Осима — редкий случай — вел машину, не превышая разрешенной скорости. Мимо, обгоняя нас, со свистом пронеслась черная «тойота-супра».
— Ходит смерть… — протянул я. — Это что? Неизлечимая болезнь? Рак или лейкемия?
Осима покачал головой:
— Может, так, а может, и нет. Я о ее здоровье ничего не знаю. Возможно, она и вправду больна. Не исключено. Но мне кажется, это связано с психикой. Воля к жизни… Вот в чем тут дело, наверное.
— У нее пропадает воля к жизни?
— Вот-вот. Она дальше жить не хочет.
— Вы думаете, Саэки-сан собирается покончить с собой?
— Вряд ли, — отвечал Осима. — Просто она потихоньку идет навстречу смерти. Прямым путем. Или смерть идет к ней навстречу.
— Как поезд подходит к станции?
— Пожалуй, — отрезал Осима и плотно сжал губы. — И тут появился ты. Кафка Тамура. Свежий, как огурчик, загадочный, как Кафка. Вас потянуло друг к другу и скоро — употребляя классическое выражение — между вами возникла связь.
— И что?
Осима на секунду оторвал руки от руля.
— И все.
Я спокойно пожал плечами.
— А мне кажется, вы думаете, что я — этот самый поезд и есть.
После долгого молчания Осима признал:
— Да. Ты прав. Я так думаю.
— То есть я веду ее к смерти?
— Но я тебя не виню. Как бы это сказать… Скорее это даже хорошо.
— Почему?
Осима не ответил. Его молчание как бы говорило: «Это уж ты сам решай ».
Утонув в сиденье, я закрыл глаза, расслабился.
— Осима-сан?
— Что?
— Понятия не имею, что мне делать. Куда идти. Что верно, что неверно. То ли вперед, то ли назад.
Осима все так же молчал, оставляя мои сомнения без ответа.
— Что же мне все-таки делать?
— Ничего не делать, — бросил он.
— Совсем ничего?
Осима кивнул:
— Потому-то я и везу тебя в горы.
— А что мне там делать, в горах?
— Слушать, как поет ветер, — сказал он. — Я всегда так делаю.
Я задумался.
Осима ласково коснулся моей руки.
— Ты ни в чем не виноват. Как и я. И пророчество здесь ни при чем, и проклятие. И ДНК, и нелогичность. И структурализм, и третья промышленная революция. Мы все когда-нибудь вымрем, исчезнем, потому что мир так устроен… стоит на разрушении и утратах. И наше существование — всего-навсего отражение этого принципа. Вот дует ветер. Бывает, бушует, гудит — прямо ураган. А то веет легонько, приятно, ласково. Дует-дует и стихает, успокаивается. Сильный или слабый — все равно. Он же не материальный объект. Просто слово, которым обозначают движение воздушных потоков. Прислушайся хорошенько и поймешь эту метафору.
Я тоже взял Осиму за руку. Она была мягкая и теплая, с гладкой кожей, какая-то бесполая, тонкая и изящная.
— Осима-сан… Значит, мне сейчас лучше с Саэки-сан не видеться?
— Да. Какое-то время. Мне так кажется. Оставить ее наедине с собой. Она умная, сильная. Так долго страдала от одиночества, такие воспоминания на нее давят… Она сама потихоньку все решит.
— Выходит, я — дитё малое и только мешаю.
— Да нет, — мягко вымолвил Осима. — Я совсем о другом. Ты сделал то, что должен был сделать, и в этом есть большой смысл. И для тебя, и для нее. Все остальное теперь в ее руках. Может, мои слова прозвучат холодно и равнодушно, но сейчас ты ничего не можешь. Так что отправляйся в горы и займись собой. Самое время.
— Заняться собой?
— Мой тебе совет, Кафка: слушай, — сказал Осима. — Вслушивайся в себя, как моллюск.
Глава 36
Зайдя в гостиницу, Хосино убедился, что Наката по-прежнему спит, даже не переменив позы. Булочки и упаковка апельсинового сока лежали у изголовья нетронутые. Похоже, его спутник так ни разу и не вставал. Хосино прикинул, сколько он же спит. Лег накануне днем, в два часа, значит, уже тридцать часов. Какой сегодня день? Что-то он совсем здесь со временем запутался. Парень достал из сумки записную книжку с календарем. Так… На автобусе приехали из Кобэ в Токусиму. То была суббота. Продрых Наката аж до понедельника. В тот же день перебрались из Токусимы в Такамацу. В четверг возились с камнем в жуткую грозу, и после обеда Наката завалился в постель, спал всю ночь… Получается, сегодня пятница. А вообще, такое впечатление, что он на Сикоку притащился, чтобы выспаться как следует.
Все шло как в прошлый вечер — Хосино посидел в фуро, немного посмотрел телевизор и растянулся на постели. Наката мирно посапывал во сне. Ну и ладно, будь что будет, думал Хосино. Пусть человек спит, раз ему хочется. И нечего тут голову ломать. Пол-одиннадцатого Хосино уже спал.
В пять утра его разбудил мобильник, заверещавший в сумке. Хосино открыл глаз, взял трубку. Лежавший рядом Наката все не просыпался.
— Алло!
— Хосино-тян! — услышал он мужской голос.
— Полковник Сандерс?
— Так точно. Как дела?
— Да вроде нормально… — ответил Хосино. — Эй, папаша, а как ты мой номер узнал? Я же тебе не говорил. А потом я телефон выключил, как сюда приехал. Чтобы с работы не звонили. Как же ты дозвонился? Странно… Чего-то не пойму я.
— Я же тебе говорил, Хосино-тян: я не Бог и не Будда, и не человек, а нечто особенное. Я — абстрактное понятие, дух. Мне на твой мобильник позвонить — раз плюнуть. Проще простого. Включен телефон или нет — какая разница. Чему тут удивляться-то. Вообще-то надо было прямо к тебе заявиться, но тогда ты бы наверняка упал от неожиданности — открыл бы глаза, а я рядом сижу.
— Точно. Упал бы.
— Потому я и звоню. Мы приличия знаем.
— Это самое главное, — сказал Хосино. — Но я вот что хотел спросить, папаша. Чего теперь с этим камнем делать? Мы с Накатой его перевернули, какой-то вход открыли. Как раз гроза началась. Гремит со страшной силой, а я с ним корячусь. Думал, сдохну. Такая тяжесть! Ой, я же про Накату еще тебе не рассказывал. Мы с ним вместе сюда приехали…
— Знаю, — оборван его Полковник Сандерс. — Можешь не объяснять.
— Ага, ну ладно. И после этого Наката залег в спячку, как медведь зимой. А камень все здесь лежит. Может, его все-таки вернуть в храм? Мы ведь его без спросу утащили. Я очень проклятия боюсь.
— До чего ты нудный! Какое еще проклятие? Сколько можно повторять одно и тоже? — возмутился Полковник Сандерс. — Пусть камень пока у тебя побудет. Открыли — значит, должны и закрыть. А уж потом вернете на место. Сейчас еще не время. Понял? О'кей?
— О'кей, — ответил парень. — Что открыли — закроем. Что взяли — на место положим. Все понятно. Попробуем. Знаешь, папаша? Я себе голову больше ломать не хочу. Буду делать, как ты говоришь, хотя толком никак не врублюсь что к чему. Ты меня вчера вечером убедил. Загогулины такие… ничего не разберешь. Что тогда без толку мозги напрягать?
— Мудрое решение. Не зря говорят: лучше вообще ни о чем не думать, чем думать о всякой ерунде.
— Хорошо сказано.
— С большим смыслом.
— А еще вот как можно сказать: «Дворецкий, что родился в год овцы, потребен, дабы не отдать концы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Ходит смерть… — протянул я. — Это что? Неизлечимая болезнь? Рак или лейкемия?
Осима покачал головой:
— Может, так, а может, и нет. Я о ее здоровье ничего не знаю. Возможно, она и вправду больна. Не исключено. Но мне кажется, это связано с психикой. Воля к жизни… Вот в чем тут дело, наверное.
— У нее пропадает воля к жизни?
— Вот-вот. Она дальше жить не хочет.
— Вы думаете, Саэки-сан собирается покончить с собой?
— Вряд ли, — отвечал Осима. — Просто она потихоньку идет навстречу смерти. Прямым путем. Или смерть идет к ней навстречу.
— Как поезд подходит к станции?
— Пожалуй, — отрезал Осима и плотно сжал губы. — И тут появился ты. Кафка Тамура. Свежий, как огурчик, загадочный, как Кафка. Вас потянуло друг к другу и скоро — употребляя классическое выражение — между вами возникла связь.
— И что?
Осима на секунду оторвал руки от руля.
— И все.
Я спокойно пожал плечами.
— А мне кажется, вы думаете, что я — этот самый поезд и есть.
После долгого молчания Осима признал:
— Да. Ты прав. Я так думаю.
— То есть я веду ее к смерти?
— Но я тебя не виню. Как бы это сказать… Скорее это даже хорошо.
— Почему?
Осима не ответил. Его молчание как бы говорило: «Это уж ты сам решай ».
Утонув в сиденье, я закрыл глаза, расслабился.
— Осима-сан?
— Что?
— Понятия не имею, что мне делать. Куда идти. Что верно, что неверно. То ли вперед, то ли назад.
Осима все так же молчал, оставляя мои сомнения без ответа.
— Что же мне все-таки делать?
— Ничего не делать, — бросил он.
— Совсем ничего?
Осима кивнул:
— Потому-то я и везу тебя в горы.
— А что мне там делать, в горах?
— Слушать, как поет ветер, — сказал он. — Я всегда так делаю.
Я задумался.
Осима ласково коснулся моей руки.
— Ты ни в чем не виноват. Как и я. И пророчество здесь ни при чем, и проклятие. И ДНК, и нелогичность. И структурализм, и третья промышленная революция. Мы все когда-нибудь вымрем, исчезнем, потому что мир так устроен… стоит на разрушении и утратах. И наше существование — всего-навсего отражение этого принципа. Вот дует ветер. Бывает, бушует, гудит — прямо ураган. А то веет легонько, приятно, ласково. Дует-дует и стихает, успокаивается. Сильный или слабый — все равно. Он же не материальный объект. Просто слово, которым обозначают движение воздушных потоков. Прислушайся хорошенько и поймешь эту метафору.
Я тоже взял Осиму за руку. Она была мягкая и теплая, с гладкой кожей, какая-то бесполая, тонкая и изящная.
— Осима-сан… Значит, мне сейчас лучше с Саэки-сан не видеться?
— Да. Какое-то время. Мне так кажется. Оставить ее наедине с собой. Она умная, сильная. Так долго страдала от одиночества, такие воспоминания на нее давят… Она сама потихоньку все решит.
— Выходит, я — дитё малое и только мешаю.
— Да нет, — мягко вымолвил Осима. — Я совсем о другом. Ты сделал то, что должен был сделать, и в этом есть большой смысл. И для тебя, и для нее. Все остальное теперь в ее руках. Может, мои слова прозвучат холодно и равнодушно, но сейчас ты ничего не можешь. Так что отправляйся в горы и займись собой. Самое время.
— Заняться собой?
— Мой тебе совет, Кафка: слушай, — сказал Осима. — Вслушивайся в себя, как моллюск.
Глава 36
Зайдя в гостиницу, Хосино убедился, что Наката по-прежнему спит, даже не переменив позы. Булочки и упаковка апельсинового сока лежали у изголовья нетронутые. Похоже, его спутник так ни разу и не вставал. Хосино прикинул, сколько он же спит. Лег накануне днем, в два часа, значит, уже тридцать часов. Какой сегодня день? Что-то он совсем здесь со временем запутался. Парень достал из сумки записную книжку с календарем. Так… На автобусе приехали из Кобэ в Токусиму. То была суббота. Продрых Наката аж до понедельника. В тот же день перебрались из Токусимы в Такамацу. В четверг возились с камнем в жуткую грозу, и после обеда Наката завалился в постель, спал всю ночь… Получается, сегодня пятница. А вообще, такое впечатление, что он на Сикоку притащился, чтобы выспаться как следует.
Все шло как в прошлый вечер — Хосино посидел в фуро, немного посмотрел телевизор и растянулся на постели. Наката мирно посапывал во сне. Ну и ладно, будь что будет, думал Хосино. Пусть человек спит, раз ему хочется. И нечего тут голову ломать. Пол-одиннадцатого Хосино уже спал.
В пять утра его разбудил мобильник, заверещавший в сумке. Хосино открыл глаз, взял трубку. Лежавший рядом Наката все не просыпался.
— Алло!
— Хосино-тян! — услышал он мужской голос.
— Полковник Сандерс?
— Так точно. Как дела?
— Да вроде нормально… — ответил Хосино. — Эй, папаша, а как ты мой номер узнал? Я же тебе не говорил. А потом я телефон выключил, как сюда приехал. Чтобы с работы не звонили. Как же ты дозвонился? Странно… Чего-то не пойму я.
— Я же тебе говорил, Хосино-тян: я не Бог и не Будда, и не человек, а нечто особенное. Я — абстрактное понятие, дух. Мне на твой мобильник позвонить — раз плюнуть. Проще простого. Включен телефон или нет — какая разница. Чему тут удивляться-то. Вообще-то надо было прямо к тебе заявиться, но тогда ты бы наверняка упал от неожиданности — открыл бы глаза, а я рядом сижу.
— Точно. Упал бы.
— Потому я и звоню. Мы приличия знаем.
— Это самое главное, — сказал Хосино. — Но я вот что хотел спросить, папаша. Чего теперь с этим камнем делать? Мы с Накатой его перевернули, какой-то вход открыли. Как раз гроза началась. Гремит со страшной силой, а я с ним корячусь. Думал, сдохну. Такая тяжесть! Ой, я же про Накату еще тебе не рассказывал. Мы с ним вместе сюда приехали…
— Знаю, — оборван его Полковник Сандерс. — Можешь не объяснять.
— Ага, ну ладно. И после этого Наката залег в спячку, как медведь зимой. А камень все здесь лежит. Может, его все-таки вернуть в храм? Мы ведь его без спросу утащили. Я очень проклятия боюсь.
— До чего ты нудный! Какое еще проклятие? Сколько можно повторять одно и тоже? — возмутился Полковник Сандерс. — Пусть камень пока у тебя побудет. Открыли — значит, должны и закрыть. А уж потом вернете на место. Сейчас еще не время. Понял? О'кей?
— О'кей, — ответил парень. — Что открыли — закроем. Что взяли — на место положим. Все понятно. Попробуем. Знаешь, папаша? Я себе голову больше ломать не хочу. Буду делать, как ты говоришь, хотя толком никак не врублюсь что к чему. Ты меня вчера вечером убедил. Загогулины такие… ничего не разберешь. Что тогда без толку мозги напрягать?
— Мудрое решение. Не зря говорят: лучше вообще ни о чем не думать, чем думать о всякой ерунде.
— Хорошо сказано.
— С большим смыслом.
— А еще вот как можно сказать: «Дворецкий, что родился в год овцы, потребен, дабы не отдать концы».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138