Вот он — конец, конец всех мечтаний и мук. Сколь же он бесславен и жалок. За какой-то миг перед глазами царя промелькнули годы тяжких раздумий и бессонных, бесконечных ночей — скопившись и слившись воедино, они в итоге спцдо-били его этого краха. Кому еще доводилось, подумал он с горькой усмешкой, собственными глазами, отчетливо и со стороны лицезреть свою гибель - точно в театре, восседая на отведенном тебе наипочетнейшем месте?
Что ж ему остается, кроме как вслед за толпой обратить-ся в бегство самому? Иначе говоря, стать обыкновенным че-ловеком, принадлежать только себе, заботиться лишь о своей особе. Он отправится в Картли к царю Мириану. Тем и отвмстит неблагодарным аршакаванцам. Пусть изведают, каково жить без царя. Отомстит и себе - за безоглядную доверчи-вость и склонность к самообману. Отомстит, отягчив душу новыми страданиями, поскольку ему доподлинно известно, что нельзя таить обиду на родной народ, даже если все до одного предадут царя и отвернутся от него. А еще ему из-вестно, что как раз тогда, когда его предадут, он, царь, будет особенно нужен своему народу. Ибо если народ, а не кто-то в отдельности утрачивает представление о том, что нрав-ственно, а что безнравственно, стало быть, народ в беде. Од-нако в конце-то концов царь тоже человек - так ведь? - и сотворен не из камня, не из железа. Должен же он однажды узнать, должен же вспомнить о человеческом своем происхождении — да или нет? Должен же понять, что он не господь бог, всевидящий и всепрощающий, а простой смертный — с самыми простыми и обыкновенными слабостями. Теперь, перед лицом величайшей неблагодарности, он узнал это, вспомнил и понял. И он отомстит им — пойдет к Мириану.
Он увидел, что от многотысячной толпы, за несколько минут исчезнувшей и образовавшей на подступах к дворцу безлюдную пустыню, — от огромной этой толпы остался только дряхлый старик. Он стоял в почтительном отдалении и терпеливо ждал, пока царь его заметит.
Царь его заметил и взглянул вопросительно. Старик раз-другой беззвучно открыл и закрыл рот, будто насилу выталкивая из себя слова.
— Зачем же ты сорвал нас с насиженных мест, царь? — спросил он бесстрастным старческим голосом, не попрекая и не виня. — Зачем поссорил с нашими господами ? Как мы посмотрим теперь им в глаза?
Царь почему-то испугался этой нежданной встречи с доживающим последние свои дни стариком; не отвечая на вопрос, он поспешно повернулся и пошел. Однако спиной почувствовал — тот идет следом. Царь прибавил ходу, свернул в садик позади дворца и вновь услышал шаги. Ему хотелось закричать, позвать на помощь, но он побоялся попасть в глупое положение. Сбегутся телохранители и кого же увидят? Дряхлого старика.
— Слава богу, худо ли, бедно ли, а жили, — не отставал старик и все говорил, говорил — ровно, невозмутимо и бесстрастно. — Зачем ты подучил молодых не слушать господ ? Ты ведь тоже господин. Зачем же встал супротив себя?
Царь думал только об одном — как от него избавиться. Старик ничего не делал, ничем не угрожал и не мог царю помешать преспокойно воротиться во дворец. Но царь не находил в себе сил повернуться и на одно только коротенькое мгновение столкнуться с ним.
И он поневоле двинулся дальше, чувствуя, что старик следует за ним по пятам и вовсе не намерен отстать...
— Как нам теперь быть, царь? — напрямую спросил он.— Что с нами станется?
Был лишь один выход — подлый, но единственный. Заставить его замолчать. Ударом кинжала. Только бы отвязаться от него, от бесстрастного его голоса, от его преследования, от простосердечной его тревоги — не за себя даже, а за положение дел вообще, что и смущало царя, что его и бесило. Но коль скоро убить старика было невозможно, царю приходилось не останавливаясь идти вперед, вперед и опять вперед, затылком чувствуя в почтительном от себя отдалении его присутствие и старческое дыхание.
— У тебя, царь, один только способ спасти нас,— еще ровнее и бесстрастнее промолвил старик. — Ежели ты дозволишь связать тебя и отдать им в руки. Тогда, может, господа и простят нас.
Царь резко остановился. Шаги за спиной стихли — значит, остановился и старик. Должно быть, в том же почтительном отдалении. Прямота и недвусмысленность предложения обезоружила и потрясла царя. Он обернулся, и ему показалось, что за эти две-три минуты старик еще больше усох, обессилел и безнадежно одряхлел. Он посмотрел на старика в упор, тот выдержал взгляд, а царь не выдержал. Отвел глаза и понял, что не способен ни гневаться на старика, ни обругать его. Вот он стоит перед ним, этот старик, — босой, в отрепьях, с единственным, как у младенца, зубом во рту и слезящимися глазами. В его возрасте говорят всё как есть, и он счастлив не знать, что можно, а чего нельзя.
Царь сорвал с себя какое-то подвернувшееся под руку украшение, бросил наземь и побежал. Нет, он бросил не милостыню. Старик ни за что не поднимет драгоценную вещицу — царь знал это наверняка. Просто отвлекал внимание. И правда, старик с ребячьим любопытством уставился на блестящий кусочек металла, который искрился, сиял и переливался под солнцем всеми цветами радуги. И, зачарованный этой занятной, невиданной игрушкой, привлеченный не ценностью ее, а блеском, совершенно позабыл о царе.
Несколько дней спустя колесные машины по прозванию «ослы», которые непрерывно подтачивали основание крепостной стены, пробили-таки в ней брешь — как на грех, вблизи ворот. После непродолжительной схватки воины передового отряда объединенных армяно-персидских сил ворвались в Аршакаван и открыли ворота.
Подобно размывшему плотину потоку, враг заполонил город. Войско, особенно армянские его части, не имело с арша-каванцами никаких счетов и, значит, не должно было помышлять о мести. Но месяцы осады его озлобили. Упорство осаждающих столкнулось с упорством осажденных. Оно-то, это упорство, и возбудило у тех и у других взаимную ненависть. И, как водится, ненависть победителей была ожесточеннее, а сами они чувствовали себя более справедливыми и даже более пострадавшими.
В полном неведении о случившемся аршакаванец Абетнак вышел из дому. Он собирался уже перейти улицу и заглянуть к соседу, когда увидел, что прямо на него, словно из-под земли, движется тьма-тьмущая воинов. Целая рать — на одного. Он хотел отогнать кошмарный этот сон, попытался крикнуть и пробудиться, но не успел, потому что сердце разорвалось от страха, и он умер на месте. Абетнак стал первой жертвой победителей.
Враги встретились в Аршакаване с непредвиденным затруднением: им никто не оказывал сопротивления, улицы были пусты и безлюдны, словно войско вступило в мертвый город. Им приходилось заглядывать во все дома поочередно, чтобы поквитаться с их обитателями в четырех стенах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Что ж ему остается, кроме как вслед за толпой обратить-ся в бегство самому? Иначе говоря, стать обыкновенным че-ловеком, принадлежать только себе, заботиться лишь о своей особе. Он отправится в Картли к царю Мириану. Тем и отвмстит неблагодарным аршакаванцам. Пусть изведают, каково жить без царя. Отомстит и себе - за безоглядную доверчи-вость и склонность к самообману. Отомстит, отягчив душу новыми страданиями, поскольку ему доподлинно известно, что нельзя таить обиду на родной народ, даже если все до одного предадут царя и отвернутся от него. А еще ему из-вестно, что как раз тогда, когда его предадут, он, царь, будет особенно нужен своему народу. Ибо если народ, а не кто-то в отдельности утрачивает представление о том, что нрав-ственно, а что безнравственно, стало быть, народ в беде. Од-нако в конце-то концов царь тоже человек - так ведь? - и сотворен не из камня, не из железа. Должен же он однажды узнать, должен же вспомнить о человеческом своем происхождении — да или нет? Должен же понять, что он не господь бог, всевидящий и всепрощающий, а простой смертный — с самыми простыми и обыкновенными слабостями. Теперь, перед лицом величайшей неблагодарности, он узнал это, вспомнил и понял. И он отомстит им — пойдет к Мириану.
Он увидел, что от многотысячной толпы, за несколько минут исчезнувшей и образовавшей на подступах к дворцу безлюдную пустыню, — от огромной этой толпы остался только дряхлый старик. Он стоял в почтительном отдалении и терпеливо ждал, пока царь его заметит.
Царь его заметил и взглянул вопросительно. Старик раз-другой беззвучно открыл и закрыл рот, будто насилу выталкивая из себя слова.
— Зачем же ты сорвал нас с насиженных мест, царь? — спросил он бесстрастным старческим голосом, не попрекая и не виня. — Зачем поссорил с нашими господами ? Как мы посмотрим теперь им в глаза?
Царь почему-то испугался этой нежданной встречи с доживающим последние свои дни стариком; не отвечая на вопрос, он поспешно повернулся и пошел. Однако спиной почувствовал — тот идет следом. Царь прибавил ходу, свернул в садик позади дворца и вновь услышал шаги. Ему хотелось закричать, позвать на помощь, но он побоялся попасть в глупое положение. Сбегутся телохранители и кого же увидят? Дряхлого старика.
— Слава богу, худо ли, бедно ли, а жили, — не отставал старик и все говорил, говорил — ровно, невозмутимо и бесстрастно. — Зачем ты подучил молодых не слушать господ ? Ты ведь тоже господин. Зачем же встал супротив себя?
Царь думал только об одном — как от него избавиться. Старик ничего не делал, ничем не угрожал и не мог царю помешать преспокойно воротиться во дворец. Но царь не находил в себе сил повернуться и на одно только коротенькое мгновение столкнуться с ним.
И он поневоле двинулся дальше, чувствуя, что старик следует за ним по пятам и вовсе не намерен отстать...
— Как нам теперь быть, царь? — напрямую спросил он.— Что с нами станется?
Был лишь один выход — подлый, но единственный. Заставить его замолчать. Ударом кинжала. Только бы отвязаться от него, от бесстрастного его голоса, от его преследования, от простосердечной его тревоги — не за себя даже, а за положение дел вообще, что и смущало царя, что его и бесило. Но коль скоро убить старика было невозможно, царю приходилось не останавливаясь идти вперед, вперед и опять вперед, затылком чувствуя в почтительном от себя отдалении его присутствие и старческое дыхание.
— У тебя, царь, один только способ спасти нас,— еще ровнее и бесстрастнее промолвил старик. — Ежели ты дозволишь связать тебя и отдать им в руки. Тогда, может, господа и простят нас.
Царь резко остановился. Шаги за спиной стихли — значит, остановился и старик. Должно быть, в том же почтительном отдалении. Прямота и недвусмысленность предложения обезоружила и потрясла царя. Он обернулся, и ему показалось, что за эти две-три минуты старик еще больше усох, обессилел и безнадежно одряхлел. Он посмотрел на старика в упор, тот выдержал взгляд, а царь не выдержал. Отвел глаза и понял, что не способен ни гневаться на старика, ни обругать его. Вот он стоит перед ним, этот старик, — босой, в отрепьях, с единственным, как у младенца, зубом во рту и слезящимися глазами. В его возрасте говорят всё как есть, и он счастлив не знать, что можно, а чего нельзя.
Царь сорвал с себя какое-то подвернувшееся под руку украшение, бросил наземь и побежал. Нет, он бросил не милостыню. Старик ни за что не поднимет драгоценную вещицу — царь знал это наверняка. Просто отвлекал внимание. И правда, старик с ребячьим любопытством уставился на блестящий кусочек металла, который искрился, сиял и переливался под солнцем всеми цветами радуги. И, зачарованный этой занятной, невиданной игрушкой, привлеченный не ценностью ее, а блеском, совершенно позабыл о царе.
Несколько дней спустя колесные машины по прозванию «ослы», которые непрерывно подтачивали основание крепостной стены, пробили-таки в ней брешь — как на грех, вблизи ворот. После непродолжительной схватки воины передового отряда объединенных армяно-персидских сил ворвались в Аршакаван и открыли ворота.
Подобно размывшему плотину потоку, враг заполонил город. Войско, особенно армянские его части, не имело с арша-каванцами никаких счетов и, значит, не должно было помышлять о мести. Но месяцы осады его озлобили. Упорство осаждающих столкнулось с упорством осажденных. Оно-то, это упорство, и возбудило у тех и у других взаимную ненависть. И, как водится, ненависть победителей была ожесточеннее, а сами они чувствовали себя более справедливыми и даже более пострадавшими.
В полном неведении о случившемся аршакаванец Абетнак вышел из дому. Он собирался уже перейти улицу и заглянуть к соседу, когда увидел, что прямо на него, словно из-под земли, движется тьма-тьмущая воинов. Целая рать — на одного. Он хотел отогнать кошмарный этот сон, попытался крикнуть и пробудиться, но не успел, потому что сердце разорвалось от страха, и он умер на месте. Абетнак стал первой жертвой победителей.
Враги встретились в Аршакаване с непредвиденным затруднением: им никто не оказывал сопротивления, улицы были пусты и безлюдны, словно войско вступило в мертвый город. Им приходилось заглядывать во все дома поочередно, чтобы поквитаться с их обитателями в четырех стенах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124