Я не надеялась, что
кто-нибудь когда-нибудь явится и принесет мне свежий воздух, чтобы я снова
могла дышать, но меня это мало волновало. Однако эти воины, посланные
своим провидцем, открыли дорогу.
А путь им пришлось проделать немалый. Позже я подсчитала, что на
возвращение у них ушло три дня.
Раз-другой устраивали привал. Один раз мне предложили еду, но я не
хотела ее, да и в любом случае не смогла бы ее есть, не поднимая маски
рыси.
Сколько я пролежала под башней? Эти воины прибыли не сразу - не
раньше, чем убрались солдаты. Разок я подумала о ребенке, гадая, не умер
ли он в утробе, а если нет, то как ему понравилась моя поза на лошади.
Воины не проявляли особого уважения к выпирающей беременности. Но раньше я
об этом не думала.
Четвертый день. Утро изменило небо, когда я растянула шейную мышцу,
пытаясь увидеть его. Множество подбрасываний, и я сообразила, что мы
спускаемся с горных склонов; позади меня как раз мелькнули окрашенные
солнцем террасы. Я теперь окончательно очнулась, чтобы терпеть дальше свою
неудобную позу.
- Дайте мне сесть, - крикнула я, и воин, чей конь меня вез, крякнул.
Мне пришло в голову, что я говорю на городской речи. Я неуклюже
поправилась, с трудом подыскивая новые слова. - Дай мне переместиться -
дай мне ехать верхом вместе с тобой.
Воин нехорошо рассмеялся. Я осознала, что никакой женщине не позволят
сидеть на лошади, не говоря уж о лошади, на которой уже ехал воин.
- Тогда дай мне слезть, - попросила я. - Пойду пешком.
Он посовещался с соседями, молчаливый диалог. Миг спустя мы
остановились, и меня стащили с коня. Один из них обвязал меня веревкой за
талию и прикрепил ее к луке седла "моего" воина.
- В этом нет надобности, - указала я. - Я не убегу. Я по своей воле
иду к вашему племени быть провидицей и целительницей.
Они тупо посмотрели на меня, и я оборвала фразу, осознав, что снова
впадаю в городскую речь и размахиваю руками в бессмысленной жестикуляции,
как при мне делали люди, когда не могли толком выразить свою мысль на
чужом языке. Внезапно я стала гадать, а так ли я хорошо овладела им, как
решила в башне; не вообразила ли я, что они меня понимают?
Дернув мою привязь, конь тронулся, и я по необходимости тронулась за
ним.
Сперва я думала, что выбрала место удачно, ибо мы продвигались по
последнему из этих склонов, и путь с каждой минутой становился все легче.
Меня радовала возможность пройтись пешком, даже так вот, на привязи, даже
хотя ноги у меня казались слабыми и иной раз неожиданно подгибались в
коленях и даже несмотря на то, что придворные сандалии создали не для
хождения по рваным рытвинам и валунам, и я тысячу раз расшибала пальцы
ног. Мы спускались в долину, усеянную рощами терновника, тонких сосен и
других темных стройных деревьев. Долину наводняли велюровые тени, но небо
над головой было золотисто-зеленым, все еще расчерченным красными
контурами облаков. Я была далеко не счастлива, глядя на него; как я могла
быть счастлива? Однако на меня, казалось, накатывало своеобразное
спокойствие, вдыхаемое из прохладного воздуха, словно снадобье забытья.
А затем, почувствовав у себя под ногами лучшую почву, мои
сопровождающие пришпорили своих коней и пустились галопом. Я попыталась
бежать вместе с ними, но это была безнадежная попытка. Лохмотья моего
платья спутали мне ноги, и миг спустя веревка туго натянулась и свалила
меня наземь. С пылью в глазах и в ноздрях, царапающуюся обо все каменные
выступы, разрываемую острыми камнями, меня беспомощно волокли вперед,
практически удушая веревкой на талии. Именно этого и боится колесничий,
если у него в душе есть место для страха - одна из тех смертей, которые
может предложить Сагари. С левой рукой на груди в инстинктивной защите я
попыталась освободиться другой от веревки. Бесполезно. Я крикнула, чтобы
они остановились. Бесполезно.
Внезапно путь сделался более гладким. Еще больше пыли. Как это ни
нелепо, я извернулась, избегая кучи козьего навоза, и меня поволокло
вместо этого через сломанный куст. Мое путешествие подошло к концу.
С миг я лежала там ничком, а затем с трудом поднялась па колени.
Вокруг самодельного проселка были раскиданы среди высоких сосен синие
палатки. Впереди палатка побольше с желтым рисунком на синем фоне, а перед
ней большая костровая яма, откуда валил дым, и где только-только разожгли
костер четыре женщины в шайринах и черных одеждах баз рукавов. Они
прекратили работу и уставились на меня. Один из воинов наорал на них, и
они разбежались, как перепуганные курицы, в заросли, с глаз долой.
Мы подъехали к этому месту, обогнув скальный выступ, который хорошо
скрывал его от неровностей склонов. Никакого иного тыла у них не имелось,
и все же это был крарл, хотя и небольшой - в целом около двадцати палаток.
Пыль еще не успела улечься, воины скакали кругами, наши лошади все
еще фыркали и волновались после галопа, когда из разрисованной палатки
вышли один за другим двое человек. Первым вышел очень рослый мужчина, хотя
и недостаточно высокий для его шири, весьма мускулистый и с намеком на
жир, появившийся от многих кувшинов пива. Его большие голубые глаза с
тяжелыми мешками под ними были глупыми, но при том и хитрыми; вдобавок к
заплетенным в рыжие косички волосам он носил пышную бороду, хорошо
смазанную жиром и тоже заплетенную в косички. Должно быть, укладка этой
бороды его здорово утомляла и, судя по ее виду, выполнялась, вероятно, не
чаще трех раз в году, а последняя операция прошла давным-давно. Он,
несомненно, являлся вождем и расхаживал с таким видом, будто весь мир
принадлежал ему, очень уверенный в своей незыблемости. Одетый, как и его
воины, в кожаную куртку, рейтузы и сапоги, он носил поверх татуировок
множество ожерелий и всяких побрякушек, браслеты из начищенной до блеска
меди, а на поясе у него болтались кисточки. Другой, вышедший следом за
ним, был субъектом совсем иного сорта. Высокий, худой, прикрытый длинным
коричневым балахоном, схваченным на талии кожаным ремнем, с незаплетенными
огненными волосами с проседью, с лицом выбритым, как и лица воинов, но
покрытым черной краской, так что казалось, будто он тоже ходил в маске.
Дикие светлые глаза вращались на этом черном лице, которое, несмотря на
седые волосы, выглядело физиономией неопределенного возраста, и он сжимал
обеими руками висевшую у него на груди деревянную фигуру. Их провидец?
Руки поднялись, отдавая честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
кто-нибудь когда-нибудь явится и принесет мне свежий воздух, чтобы я снова
могла дышать, но меня это мало волновало. Однако эти воины, посланные
своим провидцем, открыли дорогу.
А путь им пришлось проделать немалый. Позже я подсчитала, что на
возвращение у них ушло три дня.
Раз-другой устраивали привал. Один раз мне предложили еду, но я не
хотела ее, да и в любом случае не смогла бы ее есть, не поднимая маски
рыси.
Сколько я пролежала под башней? Эти воины прибыли не сразу - не
раньше, чем убрались солдаты. Разок я подумала о ребенке, гадая, не умер
ли он в утробе, а если нет, то как ему понравилась моя поза на лошади.
Воины не проявляли особого уважения к выпирающей беременности. Но раньше я
об этом не думала.
Четвертый день. Утро изменило небо, когда я растянула шейную мышцу,
пытаясь увидеть его. Множество подбрасываний, и я сообразила, что мы
спускаемся с горных склонов; позади меня как раз мелькнули окрашенные
солнцем террасы. Я теперь окончательно очнулась, чтобы терпеть дальше свою
неудобную позу.
- Дайте мне сесть, - крикнула я, и воин, чей конь меня вез, крякнул.
Мне пришло в голову, что я говорю на городской речи. Я неуклюже
поправилась, с трудом подыскивая новые слова. - Дай мне переместиться -
дай мне ехать верхом вместе с тобой.
Воин нехорошо рассмеялся. Я осознала, что никакой женщине не позволят
сидеть на лошади, не говоря уж о лошади, на которой уже ехал воин.
- Тогда дай мне слезть, - попросила я. - Пойду пешком.
Он посовещался с соседями, молчаливый диалог. Миг спустя мы
остановились, и меня стащили с коня. Один из них обвязал меня веревкой за
талию и прикрепил ее к луке седла "моего" воина.
- В этом нет надобности, - указала я. - Я не убегу. Я по своей воле
иду к вашему племени быть провидицей и целительницей.
Они тупо посмотрели на меня, и я оборвала фразу, осознав, что снова
впадаю в городскую речь и размахиваю руками в бессмысленной жестикуляции,
как при мне делали люди, когда не могли толком выразить свою мысль на
чужом языке. Внезапно я стала гадать, а так ли я хорошо овладела им, как
решила в башне; не вообразила ли я, что они меня понимают?
Дернув мою привязь, конь тронулся, и я по необходимости тронулась за
ним.
Сперва я думала, что выбрала место удачно, ибо мы продвигались по
последнему из этих склонов, и путь с каждой минутой становился все легче.
Меня радовала возможность пройтись пешком, даже так вот, на привязи, даже
хотя ноги у меня казались слабыми и иной раз неожиданно подгибались в
коленях и даже несмотря на то, что придворные сандалии создали не для
хождения по рваным рытвинам и валунам, и я тысячу раз расшибала пальцы
ног. Мы спускались в долину, усеянную рощами терновника, тонких сосен и
других темных стройных деревьев. Долину наводняли велюровые тени, но небо
над головой было золотисто-зеленым, все еще расчерченным красными
контурами облаков. Я была далеко не счастлива, глядя на него; как я могла
быть счастлива? Однако на меня, казалось, накатывало своеобразное
спокойствие, вдыхаемое из прохладного воздуха, словно снадобье забытья.
А затем, почувствовав у себя под ногами лучшую почву, мои
сопровождающие пришпорили своих коней и пустились галопом. Я попыталась
бежать вместе с ними, но это была безнадежная попытка. Лохмотья моего
платья спутали мне ноги, и миг спустя веревка туго натянулась и свалила
меня наземь. С пылью в глазах и в ноздрях, царапающуюся обо все каменные
выступы, разрываемую острыми камнями, меня беспомощно волокли вперед,
практически удушая веревкой на талии. Именно этого и боится колесничий,
если у него в душе есть место для страха - одна из тех смертей, которые
может предложить Сагари. С левой рукой на груди в инстинктивной защите я
попыталась освободиться другой от веревки. Бесполезно. Я крикнула, чтобы
они остановились. Бесполезно.
Внезапно путь сделался более гладким. Еще больше пыли. Как это ни
нелепо, я извернулась, избегая кучи козьего навоза, и меня поволокло
вместо этого через сломанный куст. Мое путешествие подошло к концу.
С миг я лежала там ничком, а затем с трудом поднялась па колени.
Вокруг самодельного проселка были раскиданы среди высоких сосен синие
палатки. Впереди палатка побольше с желтым рисунком на синем фоне, а перед
ней большая костровая яма, откуда валил дым, и где только-только разожгли
костер четыре женщины в шайринах и черных одеждах баз рукавов. Они
прекратили работу и уставились на меня. Один из воинов наорал на них, и
они разбежались, как перепуганные курицы, в заросли, с глаз долой.
Мы подъехали к этому месту, обогнув скальный выступ, который хорошо
скрывал его от неровностей склонов. Никакого иного тыла у них не имелось,
и все же это был крарл, хотя и небольшой - в целом около двадцати палаток.
Пыль еще не успела улечься, воины скакали кругами, наши лошади все
еще фыркали и волновались после галопа, когда из разрисованной палатки
вышли один за другим двое человек. Первым вышел очень рослый мужчина, хотя
и недостаточно высокий для его шири, весьма мускулистый и с намеком на
жир, появившийся от многих кувшинов пива. Его большие голубые глаза с
тяжелыми мешками под ними были глупыми, но при том и хитрыми; вдобавок к
заплетенным в рыжие косички волосам он носил пышную бороду, хорошо
смазанную жиром и тоже заплетенную в косички. Должно быть, укладка этой
бороды его здорово утомляла и, судя по ее виду, выполнялась, вероятно, не
чаще трех раз в году, а последняя операция прошла давным-давно. Он,
несомненно, являлся вождем и расхаживал с таким видом, будто весь мир
принадлежал ему, очень уверенный в своей незыблемости. Одетый, как и его
воины, в кожаную куртку, рейтузы и сапоги, он носил поверх татуировок
множество ожерелий и всяких побрякушек, браслеты из начищенной до блеска
меди, а на поясе у него болтались кисточки. Другой, вышедший следом за
ним, был субъектом совсем иного сорта. Высокий, худой, прикрытый длинным
коричневым балахоном, схваченным на талии кожаным ремнем, с незаплетенными
огненными волосами с проседью, с лицом выбритым, как и лица воинов, но
покрытым черной краской, так что казалось, будто он тоже ходил в маске.
Дикие светлые глаза вращались на этом черном лице, которое, несмотря на
седые волосы, выглядело физиономией неопределенного возраста, и он сжимал
обеими руками висевшую у него на груди деревянную фигуру. Их провидец?
Руки поднялись, отдавая честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147