Стояло тихое, безмятежное утро. Тучи звукоизолирующей ватой поглощали все рождавшиеся на земле звуки.
Я зашагал по пешеходной дорожке, проложенной вдоль берега, представляя, что, наверное, где-то здесь, на песчаном пляже сидел в шезлонге мальчик с картины. Однако точно определить это место не удалось. Ведь на картине были только песчаный берег, горизонт, небо и облака. И еще остров. Но островов в море передо мной было много, а как выглядел тот, что на картине, я точно не запомнил. Усевшись лицом к воде, я вывел пальцем на песке рамку картины, поместил в нее сидящего в шезлонге мальчика. В скованном штилем небе металась в замешательстве белая чайка. На берег размеренно набегали невысокие волны, оставляли на песке замысловатые мягкие линии и клочки пены и откатывались назад.
И тут я почувствовал ревность к этому мальчишке на картине.
— А ведь у тебя к нему ревность, — шепчет мне на ухо Ворона.
И к кому ревнуешь? К несчастному парню, не дожившему даже до двадцати, когда его убили. Просто так, без всякого смысла, с кем-то перепутав. Да еще и тридцать лет назад. И как ревнуешь! Аж дыхание перехватывает. С тобой это в первый раз. Теперь ты знаешь, что такое ревность. Она сжигает тебя, как пожар.
С самого рождения ты никогда никому не завидовал, не думал, как бы тебе стать другим. Но сейчас ты весь извелся от зависти и хотел бы оказаться на месте этого парня, если бы только это было возможно. Даже несмотря на то, что потом, в двадцать лет, тебя бы запытали и насмерть забили железными трубами. Я думаю, ты все равно захотел бы превратиться в него, чтобы до двадцати лет любить Саэки-сан, любить во крови и плоти, отдаваясь целиком, — и чтобы она тебя любила так же. Чтобы обнимать ее, сколько хочешь, сливаться с ней раз за разом. Чтобы проводить пальцем по каждому сантиметру ее тела и чтобы она делала то же самое с тобой. Чтобы даже после своей смерти отпечататься в ее сердце, как рассказ, как отражение. Чтобы в своих воспоминаниях она каждую ночь любила тебя.
Ну ситуация, скажу я тебе! Влюбился в девушку, которой уже нет — она ушла, — ревнуешь к парню, который уже умер. Но несмотря ни на что, эти твои ощущения куда реальнее и мучительнее всего, что ты переживал до сих пор. И нет никакого выхода. Нет даже возможности поискать выход. Ты заблудился в лабиринте времени. И самая главная проблема в том, что у тебя нет ни малейшего желания выбраться из него. Так?
На следующее утро Осима появился в библиотеке пораньше. До его прихода я пропылесосил пол на первом и втором этажах, вытер влажной тряпкой столы и стулья, открыл и протер окна, вымыл туалет, выбросил мусор из корзин, поменял воду в вазах с цветами. Зажег свет, включил компьютер с электронным каталогом. Осталось только открыть ворота. Осима проверил мою работу и удовлетворенно кивнул.
— Ты шустрый парень, и память у тебя что надо.
Вскипятив воду, я приготовил ему кофе. А себе, как и в прошлый раз, заварил «Эрл Грей». За окном начался дождь. Настоящий ливень. Откуда-то издалека доносились раскаты грома. До полудня было еще далеко, но все вокруг потемнело, как вечером.
— Осима-сан, я хотел вас попросить…
— О чем?
— Нельзя ли где-нибудь достать ноты к «Кафке на пляже»?
Осима немного подумал и сказал:
— Надо в Интернете пошарить. Поискать нотные издательства. Если в каталоге есть, наверное, можно заплатить что-то и скачать. Поищем.
— Спасибо.
Осима присел на край стойки, опустил в чашку крошечный кусочек сахара, осторожно помешал ложкой.
— Ну что? Понравилась песня?
— Очень.
— Мне тоже нравится. Красивая вещь, редкая. Незатейливая, но со смыслом. Сразу видишь, какой человек ее сочинил.
— Хотя стихи такие… очень символические, — вставил я.
— Стихи и символизм разделить нельзя. Так с давних пор повелось. Это как пираты и ром.
— Вы думаете, Саэки-сан понимала, что эти слова значат, какой в них смысл?
Осима поднял голову, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома и прикидывая, где грохочет. Взглянул на меня и покачал головой:
— Дело не только в этом. Символизм и смысл — вещи разные. Она все эти пространные условности — смысл, логику — опустила и как-то смогла подобрать нужные, правильные слова. Поймала их во сне, как осторожно ловят за крылышки порхающую бабочку. Люди с художественным талантом без лишнего многословия обходятся.
— То есть могло быть так, что Саэки-сан отыскала эти слова в каком-то другом пространстве, во сне например?
— Когда стихи классные, так, в общем-то, и получается. Если в словах нет предвидения, если они не прокладывают тоннель от автора к читателю, значит, стихи свою функцию не выполнили.
— Но ведь полно стихов, в которых это вроде бы есть, а на самом деле нет. Подделок, — сказал я.
— Это правда. Подстроиться нетрудно — была бы сноровка. А если еще словечки вставлять позаковыристее, символистские, — вот тебе, пожалуйста, и стихи.
— Но в «Кафке на пляже» есть что-то очень искреннее.
— Я тоже так считаю. В словах песни нет ничего наносного. Правда, стихи уже слились с мелодией в неразрывное целое, и я не могу точно судить, насколько у них, самих по себе, велика сила словесного убеждения в чистом виде, — проговорил Осима и слегка покачал головой. — Но как бы то ни было, у Саэки-сан oт природы богатый талант, и музыку она чувствует. И еще у нее оказалась практическая сметка — ведь сумела воспользоваться выпавшим шансом. Ее способности должны были раскрыться еще больше, если бы не тот трагический случай, после которого она выпала из жизни. Как жаль, что все так вышло.
— И куда же делся ее талант? — спросил я. Осима посмотрел на меня:
— Ты хочешь сказать: куда делся талант Саэки-сан, после того как погиб ее парень?
Я кивнул:
— Ну, если талант — это своего рода природная энергия, она же должна искать какой-то выход?
— Не знаю, — ответил Осима. — Представить не могу, куда может деться талант. Бывает, просто исчезает и все. Или уходит, как грунтовые воды, глубоко под землю и перетекает там куда-то.
— А может, Саэки-сан решила с музыки на что-то другое переключиться?
— Другое? — с интересом спросил Осима, сдвинув брови. — На что же, например?
Я не нашел, что ответить.
— Не знаю. Мне просто так показалось. К примеру… на что-нибудь невещественное, не имеющее формы.
— Как понимать — не имеющее формы?
— Ну, на что-то такое, чего другие не видят. Такое, к чему она стремилась только для себя. Так сказать, внутренняя работа…
Осима поднял руку, чтобы откинуть назад свалившуюся на лоб челку. Как расческой, провел тонкими пальцами по волосам.
— Интересно. Может, и вправду, покинув этот город, уехав куда-то — мы не знаем, куда, — Саэки-сан, как ты говоришь, направила свой талант, свои способности на нечто, не имеющее формы. Может, и так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Я зашагал по пешеходной дорожке, проложенной вдоль берега, представляя, что, наверное, где-то здесь, на песчаном пляже сидел в шезлонге мальчик с картины. Однако точно определить это место не удалось. Ведь на картине были только песчаный берег, горизонт, небо и облака. И еще остров. Но островов в море передо мной было много, а как выглядел тот, что на картине, я точно не запомнил. Усевшись лицом к воде, я вывел пальцем на песке рамку картины, поместил в нее сидящего в шезлонге мальчика. В скованном штилем небе металась в замешательстве белая чайка. На берег размеренно набегали невысокие волны, оставляли на песке замысловатые мягкие линии и клочки пены и откатывались назад.
И тут я почувствовал ревность к этому мальчишке на картине.
— А ведь у тебя к нему ревность, — шепчет мне на ухо Ворона.
И к кому ревнуешь? К несчастному парню, не дожившему даже до двадцати, когда его убили. Просто так, без всякого смысла, с кем-то перепутав. Да еще и тридцать лет назад. И как ревнуешь! Аж дыхание перехватывает. С тобой это в первый раз. Теперь ты знаешь, что такое ревность. Она сжигает тебя, как пожар.
С самого рождения ты никогда никому не завидовал, не думал, как бы тебе стать другим. Но сейчас ты весь извелся от зависти и хотел бы оказаться на месте этого парня, если бы только это было возможно. Даже несмотря на то, что потом, в двадцать лет, тебя бы запытали и насмерть забили железными трубами. Я думаю, ты все равно захотел бы превратиться в него, чтобы до двадцати лет любить Саэки-сан, любить во крови и плоти, отдаваясь целиком, — и чтобы она тебя любила так же. Чтобы обнимать ее, сколько хочешь, сливаться с ней раз за разом. Чтобы проводить пальцем по каждому сантиметру ее тела и чтобы она делала то же самое с тобой. Чтобы даже после своей смерти отпечататься в ее сердце, как рассказ, как отражение. Чтобы в своих воспоминаниях она каждую ночь любила тебя.
Ну ситуация, скажу я тебе! Влюбился в девушку, которой уже нет — она ушла, — ревнуешь к парню, который уже умер. Но несмотря ни на что, эти твои ощущения куда реальнее и мучительнее всего, что ты переживал до сих пор. И нет никакого выхода. Нет даже возможности поискать выход. Ты заблудился в лабиринте времени. И самая главная проблема в том, что у тебя нет ни малейшего желания выбраться из него. Так?
На следующее утро Осима появился в библиотеке пораньше. До его прихода я пропылесосил пол на первом и втором этажах, вытер влажной тряпкой столы и стулья, открыл и протер окна, вымыл туалет, выбросил мусор из корзин, поменял воду в вазах с цветами. Зажег свет, включил компьютер с электронным каталогом. Осталось только открыть ворота. Осима проверил мою работу и удовлетворенно кивнул.
— Ты шустрый парень, и память у тебя что надо.
Вскипятив воду, я приготовил ему кофе. А себе, как и в прошлый раз, заварил «Эрл Грей». За окном начался дождь. Настоящий ливень. Откуда-то издалека доносились раскаты грома. До полудня было еще далеко, но все вокруг потемнело, как вечером.
— Осима-сан, я хотел вас попросить…
— О чем?
— Нельзя ли где-нибудь достать ноты к «Кафке на пляже»?
Осима немного подумал и сказал:
— Надо в Интернете пошарить. Поискать нотные издательства. Если в каталоге есть, наверное, можно заплатить что-то и скачать. Поищем.
— Спасибо.
Осима присел на край стойки, опустил в чашку крошечный кусочек сахара, осторожно помешал ложкой.
— Ну что? Понравилась песня?
— Очень.
— Мне тоже нравится. Красивая вещь, редкая. Незатейливая, но со смыслом. Сразу видишь, какой человек ее сочинил.
— Хотя стихи такие… очень символические, — вставил я.
— Стихи и символизм разделить нельзя. Так с давних пор повелось. Это как пираты и ром.
— Вы думаете, Саэки-сан понимала, что эти слова значат, какой в них смысл?
Осима поднял голову, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома и прикидывая, где грохочет. Взглянул на меня и покачал головой:
— Дело не только в этом. Символизм и смысл — вещи разные. Она все эти пространные условности — смысл, логику — опустила и как-то смогла подобрать нужные, правильные слова. Поймала их во сне, как осторожно ловят за крылышки порхающую бабочку. Люди с художественным талантом без лишнего многословия обходятся.
— То есть могло быть так, что Саэки-сан отыскала эти слова в каком-то другом пространстве, во сне например?
— Когда стихи классные, так, в общем-то, и получается. Если в словах нет предвидения, если они не прокладывают тоннель от автора к читателю, значит, стихи свою функцию не выполнили.
— Но ведь полно стихов, в которых это вроде бы есть, а на самом деле нет. Подделок, — сказал я.
— Это правда. Подстроиться нетрудно — была бы сноровка. А если еще словечки вставлять позаковыристее, символистские, — вот тебе, пожалуйста, и стихи.
— Но в «Кафке на пляже» есть что-то очень искреннее.
— Я тоже так считаю. В словах песни нет ничего наносного. Правда, стихи уже слились с мелодией в неразрывное целое, и я не могу точно судить, насколько у них, самих по себе, велика сила словесного убеждения в чистом виде, — проговорил Осима и слегка покачал головой. — Но как бы то ни было, у Саэки-сан oт природы богатый талант, и музыку она чувствует. И еще у нее оказалась практическая сметка — ведь сумела воспользоваться выпавшим шансом. Ее способности должны были раскрыться еще больше, если бы не тот трагический случай, после которого она выпала из жизни. Как жаль, что все так вышло.
— И куда же делся ее талант? — спросил я. Осима посмотрел на меня:
— Ты хочешь сказать: куда делся талант Саэки-сан, после того как погиб ее парень?
Я кивнул:
— Ну, если талант — это своего рода природная энергия, она же должна искать какой-то выход?
— Не знаю, — ответил Осима. — Представить не могу, куда может деться талант. Бывает, просто исчезает и все. Или уходит, как грунтовые воды, глубоко под землю и перетекает там куда-то.
— А может, Саэки-сан решила с музыки на что-то другое переключиться?
— Другое? — с интересом спросил Осима, сдвинув брови. — На что же, например?
Я не нашел, что ответить.
— Не знаю. Мне просто так показалось. К примеру… на что-нибудь невещественное, не имеющее формы.
— Как понимать — не имеющее формы?
— Ну, на что-то такое, чего другие не видят. Такое, к чему она стремилась только для себя. Так сказать, внутренняя работа…
Осима поднял руку, чтобы откинуть назад свалившуюся на лоб челку. Как расческой, провел тонкими пальцами по волосам.
— Интересно. Может, и вправду, покинув этот город, уехав куда-то — мы не знаем, куда, — Саэки-сан, как ты говоришь, направила свой талант, свои способности на нечто, не имеющее формы. Может, и так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138