Ну чего из-за денег базарить?
— Хорошо. Наката плохо в деньгах разбирается. Делайте, пожалуйста, как хотите, Хосино-сан.
— Знаешь, Наката-сан, после твоего шиацу мне правда намного лучше стало. Как бы мне тебя отблагодарить — хоть немного? Давно я так классно себя не чувствовал. Прямо заново родился.
— Прекрасно. Только Наката ни про какую шиацу ничего не знает. А кости — это да, очень важно.
— Ну, шиацу, мануальщики или как еще там их называют… Но у тебя точно талант. Хорошие бабки можешь заколачивать. Даю гарантию. С шоферами тебя познакомлю. Только на них озолотишься.
— Наката увидел вашу спину, Хосино-сан, и понял: что-то не так. Наката как видит такое, сразу хочет поправить. Он на мебельной фабрике долго работал, может, еще и поэтому как только на глаза что-нибудь кривое попадется, так сразу хочется выпрямить. Такой у Накаты характер. Но кости он в первый раз выпрямлял.
— Вот в этом-то, наверное, у тебя и талант, — с восхищением сказал парень.
— А раньше Наката мог с кошками разговаривать.
— Ото!
— Но совсем недавно вдруг разучился. Это все из-за Джонни Уокера.
— Понятное дело.
— Вы же знаете, что у Накаты голова не в порядке. Когда сложно, он не понимает. А сейчас сложно, что ни говори. Рыба да пиявки, к примеру, с неба валятся.
— Вот-вот.
— Но спина у вас, Хосино-сан, лучше стала. Наката очень рад. У вас — хорошее настроение и у Накаты — хорошее.
— Я тоже очень рад.
— Замечательно.
— Эй, а пиявки?… Ну, на стоянке в Фудзикава…
— Да-да. Наката про пиявок помнит.
— А ты случаем к ним отношения не имеешь?
Наката чуть задумался, что с ним обычно бывало редко, и сказал:
— Наката и сам не знает. Но у него был зонтик, он его раскрыл, а пиявки все падали и падали…
— Угу.
— Нет, что ни говори, а людей убивать — нехорошо, — заявил Наката и решительно кивнул.
— Кто бы спорил. Конечно, нехорошо, — согласился Хосино.
— Да, — резюмировал Наката и с той же решимостью мотнул головой.
В Такамацу они сошли с поезда, заглянули в привокзальное кафе, где подавали удон, и пообедали. Из окна кафе были видны большие портовые краны, на которых сидело много чаек. Наката с наслаждением поедал лапшу.
— Просто объедение.
— Ну и слава богу, — сказал Хосино. — А здорово здесь, правда, Наката-сан?
— Хорошо, Хосино-сан.
— Место классное. Ну и что делать будем?
— Наверное, будем искать камень от входа.
— Камень от входа?
— Да.
— Ну… — протянул Хосино, — это долгая история…
Наката взял в руки чашку с лапшой и выпил весь бульон до последней капли.
— Да. История длинная. Но если слишком долго, Наката ничего не поймет. А если мы поедем туда , то скорее всего поймем.
— Значит, если туда , то разберемся?
— Совершенно верно.
— А пока, выходит, не ясно?
— Да. Пока не пойдем, Накате совсем ничего не понятно.
— Ну ладно. Я, честно сказать, тоже долгих историй не люблю. Вот бы отыскать этот самый камушек от входа .
— Совершенно верно.
— И где же он?
— Наката понятия не имеет.
— Как говорят, ни ухом, ни рылом, — покачал головой парень.
Глава 25
Я несколько раз засыпал и тут же просыпался. Хотелось не пропустить момент ее появления. Но как ни старался, все равно, как и в прошлую ночь, обнаружил, что она уже сидит на стуле. Светящиеся стрелки часов у изголовья отмеряли самое начало четвертого. Шторы, которые, перед тем как лечь, я точно задернул, неведомым образом оказались раздвинуты. Как и минувшей ночью. Не было только луны. Небо плотно затянули облака, а может, и дождь моросил. В комнате было куда темнее, чем накануне, ее освещал лишь пробившийся сквозь деревья тусклый свет далеких фонарей в саду. Глаза не сразу привыкли к такому освещению.
Девушка сидела, поставив локти на стол и уперев в них подбородок, и смотрела на картину, висевшую на стене. Одета она была так же, как раньше. Рассмотреть в темноте ее лицо я не сумел, как ни напрягал зрение. Зато удивительно четко и глубоко вырисовывались контуры фигуры и лица, плававшие в прозрачном полумраке. Можно не сомневаться — передо мной сидела Саэки-сан. Не нынешняя, а та девочка, какой она была много лет назад.
Казалось, она о чем-то глубоко задумалась. А может, это просто глубокий долгий сон? Нет, скорее она сама и есть этот глубокий долгий сон. Так или иначе, я затаил дыхание, чтобы не нарушить сложившегося равновесия. Замер, не шевелясь. Лишь изредка поглядывал на часы. Время шло своим ходом — неспешным, но размеренным и четким.
Сердце вдруг заработало бешеными толчками. Я услышал отрывистый и сухой стук, будто кто-то выбивал дробь по входной двери. Звук этот с каким-то упорством и настойчивостью разрывал ночную тишину, в которой утопала комната. Он прежде всего напугал меня самого — да так, что я чуть не вскочил с постели.
Черный силуэт девушки чуть шевельнулся во мраке. Она подняла голову и насторожилась — ей были слышны удары моего сердца. Слегка наклонив голову набок, как лесной зверек, весь обратившийся в слух перед незнакомым звуком, девушка повернулась к моей кровати. Однако было ясно: ее глаза меня не видят и в ее снах меня нет. Невидимая линия разделяла нас на два отдельно существующих мира.
Лихорадочно заколотившееся сердце так же быстро утихомирилось. Восстановилось и дыхание. Я успокоился. Девушка перестала прислушиваться, и снова перевела взгляд на «Кафку на пляже». В той же позе — локти на столе подпирают подбородок — она, видимо, вернулась мыслями в летний день на картине, в котором жил мальчик.
Она просидела в комнате еще минут двадцать, а потом исчезла — как и прошлой ночью, встала со стула, босиком бесшумно направилась к двери и, не открывая ее, растворилась. Не двигаясь, я полежал еще немного, потом слез с кровати и, не включая свет, опустился в темноте на стул, где только что сидела она. Положил руки на стол, погрузился в ощущения, которые она оставила после себя: я черпал в них биение девичьего сердца, наполняя им свою душу. Глаз я не открывал.
У меня с этой девушкой была, по крайней мере, одна общая черта. Я догадался, в чем дело. Да — и она, и я любили людей, уже потерянных для этого мира.
Через какое-то время я задремал, но спал неспокойно. Тело требовало нормального сна, а сознание засыпать никак не хотело. Я напоминал себе раскачивающийся маятник. Пока ночь раздумывала, уступать утру свои порядки или нет, в саду ожили птицы. Их голоса окончательно разбудили меня.
Натянув джинсы и рубашку с длинными рукавами поверх майки, я вышел из библиотеки. В начале шестого на улице еще не было ни души. Миновав квартал старых домов и пройдя сосновую рощу, защищавшую дома от ветра с моря, я перелез через волнолом и очутился на берегу моря. Ветерок едва ощутимо холодил кожу. Небо сплошь затянули пепельно-серые облака, но дождь пока не собирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
— Хорошо. Наката плохо в деньгах разбирается. Делайте, пожалуйста, как хотите, Хосино-сан.
— Знаешь, Наката-сан, после твоего шиацу мне правда намного лучше стало. Как бы мне тебя отблагодарить — хоть немного? Давно я так классно себя не чувствовал. Прямо заново родился.
— Прекрасно. Только Наката ни про какую шиацу ничего не знает. А кости — это да, очень важно.
— Ну, шиацу, мануальщики или как еще там их называют… Но у тебя точно талант. Хорошие бабки можешь заколачивать. Даю гарантию. С шоферами тебя познакомлю. Только на них озолотишься.
— Наката увидел вашу спину, Хосино-сан, и понял: что-то не так. Наката как видит такое, сразу хочет поправить. Он на мебельной фабрике долго работал, может, еще и поэтому как только на глаза что-нибудь кривое попадется, так сразу хочется выпрямить. Такой у Накаты характер. Но кости он в первый раз выпрямлял.
— Вот в этом-то, наверное, у тебя и талант, — с восхищением сказал парень.
— А раньше Наката мог с кошками разговаривать.
— Ото!
— Но совсем недавно вдруг разучился. Это все из-за Джонни Уокера.
— Понятное дело.
— Вы же знаете, что у Накаты голова не в порядке. Когда сложно, он не понимает. А сейчас сложно, что ни говори. Рыба да пиявки, к примеру, с неба валятся.
— Вот-вот.
— Но спина у вас, Хосино-сан, лучше стала. Наката очень рад. У вас — хорошее настроение и у Накаты — хорошее.
— Я тоже очень рад.
— Замечательно.
— Эй, а пиявки?… Ну, на стоянке в Фудзикава…
— Да-да. Наката про пиявок помнит.
— А ты случаем к ним отношения не имеешь?
Наката чуть задумался, что с ним обычно бывало редко, и сказал:
— Наката и сам не знает. Но у него был зонтик, он его раскрыл, а пиявки все падали и падали…
— Угу.
— Нет, что ни говори, а людей убивать — нехорошо, — заявил Наката и решительно кивнул.
— Кто бы спорил. Конечно, нехорошо, — согласился Хосино.
— Да, — резюмировал Наката и с той же решимостью мотнул головой.
В Такамацу они сошли с поезда, заглянули в привокзальное кафе, где подавали удон, и пообедали. Из окна кафе были видны большие портовые краны, на которых сидело много чаек. Наката с наслаждением поедал лапшу.
— Просто объедение.
— Ну и слава богу, — сказал Хосино. — А здорово здесь, правда, Наката-сан?
— Хорошо, Хосино-сан.
— Место классное. Ну и что делать будем?
— Наверное, будем искать камень от входа.
— Камень от входа?
— Да.
— Ну… — протянул Хосино, — это долгая история…
Наката взял в руки чашку с лапшой и выпил весь бульон до последней капли.
— Да. История длинная. Но если слишком долго, Наката ничего не поймет. А если мы поедем туда , то скорее всего поймем.
— Значит, если туда , то разберемся?
— Совершенно верно.
— А пока, выходит, не ясно?
— Да. Пока не пойдем, Накате совсем ничего не понятно.
— Ну ладно. Я, честно сказать, тоже долгих историй не люблю. Вот бы отыскать этот самый камушек от входа .
— Совершенно верно.
— И где же он?
— Наката понятия не имеет.
— Как говорят, ни ухом, ни рылом, — покачал головой парень.
Глава 25
Я несколько раз засыпал и тут же просыпался. Хотелось не пропустить момент ее появления. Но как ни старался, все равно, как и в прошлую ночь, обнаружил, что она уже сидит на стуле. Светящиеся стрелки часов у изголовья отмеряли самое начало четвертого. Шторы, которые, перед тем как лечь, я точно задернул, неведомым образом оказались раздвинуты. Как и минувшей ночью. Не было только луны. Небо плотно затянули облака, а может, и дождь моросил. В комнате было куда темнее, чем накануне, ее освещал лишь пробившийся сквозь деревья тусклый свет далеких фонарей в саду. Глаза не сразу привыкли к такому освещению.
Девушка сидела, поставив локти на стол и уперев в них подбородок, и смотрела на картину, висевшую на стене. Одета она была так же, как раньше. Рассмотреть в темноте ее лицо я не сумел, как ни напрягал зрение. Зато удивительно четко и глубоко вырисовывались контуры фигуры и лица, плававшие в прозрачном полумраке. Можно не сомневаться — передо мной сидела Саэки-сан. Не нынешняя, а та девочка, какой она была много лет назад.
Казалось, она о чем-то глубоко задумалась. А может, это просто глубокий долгий сон? Нет, скорее она сама и есть этот глубокий долгий сон. Так или иначе, я затаил дыхание, чтобы не нарушить сложившегося равновесия. Замер, не шевелясь. Лишь изредка поглядывал на часы. Время шло своим ходом — неспешным, но размеренным и четким.
Сердце вдруг заработало бешеными толчками. Я услышал отрывистый и сухой стук, будто кто-то выбивал дробь по входной двери. Звук этот с каким-то упорством и настойчивостью разрывал ночную тишину, в которой утопала комната. Он прежде всего напугал меня самого — да так, что я чуть не вскочил с постели.
Черный силуэт девушки чуть шевельнулся во мраке. Она подняла голову и насторожилась — ей были слышны удары моего сердца. Слегка наклонив голову набок, как лесной зверек, весь обратившийся в слух перед незнакомым звуком, девушка повернулась к моей кровати. Однако было ясно: ее глаза меня не видят и в ее снах меня нет. Невидимая линия разделяла нас на два отдельно существующих мира.
Лихорадочно заколотившееся сердце так же быстро утихомирилось. Восстановилось и дыхание. Я успокоился. Девушка перестала прислушиваться, и снова перевела взгляд на «Кафку на пляже». В той же позе — локти на столе подпирают подбородок — она, видимо, вернулась мыслями в летний день на картине, в котором жил мальчик.
Она просидела в комнате еще минут двадцать, а потом исчезла — как и прошлой ночью, встала со стула, босиком бесшумно направилась к двери и, не открывая ее, растворилась. Не двигаясь, я полежал еще немного, потом слез с кровати и, не включая свет, опустился в темноте на стул, где только что сидела она. Положил руки на стол, погрузился в ощущения, которые она оставила после себя: я черпал в них биение девичьего сердца, наполняя им свою душу. Глаз я не открывал.
У меня с этой девушкой была, по крайней мере, одна общая черта. Я догадался, в чем дело. Да — и она, и я любили людей, уже потерянных для этого мира.
Через какое-то время я задремал, но спал неспокойно. Тело требовало нормального сна, а сознание засыпать никак не хотело. Я напоминал себе раскачивающийся маятник. Пока ночь раздумывала, уступать утру свои порядки или нет, в саду ожили птицы. Их голоса окончательно разбудили меня.
Натянув джинсы и рубашку с длинными рукавами поверх майки, я вышел из библиотеки. В начале шестого на улице еще не было ни души. Миновав квартал старых домов и пройдя сосновую рощу, защищавшую дома от ветра с моря, я перелез через волнолом и очутился на берегу моря. Ветерок едва ощутимо холодил кожу. Небо сплошь затянули пепельно-серые облака, но дождь пока не собирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138