..
— Поздравь меня, Гнел. Я женился. Теперь у нас в стране есть царица.
— От души поздравляю. Значит, ты смог наконец полюбить.
— Чего ж ты не спрашиваешь, кто моя избранница?
— Кто, царь? Кто та счастливица, которой выпала честь родить престолонаследника?
- Парандзем. Дочь сюникского князя Андовка.
— Парандзем?! Моя жена?!
— У нее гладкий словно мрамор живот! Высокая грудь! Длинная белая шея! — ликующе выпалил царь в темноту: из степи — в город, с незащищенного пространста — в убежище; пусть удар бьет без промаха, сразит на месте, разом перешибет хребет.
Дрогнула под ногами земля, померк свет, медленно и беззвучно рухнули за спиной дома, зашаталась и обвалилась недостроенная стена, в груди словно бы лопнула со слабым звоном туго натянутая струна, и он со звериным ревом опустился наземь, на колени.
— Ты видишь, нам не с чего ненавидеть друг друга. Мы поневоле должны друг друга любить. Ведь мы с тобой влюблены в одну женщину.
— Я рад, что ты дал ей то, чего не мог дать я. — Эти слова произнес не Гнел, не бывший князь, не погубленный ар-шакаванец, их прошептали его губы.
— Рад? — в бешенстве крикнул царь и непроизвольно шагнул к ограде. — Нечего прикидываться, будто эта новость не потрясла тебя!
— Не переступай границу, царь! — с внезапной решимостью поднялся на ноги Гнел.
Царь замер, не смея двинуться дальше. Невысокая деревянная ограда навсегда разделила их, и оба они понимали это.
— Да благословит господь ваш союз, — хриплым голосом произнес Гнел, и глаза у него повлажнели.
— В уме ты небось меня проклинаешь, — позлорадствовал царь, уверенный, что после сообщенной им вести Гнел не жилец, а ежели он покамест и жив, так это чистая случайность. — Проклинаешь?
— Выходит... она сдержала свое слово,— прошептал Гнел самому себе и отчего-то грустно улыбнулся.
— Признайся, ты и ее возненавидел, — не унимался царь. — За то, что тебе не осталось ни единого светлого воспоминания. Признайся же — твое поражение безоговорочно.
— Нет, царь, — с великим усилием, впившись, чтобы заглушить боль, ногтями в ладонь, он безжалостно обуздал обуревавшие его страсти. — Стоит мне хоть на мгновение растревожиться, хоть на мгновение дать волю чувствам, и я пропащий человек, царь. Я не смогу жить скрываясь и таясь. Я должен буду выйти на люди. И уж тогда-то ты наверняка меня убьешь. Я сам предоставлю тебе это право. Вот твой кинжал. — Он оттолкнул кинжал ногой. — Возьми его.
— Не спеши, племянник. Может, пригодится.
— Зачем мне кинжал? Я свободен, царь. Я самый свободный человек на свете. Благодарю, что ты порвал последнюю мою связь с миром. Только ее я и боялся.
— Тебе не удастся принудить меня к убийству! — вышел из себя царь. — Ты не вовлечешь меня во грех. Ты сделаешь все сам. Сам.
— Меня нет, царь, — терпеливо разъяснил Гнел.
— Нет, ты сам развяжешь этот узел. Самолично сведешь с собой счеты.
— Моя свобода — самое суровое для меня наказание, царь.
— Но Парандзем любит тебя. Тебя, а не меня, — мстительно бросил ему в лицо царь. — Ее руки гладят меня, но ищут тебя. Слабый ее голос произносит во тьме мое имя, но мне слышится твое. Что ты на это скажешь?
— Не оговаривай жену, царь. Ее верность ничем не запятнана.
— Мысленно она изменяет мне. Мысленно. С тобой. Это еще подлее. Что ты скажешь на это?
— Меня не проведешь, царь. Мне уже нет возврата. Напрасно ты плетешь свои сети.
— Нет возврата? Есть! — горячечно крикнул царь. — У тебя есть воспоминания. Тоска, любовь, стремление отомстить.
— Даю тебе слово, что останусь в безвестности до конца моих дней, — спокойно и по-деловому, словно рассказывая о чем-то, принялся излагать Гнел свои намерения. — Никто не узнает моей тайны. Я буду жить под чужим именем. Буду строить твой город. Собственноручно. Я исчезну в толпе, смешаюсь с ней. Мы опояшем твой город надежной стеной. Воздвигнем каменный дворец. Ты восхитишься искусностью наших рук. А рядом с дворцом выстроим храм. Большой
и прекрасный, чтобы господь скорее внял твоим молитвам.
— Ты так боишься умереть? — насмешливо спросил царь. — Ты готов даже пресмыкаться у моих ног.
— Не клевещи на меня, царь. Не оскверняй память о князе Гнеле. Не смей называть его трусом.
— Отчего же ты с таким усердием строишь город своему врагу?
— Оттого, что теперь у меня достаточно времени и возможностей посвятить себя сокровенной своей мечте.
— Какова же твоя мечта, племянник? — усмехнулся царь, раздраженный и удивленный тем, что этот опустившийся человек, это аршакаванское отребье еще и мечтает.
— Ты.
— Я? — опешил царь и рассмеялся.
— Ты должен быть сильным, царь, очень сильным, — с исступленной верой начал убеждать его Гнел; на виске у него вздулась вена, лицо раскраснелось, а в голосе зазвучал твердый и благородный металл. И он ковром расстелил перед царем свою мечту, смысл и сверхзадачу своей жизни, много лет подавляемую и отодвигаемую будничными заботами, суетой, счастьем, усладами; мечту, которую он вынашивал и лелеял глубокими ночами, украдкой от спящей Па-рандзем и сепуха Гнела из рода Аршакуни, когда тот недвижимо лежал на спине, вперив взгляд в потолок. — Ты обязан быть сильным. Другого выхода у тебя нет. Нам нужна единая, объединенная отчизна. И ради высочайшей этой цели ты ничего не должен жалеть. Ни сил, ни настойчивости. Должен поступиться всем. Если на твоем пути встретятся препоны, да не дрогнет твоя рука и не выразится на лице сомнение. Если тебе не подчинятся, если не покорятся, не оставляй камня на камне, истребляй всех. Не делая различия между стариками и детьми. Дорога перед тобою всегда должна быть беспрепятственна, а твои рубежи — неприкосновенны. О тебе должны слагать песни. Тебя должны восхвалять, прославлять. И когда ты достигнешь того, к чему стремишься, позабудутся неизбежные твои преступления. Тебя назовут величайшим армянским царем.
— Но ведь ты меня ненавидишь, Гнел, — притих до глубины души пораженный царь. — Ты же не станешь этого отрицать?
— Тебя? — презрительно процедил Гнел; вздувшаяся было вена уже не проступала на виске, лицо вновь побледнело, звучавший в голосе благородный металл глухо заскрежетал по песку, а глаза преисполнились яда. — Всем сердцем, царь! Ни к кому не испытывал такой ненависти. Ты сгубил
мою молодость. Оболгал меня, изгнал из дома деда, заподозрил в мерзейших преступлениях. Приказал обезглавить меня, когда на твоих руках еще не просохла кровь моего отца. Никчемный человечишка! Вся страна считает меня теперь изменником, мое имя звучит как проклятие. Ты обвенчался с моей любимой женой. Ослепил ее короною и богатством. Завладел величайшим моим сокровищем. Превратил меня в ничто. Жалкий скопец! Ненавижу ли я тебя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Поздравь меня, Гнел. Я женился. Теперь у нас в стране есть царица.
— От души поздравляю. Значит, ты смог наконец полюбить.
— Чего ж ты не спрашиваешь, кто моя избранница?
— Кто, царь? Кто та счастливица, которой выпала честь родить престолонаследника?
- Парандзем. Дочь сюникского князя Андовка.
— Парандзем?! Моя жена?!
— У нее гладкий словно мрамор живот! Высокая грудь! Длинная белая шея! — ликующе выпалил царь в темноту: из степи — в город, с незащищенного пространста — в убежище; пусть удар бьет без промаха, сразит на месте, разом перешибет хребет.
Дрогнула под ногами земля, померк свет, медленно и беззвучно рухнули за спиной дома, зашаталась и обвалилась недостроенная стена, в груди словно бы лопнула со слабым звоном туго натянутая струна, и он со звериным ревом опустился наземь, на колени.
— Ты видишь, нам не с чего ненавидеть друг друга. Мы поневоле должны друг друга любить. Ведь мы с тобой влюблены в одну женщину.
— Я рад, что ты дал ей то, чего не мог дать я. — Эти слова произнес не Гнел, не бывший князь, не погубленный ар-шакаванец, их прошептали его губы.
— Рад? — в бешенстве крикнул царь и непроизвольно шагнул к ограде. — Нечего прикидываться, будто эта новость не потрясла тебя!
— Не переступай границу, царь! — с внезапной решимостью поднялся на ноги Гнел.
Царь замер, не смея двинуться дальше. Невысокая деревянная ограда навсегда разделила их, и оба они понимали это.
— Да благословит господь ваш союз, — хриплым голосом произнес Гнел, и глаза у него повлажнели.
— В уме ты небось меня проклинаешь, — позлорадствовал царь, уверенный, что после сообщенной им вести Гнел не жилец, а ежели он покамест и жив, так это чистая случайность. — Проклинаешь?
— Выходит... она сдержала свое слово,— прошептал Гнел самому себе и отчего-то грустно улыбнулся.
— Признайся, ты и ее возненавидел, — не унимался царь. — За то, что тебе не осталось ни единого светлого воспоминания. Признайся же — твое поражение безоговорочно.
— Нет, царь, — с великим усилием, впившись, чтобы заглушить боль, ногтями в ладонь, он безжалостно обуздал обуревавшие его страсти. — Стоит мне хоть на мгновение растревожиться, хоть на мгновение дать волю чувствам, и я пропащий человек, царь. Я не смогу жить скрываясь и таясь. Я должен буду выйти на люди. И уж тогда-то ты наверняка меня убьешь. Я сам предоставлю тебе это право. Вот твой кинжал. — Он оттолкнул кинжал ногой. — Возьми его.
— Не спеши, племянник. Может, пригодится.
— Зачем мне кинжал? Я свободен, царь. Я самый свободный человек на свете. Благодарю, что ты порвал последнюю мою связь с миром. Только ее я и боялся.
— Тебе не удастся принудить меня к убийству! — вышел из себя царь. — Ты не вовлечешь меня во грех. Ты сделаешь все сам. Сам.
— Меня нет, царь, — терпеливо разъяснил Гнел.
— Нет, ты сам развяжешь этот узел. Самолично сведешь с собой счеты.
— Моя свобода — самое суровое для меня наказание, царь.
— Но Парандзем любит тебя. Тебя, а не меня, — мстительно бросил ему в лицо царь. — Ее руки гладят меня, но ищут тебя. Слабый ее голос произносит во тьме мое имя, но мне слышится твое. Что ты на это скажешь?
— Не оговаривай жену, царь. Ее верность ничем не запятнана.
— Мысленно она изменяет мне. Мысленно. С тобой. Это еще подлее. Что ты скажешь на это?
— Меня не проведешь, царь. Мне уже нет возврата. Напрасно ты плетешь свои сети.
— Нет возврата? Есть! — горячечно крикнул царь. — У тебя есть воспоминания. Тоска, любовь, стремление отомстить.
— Даю тебе слово, что останусь в безвестности до конца моих дней, — спокойно и по-деловому, словно рассказывая о чем-то, принялся излагать Гнел свои намерения. — Никто не узнает моей тайны. Я буду жить под чужим именем. Буду строить твой город. Собственноручно. Я исчезну в толпе, смешаюсь с ней. Мы опояшем твой город надежной стеной. Воздвигнем каменный дворец. Ты восхитишься искусностью наших рук. А рядом с дворцом выстроим храм. Большой
и прекрасный, чтобы господь скорее внял твоим молитвам.
— Ты так боишься умереть? — насмешливо спросил царь. — Ты готов даже пресмыкаться у моих ног.
— Не клевещи на меня, царь. Не оскверняй память о князе Гнеле. Не смей называть его трусом.
— Отчего же ты с таким усердием строишь город своему врагу?
— Оттого, что теперь у меня достаточно времени и возможностей посвятить себя сокровенной своей мечте.
— Какова же твоя мечта, племянник? — усмехнулся царь, раздраженный и удивленный тем, что этот опустившийся человек, это аршакаванское отребье еще и мечтает.
— Ты.
— Я? — опешил царь и рассмеялся.
— Ты должен быть сильным, царь, очень сильным, — с исступленной верой начал убеждать его Гнел; на виске у него вздулась вена, лицо раскраснелось, а в голосе зазвучал твердый и благородный металл. И он ковром расстелил перед царем свою мечту, смысл и сверхзадачу своей жизни, много лет подавляемую и отодвигаемую будничными заботами, суетой, счастьем, усладами; мечту, которую он вынашивал и лелеял глубокими ночами, украдкой от спящей Па-рандзем и сепуха Гнела из рода Аршакуни, когда тот недвижимо лежал на спине, вперив взгляд в потолок. — Ты обязан быть сильным. Другого выхода у тебя нет. Нам нужна единая, объединенная отчизна. И ради высочайшей этой цели ты ничего не должен жалеть. Ни сил, ни настойчивости. Должен поступиться всем. Если на твоем пути встретятся препоны, да не дрогнет твоя рука и не выразится на лице сомнение. Если тебе не подчинятся, если не покорятся, не оставляй камня на камне, истребляй всех. Не делая различия между стариками и детьми. Дорога перед тобою всегда должна быть беспрепятственна, а твои рубежи — неприкосновенны. О тебе должны слагать песни. Тебя должны восхвалять, прославлять. И когда ты достигнешь того, к чему стремишься, позабудутся неизбежные твои преступления. Тебя назовут величайшим армянским царем.
— Но ведь ты меня ненавидишь, Гнел, — притих до глубины души пораженный царь. — Ты же не станешь этого отрицать?
— Тебя? — презрительно процедил Гнел; вздувшаяся было вена уже не проступала на виске, лицо вновь побледнело, звучавший в голосе благородный металл глухо заскрежетал по песку, а глаза преисполнились яда. — Всем сердцем, царь! Ни к кому не испытывал такой ненависти. Ты сгубил
мою молодость. Оболгал меня, изгнал из дома деда, заподозрил в мерзейших преступлениях. Приказал обезглавить меня, когда на твоих руках еще не просохла кровь моего отца. Никчемный человечишка! Вся страна считает меня теперь изменником, мое имя звучит как проклятие. Ты обвенчался с моей любимой женой. Ослепил ее короною и богатством. Завладел величайшим моим сокровищем. Превратил меня в ничто. Жалкий скопец! Ненавижу ли я тебя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124