А потом он вспомнил, что он ведь Дарак,
и мужчина, и что я - всего лишь жалкая женщина - нечто такое, что надо
победить, подавить и вернуть в вечное подчинение, не достойная его ножа, и
он замахнулся другой рукой, ударив меня по ребрам и животу, и тут все
оборвалось.
Я лежала под вертящимся черным небом, кружившем на вороньих крыльях,
опускаясь все ниже и ниже, с камнем - в миллионе миль от моих рук, и
руками - в миллионе миль от моего мозга.
Я достаточно помнила, чтобы закрыть глаза, когда он стянул с моего
лица маску Той.
Время остановилось.
Я наконец открыла глаза, и, думается, до того я на несколько секунд
потеряла сознание, потому что он сидел чуть в стороне, наполовину
повернувшись ко мне спиной, а я не слышала, как он удалился от меня, и не
почувствовала, как он уронил маску мне на грудь.
Он глубоко дышал. Я не видела чулком его лица, чтобы прочесть
выражение на нем. Я повернула голову к камню, и он лежал теперь так близко
от меня, что мне подумалось, будто он переместился сам собой. Затем он
изменился, и стал ножом, который мне показал Карраказ, ножом, который
всегда будет тут как тут для меня, чтобы я могла покончить с жизнью. И я
знала, что могу велеть ему поразить меня, и он послушается; и смерть будет
утешением. Но мои губы одеревенели, а рот забило пылью. Я не могла
воззвать к нему.
Затем Дарак сказал:
- Эта деревня всегда бесила меня. Я помню только побои, которые
получал здесь в детстве, но всегда приезжаю снова, чтобы получить новые
удары по спине. Вот так я приехал к ним опять и попытался им помочь, а они
призвали тебя и взывали к твоему имени. Пусть себе катятся тогда.
После этого он ненадолго умолк. Ветер мягко волновал озеро, и пепел
шелестел, как сухие листья.
- Ты, - сказал наконец он. - Я не знаю, кто ты - возможно человек, но
не нашей расы. Не мужчина и не женщина. Даже не зверь. Да. Наверное,
богиня.
Я зацепила за уши крючки маски. Нефрит, повешенный мной на шею, лежал
ледяной каплей у меня над сердцем. Я поднялась, повернулась и пошла к
более плоской местности рядом с озером, где я могла выбраться на волю, и
идти куда пожелаю.
Когда он окликнул меня, мне хотелось и обернуться и не оборачиваться,
а когда он снова окликнул, мне не хотелось, но я обернулась.
Он остановился в нескольких ярдах от меня и сказал:
- Оставь эту деревню. Поехали с нами в горы. Я хочу лишить их тебя,
этих хнычущих дураков. Ты умеешь исцелять, я знаю это. Исцеляй моих людей.
Я позабочусь, чтобы ты была сыта и одета - более чем.
На его лице проглядывал своего рода страх, но именно собственный
страх-то и завораживал его. Он хотел понять причину, а не бежать от него.
Я увидела тогда в нем великую силу человека, который способен взглянуть на
себя со стороны, каждый раз по-новому.
И он посмотрел мне в лицо - на мое безобразие. И я любила его телом,
без надежды или особого желания, и презирала его, и знала, что он
захлопнет меня в капкан, и не может быть никакой истинной близости между
нами - ни телом, ни мыслью, ни душой.
И я знала, что отправлюсь с ним.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГОРНЫЕ СТАНЫ
1
На второй день пути в горах вулкан стал тенью, оставленной позади. На
третий я, оглянувшись, не могла больше разглядеть его.
Это была открытая местность, высоко в горах и неподалеку от неба.
Тянулись коричневатые холмы, покрытые заплатами пурпурного утесника и
кроваво-красных цветов. Скальные выходы проглядывали из земли, словно
древние кости, а в черепных глазницах пещер шевелились твари - медведи,
лисы, готовя запасы на голодные месяцы. Стояло позднее лето. Все соки из
года уже выжгло.
Шайка Дарака была небольшой - человек двадцать. Главный стан лежал
впереди, в сердце горы. Несколько деревенских парней убежали с нами, с
нетерпением покинув поля ради легкой добычи на широких дорогах и трактах
Юга. Мужчины ехали на лохматых горных лошаденках, маленьких бочкогрудых
скакунах, сплошь увешанных кисточками, колокольчиками, золотыми монетами и
амулетами. На всех женщин имелась пара мулов, а иногда они ехали позади
какого-нибудь из разбойников. Дарак ехал на вороном коне, прекрасном и
горячем, неподходящем для горных восхождений, шарахавшемся всякий раз,
когда из кустов взлетала птица. Когда он выходил на дело, думалось мне, он
ездил на каком-то ином.
Как женщина я должна была идти пешком. Как ведьма я получила
собственного мула, приведенного из какой-то деревенской конюшни. Красная
туника богини исчезла, равно как и белая маска. Я была теперь в темном и
носила лицевой покров - _ш_а_й_р_и_н_; его видел Дарак у женщин степных
племен, которым полагалось скрывать свои лица после наступления половой
зрелости. На лбу и глазах ткань прилегала вплотную. Узкие прорези для
глаз, украшенные собственными поднятыми веками, отбрасывали тень на сами
глаза. От щек, над носом, ртом и подбородком свисала свободная вуаль из
того же материала. Его сшила для Дарака какая-то деревенская женщина.
Когда я выехала с ними, жители деревни стояли на улицах среди
каменного мусора, глядя на меня, мрачные и боящиеся, что я что-то отниму у
них. Дарак усмехнулся, гарцуя на своем норовистом вороном коне. Некоторые
женщины с плачем хватали меня за рукав. Я почти не понимала их, мои уши
закрылись для их деревенского наречия. Они были для меня ничем, но чем же
тогда был горный стан Дарака? В животе у меня образовался железный груз,
но когда мы оставили озеро и вулкан позади, он растворился.
После ночи на пепельном склоне Дарак больше не разговаривал со мной.
Все его слова поступали из вторых рук, из уст других. "Дарак говорит, что
тебе нужно то-то и то-то", "Дурак велел мне передать тебе".
Ночью, когда он сделал привал, разбили кожаные шатры, раскрашенные в
пять-шесть цветов. Один из них предоставили мне, и здесь я могла
уединяться сколько пожелаю. Я ела мало, только когда возникала нужда, и
боли становились все слабее, но неизменно возникали всякий раз. Еду и
любые другие удобства, какие, по мнению Дарака, мне могли понадобиться,
приносила самая тихая из разбойниц. Она ничего не говорила, но ее глаза,
яркие и черные, зыркали, словно вставленные в голову агатовые осы.
На рассвете четвертого дня заявился разбойник, укушенный змеей, с
распухшей и почерневшей рукой. Он ввалился за полог шатра, стремясь
исцелиться, не потеряв руки, а также стремясь показать, что он нисколечко
в меня не верит. Если я помогу ему, он сочтет, что ему полезло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
и мужчина, и что я - всего лишь жалкая женщина - нечто такое, что надо
победить, подавить и вернуть в вечное подчинение, не достойная его ножа, и
он замахнулся другой рукой, ударив меня по ребрам и животу, и тут все
оборвалось.
Я лежала под вертящимся черным небом, кружившем на вороньих крыльях,
опускаясь все ниже и ниже, с камнем - в миллионе миль от моих рук, и
руками - в миллионе миль от моего мозга.
Я достаточно помнила, чтобы закрыть глаза, когда он стянул с моего
лица маску Той.
Время остановилось.
Я наконец открыла глаза, и, думается, до того я на несколько секунд
потеряла сознание, потому что он сидел чуть в стороне, наполовину
повернувшись ко мне спиной, а я не слышала, как он удалился от меня, и не
почувствовала, как он уронил маску мне на грудь.
Он глубоко дышал. Я не видела чулком его лица, чтобы прочесть
выражение на нем. Я повернула голову к камню, и он лежал теперь так близко
от меня, что мне подумалось, будто он переместился сам собой. Затем он
изменился, и стал ножом, который мне показал Карраказ, ножом, который
всегда будет тут как тут для меня, чтобы я могла покончить с жизнью. И я
знала, что могу велеть ему поразить меня, и он послушается; и смерть будет
утешением. Но мои губы одеревенели, а рот забило пылью. Я не могла
воззвать к нему.
Затем Дарак сказал:
- Эта деревня всегда бесила меня. Я помню только побои, которые
получал здесь в детстве, но всегда приезжаю снова, чтобы получить новые
удары по спине. Вот так я приехал к ним опять и попытался им помочь, а они
призвали тебя и взывали к твоему имени. Пусть себе катятся тогда.
После этого он ненадолго умолк. Ветер мягко волновал озеро, и пепел
шелестел, как сухие листья.
- Ты, - сказал наконец он. - Я не знаю, кто ты - возможно человек, но
не нашей расы. Не мужчина и не женщина. Даже не зверь. Да. Наверное,
богиня.
Я зацепила за уши крючки маски. Нефрит, повешенный мной на шею, лежал
ледяной каплей у меня над сердцем. Я поднялась, повернулась и пошла к
более плоской местности рядом с озером, где я могла выбраться на волю, и
идти куда пожелаю.
Когда он окликнул меня, мне хотелось и обернуться и не оборачиваться,
а когда он снова окликнул, мне не хотелось, но я обернулась.
Он остановился в нескольких ярдах от меня и сказал:
- Оставь эту деревню. Поехали с нами в горы. Я хочу лишить их тебя,
этих хнычущих дураков. Ты умеешь исцелять, я знаю это. Исцеляй моих людей.
Я позабочусь, чтобы ты была сыта и одета - более чем.
На его лице проглядывал своего рода страх, но именно собственный
страх-то и завораживал его. Он хотел понять причину, а не бежать от него.
Я увидела тогда в нем великую силу человека, который способен взглянуть на
себя со стороны, каждый раз по-новому.
И он посмотрел мне в лицо - на мое безобразие. И я любила его телом,
без надежды или особого желания, и презирала его, и знала, что он
захлопнет меня в капкан, и не может быть никакой истинной близости между
нами - ни телом, ни мыслью, ни душой.
И я знала, что отправлюсь с ним.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГОРНЫЕ СТАНЫ
1
На второй день пути в горах вулкан стал тенью, оставленной позади. На
третий я, оглянувшись, не могла больше разглядеть его.
Это была открытая местность, высоко в горах и неподалеку от неба.
Тянулись коричневатые холмы, покрытые заплатами пурпурного утесника и
кроваво-красных цветов. Скальные выходы проглядывали из земли, словно
древние кости, а в черепных глазницах пещер шевелились твари - медведи,
лисы, готовя запасы на голодные месяцы. Стояло позднее лето. Все соки из
года уже выжгло.
Шайка Дарака была небольшой - человек двадцать. Главный стан лежал
впереди, в сердце горы. Несколько деревенских парней убежали с нами, с
нетерпением покинув поля ради легкой добычи на широких дорогах и трактах
Юга. Мужчины ехали на лохматых горных лошаденках, маленьких бочкогрудых
скакунах, сплошь увешанных кисточками, колокольчиками, золотыми монетами и
амулетами. На всех женщин имелась пара мулов, а иногда они ехали позади
какого-нибудь из разбойников. Дарак ехал на вороном коне, прекрасном и
горячем, неподходящем для горных восхождений, шарахавшемся всякий раз,
когда из кустов взлетала птица. Когда он выходил на дело, думалось мне, он
ездил на каком-то ином.
Как женщина я должна была идти пешком. Как ведьма я получила
собственного мула, приведенного из какой-то деревенской конюшни. Красная
туника богини исчезла, равно как и белая маска. Я была теперь в темном и
носила лицевой покров - _ш_а_й_р_и_н_; его видел Дарак у женщин степных
племен, которым полагалось скрывать свои лица после наступления половой
зрелости. На лбу и глазах ткань прилегала вплотную. Узкие прорези для
глаз, украшенные собственными поднятыми веками, отбрасывали тень на сами
глаза. От щек, над носом, ртом и подбородком свисала свободная вуаль из
того же материала. Его сшила для Дарака какая-то деревенская женщина.
Когда я выехала с ними, жители деревни стояли на улицах среди
каменного мусора, глядя на меня, мрачные и боящиеся, что я что-то отниму у
них. Дарак усмехнулся, гарцуя на своем норовистом вороном коне. Некоторые
женщины с плачем хватали меня за рукав. Я почти не понимала их, мои уши
закрылись для их деревенского наречия. Они были для меня ничем, но чем же
тогда был горный стан Дарака? В животе у меня образовался железный груз,
но когда мы оставили озеро и вулкан позади, он растворился.
После ночи на пепельном склоне Дарак больше не разговаривал со мной.
Все его слова поступали из вторых рук, из уст других. "Дарак говорит, что
тебе нужно то-то и то-то", "Дурак велел мне передать тебе".
Ночью, когда он сделал привал, разбили кожаные шатры, раскрашенные в
пять-шесть цветов. Один из них предоставили мне, и здесь я могла
уединяться сколько пожелаю. Я ела мало, только когда возникала нужда, и
боли становились все слабее, но неизменно возникали всякий раз. Еду и
любые другие удобства, какие, по мнению Дарака, мне могли понадобиться,
приносила самая тихая из разбойниц. Она ничего не говорила, но ее глаза,
яркие и черные, зыркали, словно вставленные в голову агатовые осы.
На рассвете четвертого дня заявился разбойник, укушенный змеей, с
распухшей и почерневшей рукой. Он ввалился за полог шатра, стремясь
исцелиться, не потеряв руки, а также стремясь показать, что он нисколечко
в меня не верит. Если я помогу ему, он сочтет, что ему полезло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147