И не изменю своему обещанию.
- Пообещала? Но что? - изумился царь. - Что ты могла ему обещать?
- Стать женой того, кто его убьет.
- Но... что за чудовищное обещание! Оно ужасает даже меня.
- Это касается только меня, царь. Ты просил моего согласия — я согласна.
- Но ты меня ненавидишь, - придушенным голосом выкрикнул царь через стол. - И будешь ненавидеть всю жизнь.
- Еще одно условие: не пытайся разгадать моих мыслей. Пусть они принадлежат только мне. А все остальное -твое. - Она встала, не спеша подошла к царю и спокойно остановилась подле него. - Ужели царю нужна любовь? Ужели кто-то может занимать его думы полностью? А твоя сила, твое могущество, твои заботы и обремененность делами ? Они не позволят тебе заметить кого бы то ни было. Я рожу тебе детей.
- Мне нужен твердый ответ, - царь приблизил лицо к лицу женщины, словно надеясь разглядеть и распознать ее намерения. - Ты не должна оставаться для меня за семью печатями.
- Я не хочу быть одна, царь, - бесстрастно ответила Парандзем. - Мне нужна опора. Опора грубая и сильная. И немедленно. Сию минуту.
— Ты не любила Гнела, — шепнул ей на ухо царь. — Это меня утешает. Как мужчину, а не как царя.
— Ложь! - вспылила вдруг Парандзем и отпрянула от него. Глаза ее наполнились слезами и ненавистью. Ненавистью к Гнелу и к царю. — Я любила его. Я отдала ему всю свою любовь. Но он предпочел моей любви тебя. Он нашел в тебе нечто большее, нежели во мне. И должен быть за это наказан.
— Так я попросту становлюсь орудием мести?
Парандзем посмотрела на царя открытым и ясным взглядом — дескать, той, давешней женщины уже нет и никогда не было, — ласково расстегнула и бросила на пол его пояс, сняла и точно так же бросила на пол меч...
— Но ведь его нет, царь, — мягко улыбнулась Парандзем. — Не бойся его.
— Готовься, — сказал царь, устав от неожиданностей и тяготясь ими. — Я женюсь на тебе.
Затем нагнулся, поднял меч и пояс, сунул под мышку и стремительно вышел из залы.Царские удальцы преследовали бежавшего Тирита и, как повествует историк, настигли его в области Басен, в лесу, и там же убили. Когда отравленная стрела вонзилась ему в спину и сбросила с коня, Тирит успел-таки прошептать прощальные слова. И это были слова сожаления. Не о смерти, не о предательстве, не о братоубийстве сожалел он — отнюдь нет. Он сожалел, что Парандзем пропадет без него. И как только она не поняла этого!
Из горла вырвался хрип, болезненный, непокорный.Самый последний звук в его жизни. Ему хотелось сказать: бедная Парандзем. Но смерть не позволила.
Глава четырнадцтая
Со смешанным чувством отчаянья и омерзения Нерсес незамедлительно удалился после похорон из главного стана царских войск и попытался найти прибежище для души. Школы не дали ему утешения. Богадельни не утешили его горя. Больницы не уняли тревоги. Странноприимные дома не успокоили раненого сердца. Напротив, обрекли на смятение. К чему этот самообман, эти потуги человеколюбия, если злом поражены корни? А ты силишься исцелить ствол, ветви, крону.
И он задохнулся бы от отчаянья, благотворительность обернулась бы смертельной самоиздевкой, не вспомни он двоюродного брата, своего любимого, своего ненаглядного, своего единственного Врика, которого с большим основанием мог считать своим порождением, нежели Саака. Он породил только лишь Сааково тело. Породил в одночасье, совершив грех с покойницей женой и все еще лелея срамное наслаждение от этого греха. А Врику он сотворил душу, душу. И не в одночасье. И ценою не наслаждения, но мук и страданий.
Это свое творение он не променяет ни на школы, ни на богадельни, ни на приюты, ибо их плоды отвлечены и он не видит, он не знает и не ведает, кому делает добро, кого обязывает, кого принуждает быть счастливым.
И когда он убедился, что его распоряжение исполнено, что Врик женился, сидит вместе с женой возле дома и, прислонив к стене голову, греется с закрытыми глазами на солнышке, его душа возликовала, он преисполнился великой доброты и снисхождения ко всем нечестивцам, всем заблудшим овцам, испросил для них у бога отпущения грехов, и на глаза ему навернулись слезы.
Жена была дурнушкой. И, господь свидетель, ее немиловидность была праведна и справедлива. Ибо красота — чересчур легкий путь к счастью, беспрепятственный, безвозбранный.
А Врику нельзя было давать все готовеньким, разжевав и положив в рот. Было бы сугубой ошибкой лишать его самостоятельности. Он должен сам созидать свою любовь, созидать в кровавом поту, в муках и сомнениях, шаг за шагом осиливая сопротивление. И теперь, как ваятель, покоривший камень и придавший ему очертания и смысл, как на славу потрудившийся землепашец, он выставляет свое счастье на всеобщее обозрение.
Нерсес приблизился к человеку с прикрытыми глазами и шепнул ему на ухо:
— Ты счастлив, Врик?
Врик не открыл глаз и не удивился внезапному появлению Нерсеса, словно ожидал его. Пожалуй, он испытал даже некоторое недоумение: отчего, дескать, этот вопрос не задан ему давным-давно? Как-то заученно кивнул и обрадовался, душевно обрадовался, что у него опять есть повод для ответа.
Нерсес облегченно вздохнул, и с его сердца свалился камень тревоги и забот. Видимо, не только Врик, но и он, Нерсес, обязан быть счастливым.
Он молча сел с ними рядом на узкую деревянную скамью и прислонился, греясь на солнышке, спиной к стене.
— Прости, царь! - Драстамат вбежал за полночь, едва переводя дух, и бросился на колени; в глазах — животный ужас, будто к его горлу приставили меч и вот-вот заколют. — Знаю, что отныне ты можешь меня возненавидеть... Бог свидетель, я невиновен... Я невиновен, царь. Но мой долг сообщить тебе то, о чем я слышал.
— Говори, в чем дело,- холодно произнес царь; завидев в чужих глазах страх, он безотчетно проникался злостью и жестокостью. — А моей любви страшись так же, как и ненависти.
Он уже возвратился в Арташат и, сидя у себя в спальне на низеньком стуле, мыл ноги в лохани.
— Гнел жив, царь...
Невесть отчего он тотчас вытащил из воды ноги, поставил на сухой ковер и, собрав в кулак полы одежды, на мгновение замер.Первое, что он почувствовал,— это несчастье, еще не вполне осознанное вселенское бедствие, в сравнении с которым сообщенная сенекапетом ужасная новость была ничтожной капелькой в беспредельном море.
Кто скажет, зачем он родился и зачем живет? И что им сделано? для кого? для чего? И был ли у него когда-нибудь отрадный денек? Кто его любит? Кто в нем нуждается? Кто вообще относится к нему по-человечески?
— Как то есть жив? Жив?! Да ты в своем уме, сенека-пет?.. Немедленно опровергни эту гнусную ложь. Не сходя с места. Жив?!
— Я невиновен, царь...
Царь отпихнул ногой лохань и встал. Вспомнил, с превеликим трудом, насилу вспомнил, что все Аршакуни, все неведомые его пращуры встречали опасность стоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
- Пообещала? Но что? - изумился царь. - Что ты могла ему обещать?
- Стать женой того, кто его убьет.
- Но... что за чудовищное обещание! Оно ужасает даже меня.
- Это касается только меня, царь. Ты просил моего согласия — я согласна.
- Но ты меня ненавидишь, - придушенным голосом выкрикнул царь через стол. - И будешь ненавидеть всю жизнь.
- Еще одно условие: не пытайся разгадать моих мыслей. Пусть они принадлежат только мне. А все остальное -твое. - Она встала, не спеша подошла к царю и спокойно остановилась подле него. - Ужели царю нужна любовь? Ужели кто-то может занимать его думы полностью? А твоя сила, твое могущество, твои заботы и обремененность делами ? Они не позволят тебе заметить кого бы то ни было. Я рожу тебе детей.
- Мне нужен твердый ответ, - царь приблизил лицо к лицу женщины, словно надеясь разглядеть и распознать ее намерения. - Ты не должна оставаться для меня за семью печатями.
- Я не хочу быть одна, царь, - бесстрастно ответила Парандзем. - Мне нужна опора. Опора грубая и сильная. И немедленно. Сию минуту.
— Ты не любила Гнела, — шепнул ей на ухо царь. — Это меня утешает. Как мужчину, а не как царя.
— Ложь! - вспылила вдруг Парандзем и отпрянула от него. Глаза ее наполнились слезами и ненавистью. Ненавистью к Гнелу и к царю. — Я любила его. Я отдала ему всю свою любовь. Но он предпочел моей любви тебя. Он нашел в тебе нечто большее, нежели во мне. И должен быть за это наказан.
— Так я попросту становлюсь орудием мести?
Парандзем посмотрела на царя открытым и ясным взглядом — дескать, той, давешней женщины уже нет и никогда не было, — ласково расстегнула и бросила на пол его пояс, сняла и точно так же бросила на пол меч...
— Но ведь его нет, царь, — мягко улыбнулась Парандзем. — Не бойся его.
— Готовься, — сказал царь, устав от неожиданностей и тяготясь ими. — Я женюсь на тебе.
Затем нагнулся, поднял меч и пояс, сунул под мышку и стремительно вышел из залы.Царские удальцы преследовали бежавшего Тирита и, как повествует историк, настигли его в области Басен, в лесу, и там же убили. Когда отравленная стрела вонзилась ему в спину и сбросила с коня, Тирит успел-таки прошептать прощальные слова. И это были слова сожаления. Не о смерти, не о предательстве, не о братоубийстве сожалел он — отнюдь нет. Он сожалел, что Парандзем пропадет без него. И как только она не поняла этого!
Из горла вырвался хрип, болезненный, непокорный.Самый последний звук в его жизни. Ему хотелось сказать: бедная Парандзем. Но смерть не позволила.
Глава четырнадцтая
Со смешанным чувством отчаянья и омерзения Нерсес незамедлительно удалился после похорон из главного стана царских войск и попытался найти прибежище для души. Школы не дали ему утешения. Богадельни не утешили его горя. Больницы не уняли тревоги. Странноприимные дома не успокоили раненого сердца. Напротив, обрекли на смятение. К чему этот самообман, эти потуги человеколюбия, если злом поражены корни? А ты силишься исцелить ствол, ветви, крону.
И он задохнулся бы от отчаянья, благотворительность обернулась бы смертельной самоиздевкой, не вспомни он двоюродного брата, своего любимого, своего ненаглядного, своего единственного Врика, которого с большим основанием мог считать своим порождением, нежели Саака. Он породил только лишь Сааково тело. Породил в одночасье, совершив грех с покойницей женой и все еще лелея срамное наслаждение от этого греха. А Врику он сотворил душу, душу. И не в одночасье. И ценою не наслаждения, но мук и страданий.
Это свое творение он не променяет ни на школы, ни на богадельни, ни на приюты, ибо их плоды отвлечены и он не видит, он не знает и не ведает, кому делает добро, кого обязывает, кого принуждает быть счастливым.
И когда он убедился, что его распоряжение исполнено, что Врик женился, сидит вместе с женой возле дома и, прислонив к стене голову, греется с закрытыми глазами на солнышке, его душа возликовала, он преисполнился великой доброты и снисхождения ко всем нечестивцам, всем заблудшим овцам, испросил для них у бога отпущения грехов, и на глаза ему навернулись слезы.
Жена была дурнушкой. И, господь свидетель, ее немиловидность была праведна и справедлива. Ибо красота — чересчур легкий путь к счастью, беспрепятственный, безвозбранный.
А Врику нельзя было давать все готовеньким, разжевав и положив в рот. Было бы сугубой ошибкой лишать его самостоятельности. Он должен сам созидать свою любовь, созидать в кровавом поту, в муках и сомнениях, шаг за шагом осиливая сопротивление. И теперь, как ваятель, покоривший камень и придавший ему очертания и смысл, как на славу потрудившийся землепашец, он выставляет свое счастье на всеобщее обозрение.
Нерсес приблизился к человеку с прикрытыми глазами и шепнул ему на ухо:
— Ты счастлив, Врик?
Врик не открыл глаз и не удивился внезапному появлению Нерсеса, словно ожидал его. Пожалуй, он испытал даже некоторое недоумение: отчего, дескать, этот вопрос не задан ему давным-давно? Как-то заученно кивнул и обрадовался, душевно обрадовался, что у него опять есть повод для ответа.
Нерсес облегченно вздохнул, и с его сердца свалился камень тревоги и забот. Видимо, не только Врик, но и он, Нерсес, обязан быть счастливым.
Он молча сел с ними рядом на узкую деревянную скамью и прислонился, греясь на солнышке, спиной к стене.
— Прости, царь! - Драстамат вбежал за полночь, едва переводя дух, и бросился на колени; в глазах — животный ужас, будто к его горлу приставили меч и вот-вот заколют. — Знаю, что отныне ты можешь меня возненавидеть... Бог свидетель, я невиновен... Я невиновен, царь. Но мой долг сообщить тебе то, о чем я слышал.
— Говори, в чем дело,- холодно произнес царь; завидев в чужих глазах страх, он безотчетно проникался злостью и жестокостью. — А моей любви страшись так же, как и ненависти.
Он уже возвратился в Арташат и, сидя у себя в спальне на низеньком стуле, мыл ноги в лохани.
— Гнел жив, царь...
Невесть отчего он тотчас вытащил из воды ноги, поставил на сухой ковер и, собрав в кулак полы одежды, на мгновение замер.Первое, что он почувствовал,— это несчастье, еще не вполне осознанное вселенское бедствие, в сравнении с которым сообщенная сенекапетом ужасная новость была ничтожной капелькой в беспредельном море.
Кто скажет, зачем он родился и зачем живет? И что им сделано? для кого? для чего? И был ли у него когда-нибудь отрадный денек? Кто его любит? Кто в нем нуждается? Кто вообще относится к нему по-человечески?
— Как то есть жив? Жив?! Да ты в своем уме, сенека-пет?.. Немедленно опровергни эту гнусную ложь. Не сходя с места. Жив?!
— Я невиновен, царь...
Царь отпихнул ногой лохань и встал. Вспомнил, с превеликим трудом, насилу вспомнил, что все Аршакуни, все неведомые его пращуры встречали опасность стоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124