышляя таким образом, он вновь задался прежним вопросом: а может быть, я ей и вправду нравлюсь? Что здесь такого? Почему бы и нет?
— Одного я не понимаю, — по-деловому продолжил царь. — Обыкновенно твой брат, да и предшественники его тоже для надежности брали у нас заложника. Как по-твоему, не заложница ли ты теперь? И не кажется ли тебе это странным?
— Нет, царь, я не заложница. Я твоя жена.
— Оставь эти глупости! — внутренне возликовал царь, потому что хитрость Ормиздухт впервые выглядела нагой и жалкой. — Ведь я же смогу использовать тебя как орудие против твоего брата. И если меня вынудят... в крайних обстоятельствах... я пожертвую тобой, верно? Точно так же, как твой брат — моими родичами.
— Прости, царь, но мне придется тебя разочаровать.
— Ну-ну?
— Чтобы я считалась заложницей, брат должен очень меня любить. Иными словами, он должен очень дорожить моей жизнью, а мою смерть воспринимать как величайшее бедствие. Верно?
— Верно,— согласился царь.
— А как ты полагаешь, люби он сестру, послал бы он ее на чужбину ради собственной выгоды? Ты бы, к примеру, послал ?
— Нет, не послал бы, — признался царь, чувствуя, что опять терпит поражение.
— Брат не любит меня, — весело сказала Ормиздухт и победительно добавила: — Запомни, для него нет на земле ничего святого. Видишь, царь, меня едва ли назовешь заложницей.
— Ладно, — сделал царь последнюю попытку, — допустим, что брату и впрямь безразлична твоя жизнь. А тебе-то, тебе? Я могу тебя убить, чтобы нанести ему оскорбление. Пускай твоя смерть его не опечалит, но она ударит по его самолюбию. Это будет пощечина. На глазах у всего мира. Что
скажешь ?
Царь почувствовал, что создалось довольно-таки странное положение. В сущности, он не угрожал Ормиздухт, а, волей-неволей считаясь с ее умом и смекалкой, пытался разрешить вместе с ней кое-какие вопросы, до конца в них разобраться.
И получалось, будто все, о чем шла речь, касается отнюдь не их и будто у них есть другая, общая забота.
— Ты не можешь меня убить, царь.
— Садись,— предложил царь.
— И не потому, что ты великодушнее брата, а потому, что он могуществен, а ты слаб.
— Садись же, в ногах правды нет.
— Даже в миг безысходности и отчаяния ты не посмеешь пойти на такой шаг. — Ормиздухт села в кресло, и царь сразу успокоился. — Потому что для тебя, царь, этот шаг неестествен. Представь, нищему дали много денег. Он же все равно не сумеет их истратить.
Что верно, то верно. И эта игра за тобой. Есть народы, рожденные давать заложников, и есть народы, рожденные заложников захватывать. А если они вдруг чудом поменяются местами? Неважно, ты опять же ничего не сделаешь. Будто тебе в руки попало грозное, невиданное боевое оружие, а ты не знаешь, как его применить. Ну-ка попробуй, только попробуй тронуть Ормиздухт. Пускай себе брат ее не любит и ее смерть нимало его не огорчит. А оскорбление, а попранное самолюбие?
Не полагаешь ли ты, часом, что в них сокрыта меньшая, чем в любви, сила? Увидишь, как шах разрушит твою страну, как растопчет ее. Разорит, сожжет дотла, и пройдут века, пока ты опомнишься. Ради собственной твоей пользы откажись поскорее от мысли, будто у тебя есть заложница, иначе приманка слишком далеко заведет тебя по ложному пути... Слава богу, что ты не угодил в западню и не искал удачи там, где ее нет и в помине. Благодаря Ормиздухт. Может, и вправду, если муж пришелся ей по душе... А что? Чего тебе недостает? Помимо сложнейших законов бытия имеются еще и простейшие. И, насильно себя остановив, не докончил оборванную на половине фразу: она сумеет ему покориться.
Ормиздухт поднялась, поклонилась и медленно направилась к двери.
— Но я не позволял тебе уйти! — От удивления царь даже простер вперед руку.
Ормиздухт с улыбкой обернулась:
— Первый разговор между супругами не должен затягиваться. Это опасно, царь.
Вновь почтительно поклонилась и вышла. Царь ошарашенно глядел на затворенную дверь; простертая рука застыла в воздухе.
Он хлопнул по ней ладонью, опустил руку и — в полном одиночестве — громко засмеялся.
Глава восемнадцатая
Стало быть, клещи сжимаются. Персидский шах и византийский император взяли его за горло. Тут — огонь, там — полымя. И он еще смеет думать, будто у него две заложницы, тогда как заложник-то он сам, и не где-нибудь, а на собственной земле. Сколько можно хитрить, тянуть время, играть в прятки с теми и другими? Кончится это так. В один прекрасный день его спросят: где твои полки, где твои клятвы? И когда он примкнет к одним, другие разорят страну. Потом примутся делить ее — точь-в-точь яблоко. Согласно писанным на пергаменте и скрепленным печатями договорам.
Дверь отворилась, и в тронный зал вбежал десятилетний Пап. Увидев отца, он на мгновение растерялся — должно быть, не ожидал застать его. Однако вскоре смущения как не бывало. Мальчик с заискивающей улыбкой посмотрел на царя, затем прошел к трону, уселся и принялся болтать ногами, постукивая пятками об основание.
Аршак слыхал, что в его отсутствие сын зачастую пробирается в тронный зал и играет там. Именно в тронном зале — ни больше ни меньше. Во дворце щенку уже тесно, подавай ему новые пространства. И в какую же, любопытно, игру играет он один-одинешенек, удрав от сверстников? Не просто же так является сюда, усаживается на трон и постукивает ногами. А если это ему еще и приятно, если мысленно он отдает приятелям приказы, карает их, одного одаряет должностью и званием, другого изгоняет?
Плохи твои дела, Аршак, беззлобно усмехнулся царь, чересчур уж рано твой сын засматривается на трон; коли он начал с такой игры, то чем же займется, когда подрастет? Глянет на тебя в упор и не моргнув глазом скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124