Котта смотрит внутрь, и там есть
все. Я не знала, что я слепая, пока мне не исполнилось десять. И когда мне
сказали, я не поняла, ибо я могла _в_и_д_е_т_ь_, и думала, что все видят
так же, глядя внутрь, а не наружу, - она распорола мое шитье по ткани и
начала заново. - Какого цвета эта ткань? - спросила она меня.
- Синего.
- А вот что такое синее? Я никогда не видела синего. Но я видела
цвета, которые ты тоже никогда не видела, как и все, смотрящие наружу. Я
поворачиваюсь к небу и вижу птиц, но не такими, как видят их люди.
- У тебя в палатке, - тихо произнесла я, - когда я сняла маску, -
какой ты увидела _м_е_н_я_, Котта?
- Нечто, чего я никогда не видывала раньше. Положи ладонь в
прохладную воду, когда день жаркий. Вот что я увидела.
- Котта, - резко сказала я. - Я безобразна, я страшнее всякого
безобразия; неужели ты этого не увидела?
- Для тебя и для других - возможно, - отвечала она. - Но для Котты -
красива. Красотой, какой я раньше не видывала. Красотой, подобной огню,
хоть и не горит.
- Твое внутреннее око ввело тебя в заблуждение, - уведомила я ее.
За палаткой наступила тишина. Я поднялась с одеял и вышла спать под
открытым небом, свернувшись среди камней, поддерживая руками ноющие груди.
Ее слова мучили меня, и я убежала от нее.
Как горько, что она видела так хорошо, и все же так обманчиво. А
завтра будут драться.
4
Я проснулась поздно, окостеневшая и замерзшая, несмотря на греющее
солнце, и с ощущением дисгармонии - то ли в мире, то ли во мне самой,
этого уж я не знала.
Я вышла в стан. Костры не горели, хотя от ритуала прошлой ночью
осталось много пепла. Бродячая коза надменно уставилась на меня. Царило
молчание. Это было странным; кроме козы и меня здесь, кажется, больше
никого не было, и все же я чувствовала чье-то присутствие. Я пробиралась
по неровной почве, еще больше перепаханной топающими ногами, кругом
валялись оторванные кисточки и виднелись лужицы крови - следы совершенного
ими воинского жертвоприношения, словно недоставало им человеческих
смертей. Я добралась до ближайшей палатки, подняла полог и заглянула
внутрь. Палатка пустовала. Я пересекла дорогу, уже созданную женщинами,
ходившими взад-вперед с кувшинами к небольшому водопаду, протаптывая
дублеными подошвами тропу. Еще три палатки, и в каждую я заглянула, но
никого не нашла. Я добралась до водопада, где из пятнистой от лишайника
скалы бил в постоянном хрустальном течении ключ, но никаких кувшинов и
никаких признаков, что сюда сегодня приходили, я не обнаружила. По коже у
меня поползли мурашки. Я много раз оглядывалась через плечо. Может быть, я
проспала вторжение и захват? И все же, если их захватили, то почему я не
услышала ни звука? И не встретила никаких признаков насилия?
Что-то толкнуло меня в бок.
Я вскрикнула, метнулась в сторону, перекатилась и вскочила на ноги,
мои руки по привычке потянулись к ножам, которыми я больше не обладала.
Мой нападавший - коза - поглядела на меня с легким изумлением и
помотала головой. Я начала проклинать ее, когда вдруг все тело у меня
пронзила острая боль. Я согнулась, охнув, и, словно это оказалось
достаточным искуплением, клещи разжались так же внезапно, как и стиснули.
Подобно козе, я помотала головой, словно стряхивая с себя последние
остатки боли, и в этот миг пронзительный женский крик раздался в этом
безмолвии и, казалось, заполнил весь стан.
Я сразу же побежала на него, хотя не могла определить, почему. Мне
пришло в голову, что я никогда не была храброй, а только надменной или
бездумной.
Палатка Котты. Теперь стало тихо. В чаще раздалась глухая гортанная
трескотня какой-то птицы. Я распахнула полог и заглянула в палатку. В ней
было очень темно, но я увидела слепую, сгорбившуюся над стоящим на
маленькой жаровне железным котелком.
- Котта.
Она подняла голову.
- Эшкирка, - определила она. - Значит, тебя тоже оставили. Хорошо.
Возможно, ты мне поможешь.
- Но куда все ушли?
- Мужчины драться, - ответила она, - а женщины прятаться. Так всегда
бывает на случай, если захватят стан.
- А почему ты тоже не ушла, Котта?
- Меня ждет работа, так же, как и ее. Мы будем слишком заняты, чтобы
бегать по скалам.
Я посмотрела туда, куда она показывала, и увидела лежащую на одеялах
Тафру. Жаровня высвечивала бисеринки пота на ее незакрытом лице, словно
маленькие самоцветы из красного стекла. Она извивалась и бормотала про
себя, а затем внезапно напряглась и начала серию ужасных кряхтений, все
более и более громких, пока наконец муки ее не достигли предела, после
чего она снова пронзительно закричала - так, как я услышала ее от самого
водопада.
Моим первым порывом было подойти к ней, успокоить ее. Но я вспомнила
про Илку, девушку, умершую в ущелье, и осталась недвижима. Кроме того, что
я могла теперь сделать? Котта сняла котелок с жаровни, вылила густую
жидкость в глиняную чашу и отнесла ее Тафре. Приподняв одной рукой ей
голову, она заставила ее выпить.
- Еще какое-то время, - сказала Котта. - Это облегчит твои муки.
Голова Тафры упала обратно на одеяла. Ее большие испуганные глаза
закрылись сами собой.
- Бесполезно, - простонала она, - Эттук погибнет в бою, и они убьют
меня.
После этого она, казалось, задремала, лишь бормоча время от времени
что-то нечленораздельное.
Котта разложила свои вещи, примитивного вида металлические предметы,
имевшие мало сходства с инструментами лекарей в Городах. Она поставила
кипятиться воду и, когда та выкипела, послала меня к водопаду принести
еще.
День тянулся и густел в медном свете раннего вечера. Я вышла из
палатки и огляделась в покинутом стане. Казалось, ничто не шевелилось. Я
спросила у Котты, где располагалось их поле боя, по та не знала или не
интересовалась. Да и бесполезно было бы искать их. Если они выиграют
битву, то отправятся в другой лагерь за бабами и пивом.
В небе кружила черная фигура птицы с длинными неровными крыльями - и
улетела прочь.
Я помассировала спину, наполненную ноющей безжалостной болью, и снова
вошла в палатку, чтобы вынести это зрелище до конца.
Над станом лениво покоилась жаркая летняя луна, когда ребенок Тафры
решил наконец освободить ее.
Было глупо ненавидеть этого ребенка; он подчинялся инстинкту столь же
древнему, как сама женщина, и не имел ни малейшего выбора, и, несомненно,
тоже страдал. И все же я ненавидела его за причиняемые ей боль и ужас, а
через нее, ее крики и молитвы неизвестным богам - причиняемые и мне тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
все. Я не знала, что я слепая, пока мне не исполнилось десять. И когда мне
сказали, я не поняла, ибо я могла _в_и_д_е_т_ь_, и думала, что все видят
так же, глядя внутрь, а не наружу, - она распорола мое шитье по ткани и
начала заново. - Какого цвета эта ткань? - спросила она меня.
- Синего.
- А вот что такое синее? Я никогда не видела синего. Но я видела
цвета, которые ты тоже никогда не видела, как и все, смотрящие наружу. Я
поворачиваюсь к небу и вижу птиц, но не такими, как видят их люди.
- У тебя в палатке, - тихо произнесла я, - когда я сняла маску, -
какой ты увидела _м_е_н_я_, Котта?
- Нечто, чего я никогда не видывала раньше. Положи ладонь в
прохладную воду, когда день жаркий. Вот что я увидела.
- Котта, - резко сказала я. - Я безобразна, я страшнее всякого
безобразия; неужели ты этого не увидела?
- Для тебя и для других - возможно, - отвечала она. - Но для Котты -
красива. Красотой, какой я раньше не видывала. Красотой, подобной огню,
хоть и не горит.
- Твое внутреннее око ввело тебя в заблуждение, - уведомила я ее.
За палаткой наступила тишина. Я поднялась с одеял и вышла спать под
открытым небом, свернувшись среди камней, поддерживая руками ноющие груди.
Ее слова мучили меня, и я убежала от нее.
Как горько, что она видела так хорошо, и все же так обманчиво. А
завтра будут драться.
4
Я проснулась поздно, окостеневшая и замерзшая, несмотря на греющее
солнце, и с ощущением дисгармонии - то ли в мире, то ли во мне самой,
этого уж я не знала.
Я вышла в стан. Костры не горели, хотя от ритуала прошлой ночью
осталось много пепла. Бродячая коза надменно уставилась на меня. Царило
молчание. Это было странным; кроме козы и меня здесь, кажется, больше
никого не было, и все же я чувствовала чье-то присутствие. Я пробиралась
по неровной почве, еще больше перепаханной топающими ногами, кругом
валялись оторванные кисточки и виднелись лужицы крови - следы совершенного
ими воинского жертвоприношения, словно недоставало им человеческих
смертей. Я добралась до ближайшей палатки, подняла полог и заглянула
внутрь. Палатка пустовала. Я пересекла дорогу, уже созданную женщинами,
ходившими взад-вперед с кувшинами к небольшому водопаду, протаптывая
дублеными подошвами тропу. Еще три палатки, и в каждую я заглянула, но
никого не нашла. Я добралась до водопада, где из пятнистой от лишайника
скалы бил в постоянном хрустальном течении ключ, но никаких кувшинов и
никаких признаков, что сюда сегодня приходили, я не обнаружила. По коже у
меня поползли мурашки. Я много раз оглядывалась через плечо. Может быть, я
проспала вторжение и захват? И все же, если их захватили, то почему я не
услышала ни звука? И не встретила никаких признаков насилия?
Что-то толкнуло меня в бок.
Я вскрикнула, метнулась в сторону, перекатилась и вскочила на ноги,
мои руки по привычке потянулись к ножам, которыми я больше не обладала.
Мой нападавший - коза - поглядела на меня с легким изумлением и
помотала головой. Я начала проклинать ее, когда вдруг все тело у меня
пронзила острая боль. Я согнулась, охнув, и, словно это оказалось
достаточным искуплением, клещи разжались так же внезапно, как и стиснули.
Подобно козе, я помотала головой, словно стряхивая с себя последние
остатки боли, и в этот миг пронзительный женский крик раздался в этом
безмолвии и, казалось, заполнил весь стан.
Я сразу же побежала на него, хотя не могла определить, почему. Мне
пришло в голову, что я никогда не была храброй, а только надменной или
бездумной.
Палатка Котты. Теперь стало тихо. В чаще раздалась глухая гортанная
трескотня какой-то птицы. Я распахнула полог и заглянула в палатку. В ней
было очень темно, но я увидела слепую, сгорбившуюся над стоящим на
маленькой жаровне железным котелком.
- Котта.
Она подняла голову.
- Эшкирка, - определила она. - Значит, тебя тоже оставили. Хорошо.
Возможно, ты мне поможешь.
- Но куда все ушли?
- Мужчины драться, - ответила она, - а женщины прятаться. Так всегда
бывает на случай, если захватят стан.
- А почему ты тоже не ушла, Котта?
- Меня ждет работа, так же, как и ее. Мы будем слишком заняты, чтобы
бегать по скалам.
Я посмотрела туда, куда она показывала, и увидела лежащую на одеялах
Тафру. Жаровня высвечивала бисеринки пота на ее незакрытом лице, словно
маленькие самоцветы из красного стекла. Она извивалась и бормотала про
себя, а затем внезапно напряглась и начала серию ужасных кряхтений, все
более и более громких, пока наконец муки ее не достигли предела, после
чего она снова пронзительно закричала - так, как я услышала ее от самого
водопада.
Моим первым порывом было подойти к ней, успокоить ее. Но я вспомнила
про Илку, девушку, умершую в ущелье, и осталась недвижима. Кроме того, что
я могла теперь сделать? Котта сняла котелок с жаровни, вылила густую
жидкость в глиняную чашу и отнесла ее Тафре. Приподняв одной рукой ей
голову, она заставила ее выпить.
- Еще какое-то время, - сказала Котта. - Это облегчит твои муки.
Голова Тафры упала обратно на одеяла. Ее большие испуганные глаза
закрылись сами собой.
- Бесполезно, - простонала она, - Эттук погибнет в бою, и они убьют
меня.
После этого она, казалось, задремала, лишь бормоча время от времени
что-то нечленораздельное.
Котта разложила свои вещи, примитивного вида металлические предметы,
имевшие мало сходства с инструментами лекарей в Городах. Она поставила
кипятиться воду и, когда та выкипела, послала меня к водопаду принести
еще.
День тянулся и густел в медном свете раннего вечера. Я вышла из
палатки и огляделась в покинутом стане. Казалось, ничто не шевелилось. Я
спросила у Котты, где располагалось их поле боя, по та не знала или не
интересовалась. Да и бесполезно было бы искать их. Если они выиграют
битву, то отправятся в другой лагерь за бабами и пивом.
В небе кружила черная фигура птицы с длинными неровными крыльями - и
улетела прочь.
Я помассировала спину, наполненную ноющей безжалостной болью, и снова
вошла в палатку, чтобы вынести это зрелище до конца.
Над станом лениво покоилась жаркая летняя луна, когда ребенок Тафры
решил наконец освободить ее.
Было глупо ненавидеть этого ребенка; он подчинялся инстинкту столь же
древнему, как сама женщина, и не имел ни малейшего выбора, и, несомненно,
тоже страдал. И все же я ненавидела его за причиняемые ей боль и ужас, а
через нее, ее крики и молитвы неизвестным богам - причиняемые и мне тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147