Был ли другой еще Аршакуни ? Скопцы! - мысленно выругался Мардпет. Несчастные скопцы, без семени, без плода. Есть, правда, еще один Аршакуни — князь Гнел, но на него уже нацелились греколюбы. Так что Тирита и не выбирали. Судьба его выбрала. Судьба уготовила ему на голову венец. Будь он даже сама чистота и добропорядочность, он просто вынужден замышлять против дяди. Вынужден замышлять и против Гнела. Что он такое, этот бедняга, это ничтожество, чтобы измена или верность зависели от него?
В стране налицо два престолонаследника и две политические группировки. Стало быть, по одному — на каждую группировку. Некуда вам деваться, царские племяннички, да и тебе тоже, Аршакуни Аршак, хочешь не хочешь, а все вы трое должны ненавидеть друг друга, ненавидеть и предавать. Два престолонаследника. Две группировки. И один царь. Простая арифметика, простая неизбежность, судьба. Что поделаешь? Никто ни в чем тут не виноват — ни сам он, ни царь, ни его племянники, ни красавец Меружан, ни новоис-
печенный святой владыка Нерсес. Не в нас тут вовсе вина и беда, а в том, что ежели у тебя три яблока и одно забирают, то остаются два. Не три, не пять, не двенадцать, а только два. И все. И точка. Ни тебе сомнений, ни колебаний, споров, ни угрызений, ни раскаяния. Два яблока - и все. И морали тут делать нечего. Мораль поднимает голову лишь в спорных вопросах. А это уж для тебя, Паруйр Айка-зазан, ах нет, прошу прощения, для тебя, Проэрессий, примени в своих речах, где найдешь уместным, примени, перед римлянами краснеть не придется.
— Если ты замышляешь против кого-то и просишь моей помощи, то я готов тебе помочь, — начал без околичностей Айр-Мардпет. Нарочно так начал, в поучение князю, который слишком уж издалека подбирался к тому, что вблизи. — Но если тот, против кого ты замышляешь, попросит меня замыслить что-то против тебя, то, не скрою, я не в силах буду ему отказать.
— То есть как? - растерялся Тирит, не разобравшись в услышанном.
— Вправе ли я кому-то отдавать предпочтение? — в голосе у Мардпета прозвучала беспомощность, беззащитность, и хоть самому ему и казалось, что в эту минуту он лицедействует, однако сказано это было с полнейшей искренностью. — Я помогу вам обоим. И пусть тот из вас победит, кто изворотливей и хитрее. Таков закон природы, и грех его попирать.
— Ладно, я согласен,— отрезал Тирит и попытался в свою очередь дать урок старикашке: — Ты должен внушить царю, что Гнел посягает на трон.
— Ты влюблен в Парандзем?
— В кого?
— В жену Гнела.
— Если ты намерен читать мои мысли, князь, — вспыхнул Тирит, — то я потеряю к тебе доверие. Будь добр, не понимай меня, чтобы я мог тебе доверять.
— Парандзем... Красавица Парандзем... Нестерпимый зуд пробирает меня при виде всего красивого. Красивой женщины, коня, красивого уголка природы... — На мгновение Айр-Мардпет отрешился, ушел в себя, но только лишь на
мгновение, после чего опомнился, вернулся на землю, к стоящему рядом Тириту, и вынес очередной свой решительный приговор, даже, можно сказать, исторический приговор: — Ты прав. Эти двое должны расстаться. Счастье отупляет людей, делает вялыми и бесчувственными. Душа заплывает жиром...
— Но позволь, не слишком ли ты воодушевился? — остановил его с сомнением Тирит. — В этом деле у тебя не должно быть своей корысти. Не должно быть никаких личных твоих побуждений. Тогда и только тогда ты легко добьешься успеха.
— Ты лучше не вторгайся в мои пределы, — добродушно улыбнулся старик. — Не стоит. Увязнешь, князь.
— А поверит ли Аршак?
— Царь, сын мой, царь,— одернул его с мягкой укоризной Мардпет. — Не пристало тебе называть его по имени.
— Поверит ли Аршак? — с нетерпением повторил Тирит.
— Поверит. Дела у него плохи.
Красавец Меружан и его приспешники хоть и ласкают сейчас Тирита, однако не посвящают его в свои замыслы. Так же, наверно, противная сторона обходится с Гнелом. Ничего, ничего, придет время — увидят. Дождутся своего. Наступит же день, когда кому-то из этих двоих возложат на голову венец. Ну и счастливчик же, однако, этот сумрачный юноша! Толком-то и понятия ни о чем не имеет, а вот пришла ему в голову блестящая мысль — влюбиться в жену своего соперника и через это расчистить себе дорогу. Внимание! — одно из трех яблочек съедается. Ну до чего простая и справедливая истина! У Мардпета даже сделалось как-то кисло во рту, и он поневоле сглотнул слюну.
— Вот что я думаю, князь, — он легонько тронул плечо Тирита, и они медленно, рядышком зашагали по галерее. — Пройдет сто лет, эти деревья так же будут стоять тут, а нас с тобой не будет. Тебя это не возмущает? Почему дух умирает, а материя остается? Все наши страсти, порывы, страдания, все борения и муки улетучатся вместе с последним дыханием, вот так вот, — он округлил губы и дунул, — и все, и растаяли без следа. То волнение, то напряжение, которое испытываешь ты сейчас, разве оно не стоит целого мира? И что же? От него следа не останется. Разве это не обидно, скажи на милость? Избитые слова? Не спорю, князь. Но можешь ли ты сообщить мне большую истину, чем то, что в данный момент мы шагаем?
— Мы в данный момент обдумываем, как настроить царя против Гнела, — нетерпеливо внес уточнение Тирит.
— О нет, князь, несомненно лишь то, что мы с тобой в данную минуту шагаем. А в том, что ты сказал, сколько спорного и сомнительного!
— Прошу тебя, ответь мне окончательно, — отчаялся Тирит. — Да или нет?
— Сначала давай разберемся, сынок. Посмотрим, что к чему. А то как бы не ошибиться. — И он снова заговорил с самим собою, искренне пытаясь решить, что можно, а что нельзя. — Если дух умирает, а материя остается, то, стало быть, честность и бесчестность равны и нет, стало быть, разницы меж добром и злом. Да и какая может быть между ними разница, если единственная долговечная ценность на свете — вот это вот дерево? Ну и корявое же, как назло... Скажешь, что после человека дела его остаются? Что таким образом и после нас дух наш живет в материи? Выдумка. Мы сами с тобой это выдумали, дабы утешить себя, приукрасить свой удел. Итак, мой милый Тирит, мы приходим к выводу, что возжелать жену своего брата такой же грех, как и не возжелать ее. И что опорочить своего брата перед царем вещь столь же невинная, сколь и не опорочить. — Мардпет улыбнулся доброй улыбкой, потому что с «да» и «нет» все теперь прояснилось. — А хочешь, выберем второе? Не опорочим? Ты увидишь, что и это куда как просто...
Историк говорит, что в правление царя Тирана Армения продолжала оставаться яблоком раздора между Византией и Персией. Но нигде ни словом не скорбит историк о том, что «статный, рослый, быстроокий, с божественными кудрями, с крепкими мышцами, славившийся между исполинами храбростью» Айк-прародитель не нашел для роду-племени своего побезопаснее места на этой огромной земле с ее югом и севером, востоком и западом и, словно проклятую, кинул страну своего народа вечным яблоком раздора на перекресток путей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
В стране налицо два престолонаследника и две политические группировки. Стало быть, по одному — на каждую группировку. Некуда вам деваться, царские племяннички, да и тебе тоже, Аршакуни Аршак, хочешь не хочешь, а все вы трое должны ненавидеть друг друга, ненавидеть и предавать. Два престолонаследника. Две группировки. И один царь. Простая арифметика, простая неизбежность, судьба. Что поделаешь? Никто ни в чем тут не виноват — ни сам он, ни царь, ни его племянники, ни красавец Меружан, ни новоис-
печенный святой владыка Нерсес. Не в нас тут вовсе вина и беда, а в том, что ежели у тебя три яблока и одно забирают, то остаются два. Не три, не пять, не двенадцать, а только два. И все. И точка. Ни тебе сомнений, ни колебаний, споров, ни угрызений, ни раскаяния. Два яблока - и все. И морали тут делать нечего. Мораль поднимает голову лишь в спорных вопросах. А это уж для тебя, Паруйр Айка-зазан, ах нет, прошу прощения, для тебя, Проэрессий, примени в своих речах, где найдешь уместным, примени, перед римлянами краснеть не придется.
— Если ты замышляешь против кого-то и просишь моей помощи, то я готов тебе помочь, — начал без околичностей Айр-Мардпет. Нарочно так начал, в поучение князю, который слишком уж издалека подбирался к тому, что вблизи. — Но если тот, против кого ты замышляешь, попросит меня замыслить что-то против тебя, то, не скрою, я не в силах буду ему отказать.
— То есть как? - растерялся Тирит, не разобравшись в услышанном.
— Вправе ли я кому-то отдавать предпочтение? — в голосе у Мардпета прозвучала беспомощность, беззащитность, и хоть самому ему и казалось, что в эту минуту он лицедействует, однако сказано это было с полнейшей искренностью. — Я помогу вам обоим. И пусть тот из вас победит, кто изворотливей и хитрее. Таков закон природы, и грех его попирать.
— Ладно, я согласен,— отрезал Тирит и попытался в свою очередь дать урок старикашке: — Ты должен внушить царю, что Гнел посягает на трон.
— Ты влюблен в Парандзем?
— В кого?
— В жену Гнела.
— Если ты намерен читать мои мысли, князь, — вспыхнул Тирит, — то я потеряю к тебе доверие. Будь добр, не понимай меня, чтобы я мог тебе доверять.
— Парандзем... Красавица Парандзем... Нестерпимый зуд пробирает меня при виде всего красивого. Красивой женщины, коня, красивого уголка природы... — На мгновение Айр-Мардпет отрешился, ушел в себя, но только лишь на
мгновение, после чего опомнился, вернулся на землю, к стоящему рядом Тириту, и вынес очередной свой решительный приговор, даже, можно сказать, исторический приговор: — Ты прав. Эти двое должны расстаться. Счастье отупляет людей, делает вялыми и бесчувственными. Душа заплывает жиром...
— Но позволь, не слишком ли ты воодушевился? — остановил его с сомнением Тирит. — В этом деле у тебя не должно быть своей корысти. Не должно быть никаких личных твоих побуждений. Тогда и только тогда ты легко добьешься успеха.
— Ты лучше не вторгайся в мои пределы, — добродушно улыбнулся старик. — Не стоит. Увязнешь, князь.
— А поверит ли Аршак?
— Царь, сын мой, царь,— одернул его с мягкой укоризной Мардпет. — Не пристало тебе называть его по имени.
— Поверит ли Аршак? — с нетерпением повторил Тирит.
— Поверит. Дела у него плохи.
Красавец Меружан и его приспешники хоть и ласкают сейчас Тирита, однако не посвящают его в свои замыслы. Так же, наверно, противная сторона обходится с Гнелом. Ничего, ничего, придет время — увидят. Дождутся своего. Наступит же день, когда кому-то из этих двоих возложат на голову венец. Ну и счастливчик же, однако, этот сумрачный юноша! Толком-то и понятия ни о чем не имеет, а вот пришла ему в голову блестящая мысль — влюбиться в жену своего соперника и через это расчистить себе дорогу. Внимание! — одно из трех яблочек съедается. Ну до чего простая и справедливая истина! У Мардпета даже сделалось как-то кисло во рту, и он поневоле сглотнул слюну.
— Вот что я думаю, князь, — он легонько тронул плечо Тирита, и они медленно, рядышком зашагали по галерее. — Пройдет сто лет, эти деревья так же будут стоять тут, а нас с тобой не будет. Тебя это не возмущает? Почему дух умирает, а материя остается? Все наши страсти, порывы, страдания, все борения и муки улетучатся вместе с последним дыханием, вот так вот, — он округлил губы и дунул, — и все, и растаяли без следа. То волнение, то напряжение, которое испытываешь ты сейчас, разве оно не стоит целого мира? И что же? От него следа не останется. Разве это не обидно, скажи на милость? Избитые слова? Не спорю, князь. Но можешь ли ты сообщить мне большую истину, чем то, что в данный момент мы шагаем?
— Мы в данный момент обдумываем, как настроить царя против Гнела, — нетерпеливо внес уточнение Тирит.
— О нет, князь, несомненно лишь то, что мы с тобой в данную минуту шагаем. А в том, что ты сказал, сколько спорного и сомнительного!
— Прошу тебя, ответь мне окончательно, — отчаялся Тирит. — Да или нет?
— Сначала давай разберемся, сынок. Посмотрим, что к чему. А то как бы не ошибиться. — И он снова заговорил с самим собою, искренне пытаясь решить, что можно, а что нельзя. — Если дух умирает, а материя остается, то, стало быть, честность и бесчестность равны и нет, стало быть, разницы меж добром и злом. Да и какая может быть между ними разница, если единственная долговечная ценность на свете — вот это вот дерево? Ну и корявое же, как назло... Скажешь, что после человека дела его остаются? Что таким образом и после нас дух наш живет в материи? Выдумка. Мы сами с тобой это выдумали, дабы утешить себя, приукрасить свой удел. Итак, мой милый Тирит, мы приходим к выводу, что возжелать жену своего брата такой же грех, как и не возжелать ее. И что опорочить своего брата перед царем вещь столь же невинная, сколь и не опорочить. — Мардпет улыбнулся доброй улыбкой, потому что с «да» и «нет» все теперь прояснилось. — А хочешь, выберем второе? Не опорочим? Ты увидишь, что и это куда как просто...
Историк говорит, что в правление царя Тирана Армения продолжала оставаться яблоком раздора между Византией и Персией. Но нигде ни словом не скорбит историк о том, что «статный, рослый, быстроокий, с божественными кудрями, с крепкими мышцами, славившийся между исполинами храбростью» Айк-прародитель не нашел для роду-племени своего побезопаснее места на этой огромной земле с ее югом и севером, востоком и западом и, словно проклятую, кинул страну своего народа вечным яблоком раздора на перекресток путей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124