как почувствуют, до чего тяжкое бремя власть, как взвалят на себя это бремя, издали кажущееся заманчивым, сладостным, так и коленки подогнутся, и дух перехватит. Потом, конечно, пообвыкнут, потом подладятся, но молодости уже не будет. Не будет молодости. Появится этакий чуть заметный животик и не исчезнет, а станет расти и расти. Потом почувствуешь, что медленнее сделался шаг, что трудновато подыматься в гору. А там, глядишь, и болячки разные высунутся, хвори пойдут. Так что не беспокойся — всему . свой черед, все будет как полагается. Ну а пока смейся, смейся, сынок, смейся и веселись в свое удовольствие.
Смех — это здоровье. Смех — это молодость. А молодость — это будущее. Вот так-то! Между тем Самвел и Мушег Мамиконяны посмеивались вовсе не над своими любовными похождениями. Они смеялись над ними, над стариками. Смеялись, потому что были полны уверенности, что каждый из них способен совершить то, чего не сумел, не смог совершить ни один из этих полумертвых уже старичков. Смотри-ка, вон тот, едва ведь ноги волочит, а во дворец явился, и впредь будет являться, пока еще дышит, ведь как бы не забыли его, не списали, как бы что-то не затеялось, не обошлось без него. Ему ли не знать, каковы, наши законы и нравы? Неважно, велики ли твои заслуги, принес ли ты пользу стране, важно другое — быть всегда на виду, всюду вовремя успеть, вовремя показаться, говорить, ловко и без устали говорить, произносить трескучие, цветистые речи, осыпать застольными похвалами других и выслушивать таковые же себе. Приподняв полу, сбирать и сбирать в нее славу. Даже ночью, даже во сне крепко придерживать эту дорогую свою полу, чтоб не выскользнула ненароком, не пропала бесследно ни единая кроха добытой
тобою; славы. У аспета и венцевозлагателя Смбата Багратуни зачесался нос; экая незадача — хочешь не хочешь, а без руки тут не обойтись, пришлось, значит, поднять на минуту, и что же? — а то, что ты не хозяин уже своей славе, кусочек ее упал и покатился по полу. Может, титул венцевозлагателя от тебя укатился и ты остался аспетом Смбатом Багратуни? А может, титул аспета? А может, оба они укатились? И остался ты теперь просто Смбатом Багратуни. Бедный, ах, бедный ты, Смбат Багратуни! Вини же и ругай теперь свой собственный нос, он один тут виноват, он, а не мир. Укатившуюся твою славу тут же заметил неподалеку стоящий Гарджуйл Хорхоруни, тихонечко нагнулся, тихонечко подобрал ее, тихонечко закинул в свою приподнятую полу. И прибавил к своим титулам еще два новеньких. Пусть и не ладятся они друг к другу, зато как громко звучат. Стариковская страна у нас, воистину стариковская. Не Христа тут почитают, а стариков. Старость — вот единственное преимущество. Ни ум, ни знания, ни способности, а только старость, только она одна. Молодость же, разумеется, самый непростительный недостаток, самый непозволительный, неприличный. Вот так-то.
— Ну как, спарапет Мамиконян, скоро ли ждать войны? Скоро ли тебе придется защищать мою жизнь?
Вопрос был задан Смбатом Багратуни, которому одному здесь из всех дозволялось носить налобную повязку с мелким жемчугом в три ряда, без золота и каменьев. Коренастый, крепко сбитый Васак всякий раз злился от этой бездарной шутки и всякий раз отступал перед ее полнейшей тупостью, в которой крылась какая-то необоримая сила, какой-то могучий, неодолимый напор. И спарапет, не раз на поле сражения одерживавший блистательные победы, уходил всегда из дворца сломленным, побежденным. Всегда он чувствовал себя здесь каким-то жалким, беспомощным и от смущения, от неловкости старался каждому угодить.
В особом кармане он держал при себе всевозможные дорогие украшения, безделушки и, как только замечал, что собеседник его хитрит, тут же под каким-нибудь удобным предлогом, с улыбкой преподносил ему одну из этих вещиц. Кто-то легонько кольнет его в разговоре, и тому сейчас же вручит подарочек, и это ему уже щит, за которым можно укрыться и никаких уколов не замечать, не чувствовать. А уж если дело доходило до лести, он доставал и дарил самую лучшую драгоценность — ограждал себя ею, как надежной стеной. И все с превеликой радостью принимали и с гордостью украшали себя вещицами, полученными в дар от храброго спарапета, даже и не подозревая, что каждый из этих даров есть попросту печальное немое свидетельство поражения, нанесенного мирной жизнью.
— Князь Гнуни, — негромко обратился Смбат Багратуни к седовласому старику, который, как назло, туговат был на ухо,— слыхал ли ты, что царь намерен переместить Андовка Сюни? Посадить его между князьями Хорхоруни и Мамико-няном...
Получилось слишком уж громко, многие, наверное, услышали. Ну и бог с ним, не беда, услышали так услышали.
— А мне сказали, что перемещать будут Камсаракана. Посадят между владетелем Габелским и Димаксяном.
— Привет молодежи! — с опозданием вошел в трапезную Меружан Арцруни и первым увидел Самвела и Мушега Мамиконянов. Покровительственно потрепал их по плечу и, не останавливаясь, прошествовал к старикам. Мушег и Самвел стиснули зубы и проводили его неприязненным взглядом. Меружана братья недолюбливали особо, потому что он хоть и молод был, а уже приобрел немалый вес и влияние при дворе и в списке нахараров числился третьим вслед за князьями Сюни и Багратуни. Князь Андовк Сюни заметил
враждебные взгляды Мушега и Самвела и, отделившись от своей группы, подошел к юношам с улыбкой.
— Окажись вы на нашем месте, хуже нас будете, — сказал он мягко, без тени укора. — Потому что вы умнее нас, способнее и умнее. Вот в чем беда...— И он с улыбкой же отошел, на ходу кинув через плечо братьям: — Не дай бог, чтоб вы заняли наше место.
— Царь идет! — послышался среди общего шума могучий и строгий голос Драстамата, и в ту же секунду в трапезной воцарилось молчание.
— В списке вельмож и нахараров никаких изменений, Драстамат ?
— Распределение нахарарских мест все то же, царь.
-- Рад слышать. Это значит, что наше согласие не нарушено. И поскольку никто не понес наказания, никто не согрешил против престола — против престола, а не меня, — пускай, стало быть, каждый займет положенное ему место.
Обычная церемония состоялась, нахарары стали рассаживаться по местам, и снова, в который раз, с радостным узнаванием и с величайшей нежностью прижались друг к другу точеный подлокотник и ласковая рука — в знак взаимной преданности человека и кресла, взаимной их привязанности и любви.
Драстамат, затаив дыхание, наблюдал за царем. Он один только угадывал сейчас лихорадочное его состояние и мысленно молил бога оберечь царя от ошибки. Впервые царь не посвятил его в свои намерения. Значит, что-то задумал шальное, значит, не сомневался, что Драстамат с легкостью опрокинет его замысел, разрушит, не оставит камня на камне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Смех — это здоровье. Смех — это молодость. А молодость — это будущее. Вот так-то! Между тем Самвел и Мушег Мамиконяны посмеивались вовсе не над своими любовными похождениями. Они смеялись над ними, над стариками. Смеялись, потому что были полны уверенности, что каждый из них способен совершить то, чего не сумел, не смог совершить ни один из этих полумертвых уже старичков. Смотри-ка, вон тот, едва ведь ноги волочит, а во дворец явился, и впредь будет являться, пока еще дышит, ведь как бы не забыли его, не списали, как бы что-то не затеялось, не обошлось без него. Ему ли не знать, каковы, наши законы и нравы? Неважно, велики ли твои заслуги, принес ли ты пользу стране, важно другое — быть всегда на виду, всюду вовремя успеть, вовремя показаться, говорить, ловко и без устали говорить, произносить трескучие, цветистые речи, осыпать застольными похвалами других и выслушивать таковые же себе. Приподняв полу, сбирать и сбирать в нее славу. Даже ночью, даже во сне крепко придерживать эту дорогую свою полу, чтоб не выскользнула ненароком, не пропала бесследно ни единая кроха добытой
тобою; славы. У аспета и венцевозлагателя Смбата Багратуни зачесался нос; экая незадача — хочешь не хочешь, а без руки тут не обойтись, пришлось, значит, поднять на минуту, и что же? — а то, что ты не хозяин уже своей славе, кусочек ее упал и покатился по полу. Может, титул венцевозлагателя от тебя укатился и ты остался аспетом Смбатом Багратуни? А может, титул аспета? А может, оба они укатились? И остался ты теперь просто Смбатом Багратуни. Бедный, ах, бедный ты, Смбат Багратуни! Вини же и ругай теперь свой собственный нос, он один тут виноват, он, а не мир. Укатившуюся твою славу тут же заметил неподалеку стоящий Гарджуйл Хорхоруни, тихонечко нагнулся, тихонечко подобрал ее, тихонечко закинул в свою приподнятую полу. И прибавил к своим титулам еще два новеньких. Пусть и не ладятся они друг к другу, зато как громко звучат. Стариковская страна у нас, воистину стариковская. Не Христа тут почитают, а стариков. Старость — вот единственное преимущество. Ни ум, ни знания, ни способности, а только старость, только она одна. Молодость же, разумеется, самый непростительный недостаток, самый непозволительный, неприличный. Вот так-то.
— Ну как, спарапет Мамиконян, скоро ли ждать войны? Скоро ли тебе придется защищать мою жизнь?
Вопрос был задан Смбатом Багратуни, которому одному здесь из всех дозволялось носить налобную повязку с мелким жемчугом в три ряда, без золота и каменьев. Коренастый, крепко сбитый Васак всякий раз злился от этой бездарной шутки и всякий раз отступал перед ее полнейшей тупостью, в которой крылась какая-то необоримая сила, какой-то могучий, неодолимый напор. И спарапет, не раз на поле сражения одерживавший блистательные победы, уходил всегда из дворца сломленным, побежденным. Всегда он чувствовал себя здесь каким-то жалким, беспомощным и от смущения, от неловкости старался каждому угодить.
В особом кармане он держал при себе всевозможные дорогие украшения, безделушки и, как только замечал, что собеседник его хитрит, тут же под каким-нибудь удобным предлогом, с улыбкой преподносил ему одну из этих вещиц. Кто-то легонько кольнет его в разговоре, и тому сейчас же вручит подарочек, и это ему уже щит, за которым можно укрыться и никаких уколов не замечать, не чувствовать. А уж если дело доходило до лести, он доставал и дарил самую лучшую драгоценность — ограждал себя ею, как надежной стеной. И все с превеликой радостью принимали и с гордостью украшали себя вещицами, полученными в дар от храброго спарапета, даже и не подозревая, что каждый из этих даров есть попросту печальное немое свидетельство поражения, нанесенного мирной жизнью.
— Князь Гнуни, — негромко обратился Смбат Багратуни к седовласому старику, который, как назло, туговат был на ухо,— слыхал ли ты, что царь намерен переместить Андовка Сюни? Посадить его между князьями Хорхоруни и Мамико-няном...
Получилось слишком уж громко, многие, наверное, услышали. Ну и бог с ним, не беда, услышали так услышали.
— А мне сказали, что перемещать будут Камсаракана. Посадят между владетелем Габелским и Димаксяном.
— Привет молодежи! — с опозданием вошел в трапезную Меружан Арцруни и первым увидел Самвела и Мушега Мамиконянов. Покровительственно потрепал их по плечу и, не останавливаясь, прошествовал к старикам. Мушег и Самвел стиснули зубы и проводили его неприязненным взглядом. Меружана братья недолюбливали особо, потому что он хоть и молод был, а уже приобрел немалый вес и влияние при дворе и в списке нахараров числился третьим вслед за князьями Сюни и Багратуни. Князь Андовк Сюни заметил
враждебные взгляды Мушега и Самвела и, отделившись от своей группы, подошел к юношам с улыбкой.
— Окажись вы на нашем месте, хуже нас будете, — сказал он мягко, без тени укора. — Потому что вы умнее нас, способнее и умнее. Вот в чем беда...— И он с улыбкой же отошел, на ходу кинув через плечо братьям: — Не дай бог, чтоб вы заняли наше место.
— Царь идет! — послышался среди общего шума могучий и строгий голос Драстамата, и в ту же секунду в трапезной воцарилось молчание.
— В списке вельмож и нахараров никаких изменений, Драстамат ?
— Распределение нахарарских мест все то же, царь.
-- Рад слышать. Это значит, что наше согласие не нарушено. И поскольку никто не понес наказания, никто не согрешил против престола — против престола, а не меня, — пускай, стало быть, каждый займет положенное ему место.
Обычная церемония состоялась, нахарары стали рассаживаться по местам, и снова, в который раз, с радостным узнаванием и с величайшей нежностью прижались друг к другу точеный подлокотник и ласковая рука — в знак взаимной преданности человека и кресла, взаимной их привязанности и любви.
Драстамат, затаив дыхание, наблюдал за царем. Он один только угадывал сейчас лихорадочное его состояние и мысленно молил бога оберечь царя от ошибки. Впервые царь не посвятил его в свои намерения. Значит, что-то задумал шальное, значит, не сомневался, что Драстамат с легкостью опрокинет его замысел, разрушит, не оставит камня на камне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124