Великолепие арены
было еще впереди.
В храме было очень тихо, его окружала тень. Мы прошли между
лакированных колонн в царивший внутри полумрак.
А там было такое блаженное ощущение покоя. Этот храм совсем не
походил на деревенский, с его теснотой и пряным запахом. Здесь царствовали
древность, тишина и спокойствие. Длинный темный проход, три квадратных
каменных колонны по обе стороны, поддерживающие крышу, а в конце -
небольшое возвышение из мрамора с красными прожилками, где стоял кумир, а
перед ним - алтарь, покрытый зелено-алой тканью. Странно, разве алтарь не
должен быть голым камнем, чтобы можно было легко смывать кровь от
жертвоприношений? И рядом должна быть канавка для ее стока. За алтарем
открылась узкая дверь, и вышел жрец. Я думала, он не увидел нас, так как
он принес к алтарю железную чашу, установил ее там, наполнил маслом и
зажег огонь.
И, не оборачиваясь сказал:
- Добро пожаловать. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
- Можете, - прошептала я в тишине. - Мы пришли сделать подношение
богине.
Он обернулся и жестом пригласил нас пройти вперед. Лицо у него было
стариковское, но спокойное, доброе и мудрое. "Именно он-то, - подумала я,
- и пропитал этот храм исходившим от него ощущением покоя".
- Богиня, - ответил он, улыбаясь, - не просит подношений.
Я изумилась. Мне доводилось видеть храмы Анкурума с их заточенными в
священных загонах волами, овцами, козами и голубями, готовыми для
принесения в жертву, и пополнявшими казну храма, даже пока они
умиротворяли бога.
- Что же тогда... - начала было я.
- Посмотрите ей в лицо и попросите ее о том, чего хотите, - сказал
жрец, - как попросили бы добрую мать. Если она сможет, то обязательно
выполнит вашу просьбу.
- Ваша богиня для нас слишком мягка, - холодно произнес Дарак. - Мы
хотим, чтобы она помогла нам на Сиркуниксе, потому что мы носим ее цвета.
Улыбка жреца не изменилась; лишь чуть потемнели глаза, вот и все.
- Если вы молите о смерти другого, она не прислушается, что правда то
правда, - сказал он, - но если вы молитесь о своей безопасности, то это
другое дело.
Я кивнула. Жрец повернулся и поднял взгляд на кумир. Глаза Дарака
устремились туда же, и мои тоже Она походила на куколку: в белой мантии,
черноволосая, с красной лозой вокруг лба. Куколка, и все же...
"О, кроткая, - мысленно прошептала я, - я проклята и мне не следовало
бы говорить с тобой, но будь ко мне добра, ибо сердце мое открыто. Если
один из нас должен умереть, то пусть это буду я, а не этот человек - не
столько ради него, сколько ради меня. Если ты существуешь, то ты знаешь
меня и мою беду. Пожалей нас обоих и спаси его; сделай его храбрым, какой
он в сущности и есть, даруй ему победу, которую он желает, а если смерть,
то пусть она будет быстрой и чистой. Для обоих".
Глаза у меня горели. Я опустила их, и в этот миг жрец заговорил.
- Она слышит, - сказал он.
Любопытно, но он, казалось, точно это знал. Затем он внезапно
протянул руку и сорвал два красных листика с венца богини. Оказывается,
венец был настоящий, а не нарисованный.
Он повернулся, взял мою руку и вложил в нее листья.
- По одному на каждого, - сказал он.
Мои пальцы сомкнулись вокруг них, прохладных и свежих, у меня на
ладони. Жрец кивнул и снова ушел через узкую дверь.
Я посмотрела на лицо Дарака, и увидела, что его мрачное настроение
прошло. Значит - это сработало. Суеверие против суеверия; я тоже ощутила
чувства радости и освобождения.
Мы вышли, и день стал еще теплее. Я вложила один лист лозы в его
руку. Он ничего не сказал, но когда мы шли обратно к конеферме, я знала,
что он охвачен уже нетерпением, думает о колеснице, тройке, ревущей толпе,
летящей Прямой, славе и призе. Я не знала, что из всего этого выйдет, но
он снова стал Дараком. И это для него был День Победы.
Сперва он сходил на конюшню поухаживать за тройкой вороных,
проявлявших во время чистки нетерпение и норовистость, словно чуя, что
время пришло. И уже много позже пришел поесть скудную трапезу: хлеб,
кусок-другой холодного мяса, вино и вода в равной мере. Беллан вился
вокруг нас, удерживая в узде наши аппетиты. Я не ела, не могла рисковать,
что явятся те боли и отвлекут меня, но все, что мне нужно, я приняла
предыдущим вечером. Распар отправился в Анкурум прежде нас. У него будет
собственное отличное место на трибуне, неподалеку от ложи Градоначальника.
Повсюду бегали конюхи, и вскоре колесница и тройка тоже отправились к
конюшням Сиркуникса для традиционной проверки. Мы - Беллан, Дарак, Маггур
и я - поехали после, в сопровождении других конюхов.
- Каждому колесничему нужна собственная армия, - заметил Беллан, - в
этот день войны.
Своего собственного коня, крепкого гнедого, он направлял одними
коленями, зацепив поводья за пряжку пояса; но он принадлежал ему и знал
его. На наш отъезд смотрели из-за стен и оград немало мужчин и женщин, по
большей части работавших в имении. Они подняли приветственный крик, так
как мы теперь оделись для арены, и не возникало никаких сомнений ни
относительно нас, ни относительно наших цветов: черный - в честь тройки,
алый - в честь лозы. Дарак носил облегающие черные легины, кончавшиеся
завязанными на лодыжках ремнями, черный кожаный пояс с красной
эмалированной пряжкой, с которого свисали до середины бедер толстые полосы
жесткой черной кожи - защита, дававшая, однако, ногам свободу движения. На
ногах были черные сапоги до колен, с густо шедшими вокруг голеней красными
кисточками. Выше пояса он фактически был голым, если не считать
щита-кирасы - дубленой черной кожи, повторяющей форму тела, но закрывавшей
только низ спины, живот и ребра, оставляя руки и плечи свободными для
управления тройкой. С боков она тоже была открыта и удерживалась тремя
ремнями из черной кожи с гранатовыми пряжками. На кирасе спереди и сзади
горело алое солнце, повторявшееся, в свою очередь, на широких черных
железных браслетах, усиливавших запястья колесничего. На плечах у него
висел завязанный на руках кроваво-яркий плащ, не менее очаровательный, чем
сапоги с кистями.
Я, лучница, была его эхом, одетая точно так же, за исключением того,
что у меня не было выше пояса никакой защиты, кроме алого плаща, в который
я сейчас и завернулась и который на стадионе будет сброшен. И носила я не
два браслета, а один - для усиления левого запястья. На правом запястье
будет черный железный щит с горящим красным солнцем, висевший сейчас у
меня за седлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
было еще впереди.
В храме было очень тихо, его окружала тень. Мы прошли между
лакированных колонн в царивший внутри полумрак.
А там было такое блаженное ощущение покоя. Этот храм совсем не
походил на деревенский, с его теснотой и пряным запахом. Здесь царствовали
древность, тишина и спокойствие. Длинный темный проход, три квадратных
каменных колонны по обе стороны, поддерживающие крышу, а в конце -
небольшое возвышение из мрамора с красными прожилками, где стоял кумир, а
перед ним - алтарь, покрытый зелено-алой тканью. Странно, разве алтарь не
должен быть голым камнем, чтобы можно было легко смывать кровь от
жертвоприношений? И рядом должна быть канавка для ее стока. За алтарем
открылась узкая дверь, и вышел жрец. Я думала, он не увидел нас, так как
он принес к алтарю железную чашу, установил ее там, наполнил маслом и
зажег огонь.
И, не оборачиваясь сказал:
- Добро пожаловать. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?
- Можете, - прошептала я в тишине. - Мы пришли сделать подношение
богине.
Он обернулся и жестом пригласил нас пройти вперед. Лицо у него было
стариковское, но спокойное, доброе и мудрое. "Именно он-то, - подумала я,
- и пропитал этот храм исходившим от него ощущением покоя".
- Богиня, - ответил он, улыбаясь, - не просит подношений.
Я изумилась. Мне доводилось видеть храмы Анкурума с их заточенными в
священных загонах волами, овцами, козами и голубями, готовыми для
принесения в жертву, и пополнявшими казну храма, даже пока они
умиротворяли бога.
- Что же тогда... - начала было я.
- Посмотрите ей в лицо и попросите ее о том, чего хотите, - сказал
жрец, - как попросили бы добрую мать. Если она сможет, то обязательно
выполнит вашу просьбу.
- Ваша богиня для нас слишком мягка, - холодно произнес Дарак. - Мы
хотим, чтобы она помогла нам на Сиркуниксе, потому что мы носим ее цвета.
Улыбка жреца не изменилась; лишь чуть потемнели глаза, вот и все.
- Если вы молите о смерти другого, она не прислушается, что правда то
правда, - сказал он, - но если вы молитесь о своей безопасности, то это
другое дело.
Я кивнула. Жрец повернулся и поднял взгляд на кумир. Глаза Дарака
устремились туда же, и мои тоже Она походила на куколку: в белой мантии,
черноволосая, с красной лозой вокруг лба. Куколка, и все же...
"О, кроткая, - мысленно прошептала я, - я проклята и мне не следовало
бы говорить с тобой, но будь ко мне добра, ибо сердце мое открыто. Если
один из нас должен умереть, то пусть это буду я, а не этот человек - не
столько ради него, сколько ради меня. Если ты существуешь, то ты знаешь
меня и мою беду. Пожалей нас обоих и спаси его; сделай его храбрым, какой
он в сущности и есть, даруй ему победу, которую он желает, а если смерть,
то пусть она будет быстрой и чистой. Для обоих".
Глаза у меня горели. Я опустила их, и в этот миг жрец заговорил.
- Она слышит, - сказал он.
Любопытно, но он, казалось, точно это знал. Затем он внезапно
протянул руку и сорвал два красных листика с венца богини. Оказывается,
венец был настоящий, а не нарисованный.
Он повернулся, взял мою руку и вложил в нее листья.
- По одному на каждого, - сказал он.
Мои пальцы сомкнулись вокруг них, прохладных и свежих, у меня на
ладони. Жрец кивнул и снова ушел через узкую дверь.
Я посмотрела на лицо Дарака, и увидела, что его мрачное настроение
прошло. Значит - это сработало. Суеверие против суеверия; я тоже ощутила
чувства радости и освобождения.
Мы вышли, и день стал еще теплее. Я вложила один лист лозы в его
руку. Он ничего не сказал, но когда мы шли обратно к конеферме, я знала,
что он охвачен уже нетерпением, думает о колеснице, тройке, ревущей толпе,
летящей Прямой, славе и призе. Я не знала, что из всего этого выйдет, но
он снова стал Дараком. И это для него был День Победы.
Сперва он сходил на конюшню поухаживать за тройкой вороных,
проявлявших во время чистки нетерпение и норовистость, словно чуя, что
время пришло. И уже много позже пришел поесть скудную трапезу: хлеб,
кусок-другой холодного мяса, вино и вода в равной мере. Беллан вился
вокруг нас, удерживая в узде наши аппетиты. Я не ела, не могла рисковать,
что явятся те боли и отвлекут меня, но все, что мне нужно, я приняла
предыдущим вечером. Распар отправился в Анкурум прежде нас. У него будет
собственное отличное место на трибуне, неподалеку от ложи Градоначальника.
Повсюду бегали конюхи, и вскоре колесница и тройка тоже отправились к
конюшням Сиркуникса для традиционной проверки. Мы - Беллан, Дарак, Маггур
и я - поехали после, в сопровождении других конюхов.
- Каждому колесничему нужна собственная армия, - заметил Беллан, - в
этот день войны.
Своего собственного коня, крепкого гнедого, он направлял одними
коленями, зацепив поводья за пряжку пояса; но он принадлежал ему и знал
его. На наш отъезд смотрели из-за стен и оград немало мужчин и женщин, по
большей части работавших в имении. Они подняли приветственный крик, так
как мы теперь оделись для арены, и не возникало никаких сомнений ни
относительно нас, ни относительно наших цветов: черный - в честь тройки,
алый - в честь лозы. Дарак носил облегающие черные легины, кончавшиеся
завязанными на лодыжках ремнями, черный кожаный пояс с красной
эмалированной пряжкой, с которого свисали до середины бедер толстые полосы
жесткой черной кожи - защита, дававшая, однако, ногам свободу движения. На
ногах были черные сапоги до колен, с густо шедшими вокруг голеней красными
кисточками. Выше пояса он фактически был голым, если не считать
щита-кирасы - дубленой черной кожи, повторяющей форму тела, но закрывавшей
только низ спины, живот и ребра, оставляя руки и плечи свободными для
управления тройкой. С боков она тоже была открыта и удерживалась тремя
ремнями из черной кожи с гранатовыми пряжками. На кирасе спереди и сзади
горело алое солнце, повторявшееся, в свою очередь, на широких черных
железных браслетах, усиливавших запястья колесничего. На плечах у него
висел завязанный на руках кроваво-яркий плащ, не менее очаровательный, чем
сапоги с кистями.
Я, лучница, была его эхом, одетая точно так же, за исключением того,
что у меня не было выше пояса никакой защиты, кроме алого плаща, в который
я сейчас и завернулась и который на стадионе будет сброшен. И носила я не
два браслета, а один - для усиления левого запястья. На правом запястье
будет черный железный щит с горящим красным солнцем, висевший сейчас у
меня за седлом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147