запоздалой мыслью бога.
Было очень жарко. Я разомлела и задремала. Позже пришла женщина,
крупная, как мужчина, с мускулистыми руками и волосами, завязанными синей
косынкой. Звякая серьгами, она ощупала мое тело, хмыкая про себя.
- Здорова, - уведомила она меня, - несмотря на грубое обращение
воинов. А этот, - она слегка ткнула меня в живот, - не родится еще много
дней; сто - сто двадцать.
- Нет, - возразила я, - меньше.
Она рассмеялась.
- Э, нет, ты неправильно истолковала признаки, девушка. Котта знает
толк в этих делах, а ты слишком маленькая, - она налила мне молока, и я
медленно выпила его.
- Сейчас... - я пошарила в поисках слов, - сейчас еще лето?
- Да, лето уже много дней и ночей. Мы скоро снова двинемся на восток.
- Башня - когда пала башня?
- Дело мужское, - отвечала Котта, - мне неведомо, да и все равно.
Она отошла от меня и занялась возней с какими-то сундуками, которые я
едва видела во мраке.
Значит, настало лето. Сколько же я пролежала под башней? Похоже,
много дней, много-премного дней. Легкая боль от молока засверлила у меня в
желудке.
Котта вернулась с тазом воды и принесла мне черную одежду. Она
положила ее около меня и несколькими умелыми движениями содрала с моего
тела обрывки бархата. Смыв губкой грязь, она наложила на мои порезы
немного мази, но они быстро заживали, хотя, как мне показалось, не так
быстро, как раньше. А затем она надела мне через голову и руки одежду из
черной ткани и завязала шнуровку на шее. Ее руки направились к маске рыси,
и я инстинктивно отпрянула.
До тех пор я не замечала ее глаз, но теперь уловила их отблеск,
ярко-голубой, неподвижный, устремленный мне в лицо.
- Маска принадлежит Эттуку, - сказала Котта. - Эго его право. Позже,
когда ты родишь ребенка, у него будет право и на твое тело.
- Я не должна показывать своего лица, - прошептала я.
Ее смех напоминал лисий лай.
- О, значит, ты быстро усвоила обычаи племени. Это хорошо. Не бойся,
что Котта увидит твое лицо. Котта слепая.
Она говорила о себе в третьем лице, словно речь шла о ком-то ином. И
не особенно расстраивалась по поводу своего недуга: для слепой она
выглядела очень умелой.
Я медленно сняла с лица серебряную маску, глядя ей в глаза. Они
совершенно не моргнули, ни одной реснички не дрогнуло. Я вложила маску в
ее большие сильные руки и натянула уже знакомый шайрин.
Наступил рассвет, и я отправилась в раскрашенную палатку Эттука. Я
шла крадучись, пригнув голову и сгорбив плечи, как делали, по моим
наблюдениям, другие женщины, не занимающие высокого положения в крарле.
Тафра не стала бы красться, но, впрочем, она же была женой Эттука и,
подобно его коню, приобрела авторитет благодаря благосклонности вождя.
Я думала, что, несмотря на ранний час, я не застану там Эттука, ибо
мне представлялось, что она желала заполучить меня лично для себя и
научиться тем городским штучкам, которые, как она надеялась, я знала. Но
он все еще лежал там голый на одеялах и храпел. И храпел он не ритмично,
как другие мужчины, а приступами, рывками, с нерегулярными промежутками
издавал громкие рычащие, фырчащие звуки, похожие на вой кабанов.
Тафра сидела рядом с ним, но когда вошла я, она оттолкнула в сторону
одеяла и встала. На ней не было ни одежды, ни маски; очевидно, поскольку я
была рабыней, мой взгляд на ее лицо явно не шел в счет. Несмотря на свою
беременность, она была, как я уже заметила, невероятно красива. Пышность и
зрелость ее форм не вызывали ощущения излишества, как это часто
свойственно женщинам, наделенным красотой подобного рода. К тому же она не
лишена была изящества: узкие кисти и ступни, кошачий подбородок, рот,
совершенный настолько, что казался нарисованным, и расцвеченный, как
бледно-красный цветок.
Она кивнула на Эттука и приложила два пальца к губам, предупреждая,
что я должна молчать. Знаками она показала на духи и другую косметику в
резном сундучке. Я молча вымыла ее, надушила и расчесала ей волосы перед
зеркалом из полированной бронзы. Я не чувствовала себя униженной этим. Она
была слишком прекрасна. Я стала сознавать в себе нечто, благоговеющее
перед красотой - той особой красотой, которую я увидела в Асрене, в
дворцовой девушке, которую он любил, и столь неожиданно обнаруженной
теперь среди палаток варваров. Ведь я, в конце концов, носила проклятие
уродства; даже мое тело, которое Дарак находил красивым, было теперь
обезображено.
Я заплела ей пряди волос и прицепила к их концам серебряные
колокольчики. Достав из кувшинчика синий крем, она нанесла его себе на
веки, а красным кремом из другого кувшинчика натерла себе губы. Эти ее
действия раздражали меня, поскольку были излишними и не добавляли красоты.
Затем она вернулась к нему на одеяла, и горечь обиды пронзила меня -
не за себя, а за нее, женщину столь отменной внешности, добивающуюся
милости у отвратительного храпящего создания, разлегшегося рядом с ней.
Жестами она отправила меня за едой, и я, обходя пасущихся коз,
пробралась к утреннему костру. Никаких мужчин мне на глаза не попалось, а
женщины у костровой ямы визгливо закричали при моем появлении. Когда я
подошла ближе, одна из них подняла кусок дерева и бросила в меня. Тот
отскочил от моей кожи, и они резко, хрипло рассмеялись.
Я с трудом подыскала слова.
- Тафра, - сказала я. - Меня посылай жена Эттука - за едой для вождя.
Они забормотали и сбились теснее, и вскоре одна из них, довольно
высокая и полногрудая, с яркой рыжевато-белокурой копной волос подошла ко
мне и отвесила мне оплеуху. Снова раздался смех.
- Ты хочешь еда, - передразнила она меня. - Ты спрашивай меня.
- Тогда я спрашиваю тебя.
- Я спрашиваю - я _с_п_р_а_ш_и_в_а_ю_ - послушай эту городскую
эшкирку, - снова передразнила она и сорвала аплодисменты. - Я дочь Сила, -
сказала она. - Ты разгневала Сила. Тех, кто гневает провидца, не кормят
среди палаток.
- Не для меня - а для вождя, Эттука.
Она снова небрежно ударила меня, и прежде чем я успела сообразить,
что делаю, я ответила ей ударом на удар, и она оказалась лежащей на спине
среди груды древесного угля для костра.
Женщины завопили и завизжали, а дочь Сила медленно поднялась и
бросилась бы на меня, но гомон прервал еще один голос, и они застыли.
Котта стояла у входа в свою палатку, и ее слепые глаза, которые, казалось,
видали, безошибочно остановились по очереди на каждой из нас.
- Что за беду ты вызвала, дочь провидца? Она хочет лишь послужить
вождю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Было очень жарко. Я разомлела и задремала. Позже пришла женщина,
крупная, как мужчина, с мускулистыми руками и волосами, завязанными синей
косынкой. Звякая серьгами, она ощупала мое тело, хмыкая про себя.
- Здорова, - уведомила она меня, - несмотря на грубое обращение
воинов. А этот, - она слегка ткнула меня в живот, - не родится еще много
дней; сто - сто двадцать.
- Нет, - возразила я, - меньше.
Она рассмеялась.
- Э, нет, ты неправильно истолковала признаки, девушка. Котта знает
толк в этих делах, а ты слишком маленькая, - она налила мне молока, и я
медленно выпила его.
- Сейчас... - я пошарила в поисках слов, - сейчас еще лето?
- Да, лето уже много дней и ночей. Мы скоро снова двинемся на восток.
- Башня - когда пала башня?
- Дело мужское, - отвечала Котта, - мне неведомо, да и все равно.
Она отошла от меня и занялась возней с какими-то сундуками, которые я
едва видела во мраке.
Значит, настало лето. Сколько же я пролежала под башней? Похоже,
много дней, много-премного дней. Легкая боль от молока засверлила у меня в
желудке.
Котта вернулась с тазом воды и принесла мне черную одежду. Она
положила ее около меня и несколькими умелыми движениями содрала с моего
тела обрывки бархата. Смыв губкой грязь, она наложила на мои порезы
немного мази, но они быстро заживали, хотя, как мне показалось, не так
быстро, как раньше. А затем она надела мне через голову и руки одежду из
черной ткани и завязала шнуровку на шее. Ее руки направились к маске рыси,
и я инстинктивно отпрянула.
До тех пор я не замечала ее глаз, но теперь уловила их отблеск,
ярко-голубой, неподвижный, устремленный мне в лицо.
- Маска принадлежит Эттуку, - сказала Котта. - Эго его право. Позже,
когда ты родишь ребенка, у него будет право и на твое тело.
- Я не должна показывать своего лица, - прошептала я.
Ее смех напоминал лисий лай.
- О, значит, ты быстро усвоила обычаи племени. Это хорошо. Не бойся,
что Котта увидит твое лицо. Котта слепая.
Она говорила о себе в третьем лице, словно речь шла о ком-то ином. И
не особенно расстраивалась по поводу своего недуга: для слепой она
выглядела очень умелой.
Я медленно сняла с лица серебряную маску, глядя ей в глаза. Они
совершенно не моргнули, ни одной реснички не дрогнуло. Я вложила маску в
ее большие сильные руки и натянула уже знакомый шайрин.
Наступил рассвет, и я отправилась в раскрашенную палатку Эттука. Я
шла крадучись, пригнув голову и сгорбив плечи, как делали, по моим
наблюдениям, другие женщины, не занимающие высокого положения в крарле.
Тафра не стала бы красться, но, впрочем, она же была женой Эттука и,
подобно его коню, приобрела авторитет благодаря благосклонности вождя.
Я думала, что, несмотря на ранний час, я не застану там Эттука, ибо
мне представлялось, что она желала заполучить меня лично для себя и
научиться тем городским штучкам, которые, как она надеялась, я знала. Но
он все еще лежал там голый на одеялах и храпел. И храпел он не ритмично,
как другие мужчины, а приступами, рывками, с нерегулярными промежутками
издавал громкие рычащие, фырчащие звуки, похожие на вой кабанов.
Тафра сидела рядом с ним, но когда вошла я, она оттолкнула в сторону
одеяла и встала. На ней не было ни одежды, ни маски; очевидно, поскольку я
была рабыней, мой взгляд на ее лицо явно не шел в счет. Несмотря на свою
беременность, она была, как я уже заметила, невероятно красива. Пышность и
зрелость ее форм не вызывали ощущения излишества, как это часто
свойственно женщинам, наделенным красотой подобного рода. К тому же она не
лишена была изящества: узкие кисти и ступни, кошачий подбородок, рот,
совершенный настолько, что казался нарисованным, и расцвеченный, как
бледно-красный цветок.
Она кивнула на Эттука и приложила два пальца к губам, предупреждая,
что я должна молчать. Знаками она показала на духи и другую косметику в
резном сундучке. Я молча вымыла ее, надушила и расчесала ей волосы перед
зеркалом из полированной бронзы. Я не чувствовала себя униженной этим. Она
была слишком прекрасна. Я стала сознавать в себе нечто, благоговеющее
перед красотой - той особой красотой, которую я увидела в Асрене, в
дворцовой девушке, которую он любил, и столь неожиданно обнаруженной
теперь среди палаток варваров. Ведь я, в конце концов, носила проклятие
уродства; даже мое тело, которое Дарак находил красивым, было теперь
обезображено.
Я заплела ей пряди волос и прицепила к их концам серебряные
колокольчики. Достав из кувшинчика синий крем, она нанесла его себе на
веки, а красным кремом из другого кувшинчика натерла себе губы. Эти ее
действия раздражали меня, поскольку были излишними и не добавляли красоты.
Затем она вернулась к нему на одеяла, и горечь обиды пронзила меня -
не за себя, а за нее, женщину столь отменной внешности, добивающуюся
милости у отвратительного храпящего создания, разлегшегося рядом с ней.
Жестами она отправила меня за едой, и я, обходя пасущихся коз,
пробралась к утреннему костру. Никаких мужчин мне на глаза не попалось, а
женщины у костровой ямы визгливо закричали при моем появлении. Когда я
подошла ближе, одна из них подняла кусок дерева и бросила в меня. Тот
отскочил от моей кожи, и они резко, хрипло рассмеялись.
Я с трудом подыскала слова.
- Тафра, - сказала я. - Меня посылай жена Эттука - за едой для вождя.
Они забормотали и сбились теснее, и вскоре одна из них, довольно
высокая и полногрудая, с яркой рыжевато-белокурой копной волос подошла ко
мне и отвесила мне оплеуху. Снова раздался смех.
- Ты хочешь еда, - передразнила она меня. - Ты спрашивай меня.
- Тогда я спрашиваю тебя.
- Я спрашиваю - я _с_п_р_а_ш_и_в_а_ю_ - послушай эту городскую
эшкирку, - снова передразнила она и сорвала аплодисменты. - Я дочь Сила, -
сказала она. - Ты разгневала Сила. Тех, кто гневает провидца, не кормят
среди палаток.
- Не для меня - а для вождя, Эттука.
Она снова небрежно ударила меня, и прежде чем я успела сообразить,
что делаю, я ответила ей ударом на удар, и она оказалась лежащей на спине
среди груды древесного угля для костра.
Женщины завопили и завизжали, а дочь Сила медленно поднялась и
бросилась бы на меня, но гомон прервал еще один голос, и они застыли.
Котта стояла у входа в свою палатку, и ее слепые глаза, которые, казалось,
видали, безошибочно остановились по очереди на каждой из нас.
- Что за беду ты вызвала, дочь провидца? Она хочет лишь послужить
вождю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147