Ужас… Впрочем, ужас — даже не то слово. Так вообще можно лишиться всех ориентиров, всякого смысла. И все же я не сдержался. Ее имя срывалось с моих губ независимо от мыслей, почти автоматически.
Теперь девушка смотрела не на картину, а на меня. По крайней мере, взгляд был устремлен в тот уголок пространства, где находился я. Разобрать, что написано у нее на лице, со своего места я не мог. Мешали тучи, которые ползли по небу и не давали лунному свету выполнять свою работу, делая его зыбким, трепещущим. Судя по всему, дул порывистый ветер, но звуки с улицы в дом не проникали.
— Саэки-сан! — опять позвал я. Нечто неотвратимое надвигалось на меня, уносило, толкало вперед.
Отняв ладони от лица, девушка поднесла правую руку к губам, словно говоря: «Не надо. Молчи». Это ли она хотела сказать? Если бы я мог прямо здесь заглянуть ей в глаза… Прочесть в них, что она сейчас думает, чувствует, понять, что хочет сказать мне своими движениями, на что намекает… Однако все это скрывал тяжелый, плотный мрак, висевший в комнате среди ночи: еще не было трех. У меня вдруг перехватило дыхание, я зажмурился. Мне показалось, будто я проглотил дождевую тучу. Когда через несколько секунд я открыл глаза, девушка исчезла — стул, на котором она сидела, был пуст. По крышке стола бесшумно скользили тени от туч.
Я слез с кровати, подошел к окну, посмотрел в ночное небо. И задумался. О времени, которого не вернешь. О реке. О течении. О лесе, о ключевой воде. Думал о дожде, грозе, скалах, тенях. Все это было во мне.
На следующий день после обеда в библиотеку заявился полицейский в штатском. Я был у себя в комнате и об этом визите не знал. Минут двадцать он задавал разные вопросы Осиме, после чего удалился. Проводив его, Осима заглянул ко мне и все рассказал.
— Сыщик из местного полицейского управления. О тебе спрашивал, — сказал он, доставая из холодильника бутылку «Перрье». Открыл, налил в стакан и сделал несколько глотков.
— Как они узнали, что я здесь?
— Наверное, по сотовому звонил кому-нибудь. Ты же взял его у отца.
Я вспомнил и кивнул. Действительно, я звонил по мобильнику Сакуре — в ту ночь, когда свалился у храма в рощице, в перепачканной кровью рубашке.
— Один раз только, — сказал я.
— Вот из-за этого разговора полиция и поняла, что ты приехал в Такамацу. Обычно они о таких вещах не распространяются, но с этим малым мы потрепались о том о сем, он и выложил. Как бы это сказать? Я умею быть любезным, когда надо. Номера человека, которому ты звонил, они вроде не знают. Не выследили, похоже. Может, потому, что у него телефон через карточку работает. Но то, что ты был в Такамацу, им известно. Наша полиция все гостиницы проверила и выудила, что в одном бизнес-отеле, у которого договор с Ассоциацией молодых христиан, какое-то время проживал Кафка Тамура, молодой человек, очень похожий на тебя. До 28 мая, то есть до того самого дня, когда кто-то убил твоего отца.
Хорошо хоть полиция Сакуру не вычислила по номеру. Не хватало еще ее в эту историю впутывать.
— Менеджер отеля вспомнила, что ты интересовался нашей библиотекой. Помнишь, она звонила и спрашивала, ходишь ты к нам или нет?
Я кивнул.
— Вот полицейский и явился. — Осима сделал глоток «Перрье». — Я, конечно, соврал. Сказал, что после 28-го ни разу тебя не видел. До этого, мол, ходил каждый день, а потом больше не показывался.
— Вообще-то полиции врать нехорошо, — сказал я.
— А не соври я, было бы еще хуже. Для тебя.
— Не хочу ставить вас в неловкое положение.
Глаза Осимы превратились в щелочки, и он рассмеялся:
— Что ты понимаешь! Ты уже поставил меня в неловкое положение.
— Да, конечно, но…
— Так что давай не будем. Что сделано — то сделано. Что сейчас об этом говорить?
Я молча кивнул.
— Полицейский карточку свою оставил. Чтобы я сразу позвонил, как только ты снова здесь появишься.
— Значит, я теперь подозреваемый?
Осима медленно покачал головой:
— Нет, не думаю, что они тебя подозревают. Просто ты для них важный свидетель по делу об убийстве отца. Я по газетам слежу, как идет расследование. Следствие топчется на месте. Полиция нервничает. Отпечатков пальцев нет. Улик нет. Очевидцев, свидетелей — тоже. Только ты их можешь на какой-то след навести. Вот они тебя и ищут. В конце концов, твой отец был знаменитостью. Телевидение говорит об этом деле, журналы пишут. Не может же полиция сидеть сложа руки.
— Но если они узнают, что вы их обманули, они вас тогда свидетелем не признают, и я на тот день останусь без алиби. Так меня могут в преступники записать.
Осима опять покачал головой.
— В японской полиции дураков не держат. Может, с воображением у них и вправду проблемы, но там свое дело знают. Как пить дать, они уже тщательно проверяют списки пассажиров на авиарейсах между Сикоку и Токио. Кроме того, может, ты не знаешь, но в аэропортах у входов на трапы установлены видеокамеры, которые снимают всех пассажиров — и улетающих, и прилетающих. Так что полиция должна знать, что в Токио ты не возвращался. В Японии все-таки за такими мелочами следят. Полиция не думает, что ты преступник. Если бы они так считали, сюда бы не из местной полиции явились. Послали бы дознавателя из главного полицейского управления. А там народ серьезный, и я бы так легко не вывернулся. Сейчас они просто хотят от тебя услышать, что да как, и больше ничего.
Если подумать, Осима был прав.
— Но все равно: тебе лучше пока залечь на дно, — сказал он. — Вдруг какому-нибудь полицейскому на глаза попадешься? У них твое фото есть. Взяли из школьного журнала, когда ты в средней школе учился. Хотя ты там не очень на себя похож. Надутый какой-то.
То был мой единственный снимок. Я любым способом избегал фотографироваться. Но в школе, когда нас снимали, отвертеться было невозможно.
— Полицейский сказал, что в школе тебя считали трудным ребенком. Дрался с одноклассниками, три раза исключали на время…
— Не три, а два. И не исключали, а отправляли домой подумать над поведением, осознать ошибки, — возразил я, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Со мной такое бывает. Иногда .
— Когда сдержать себя не можешь, — сказал Осима.
Я кивнул.
— Но ведь так и покалечить кого-нибудь недолго, а?
— Да я не нарочно. Иногда в меня будто другой человек вселяется. Раз — и уже кому-то заехал.
— Ну и как последствия? Тяжелые? — поинтересовался Осима.
Я вздохнул.
— Да не то чтобы очень. Сломать что-нибудь могу, зуб выбить. Не больше.
Осима сел на кровать, положил ногу на ногу. Подняв руку, откинул назад волосы со лба. Он был в плотных хлопчатых брюках, белых туфлях «Адидас» и черной спортивной рубашке.
— Да, много тебе придется разгребать. Столько всего навалилось, — сказал он.
Придется разгребать , подумал я и поднял на него глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Теперь девушка смотрела не на картину, а на меня. По крайней мере, взгляд был устремлен в тот уголок пространства, где находился я. Разобрать, что написано у нее на лице, со своего места я не мог. Мешали тучи, которые ползли по небу и не давали лунному свету выполнять свою работу, делая его зыбким, трепещущим. Судя по всему, дул порывистый ветер, но звуки с улицы в дом не проникали.
— Саэки-сан! — опять позвал я. Нечто неотвратимое надвигалось на меня, уносило, толкало вперед.
Отняв ладони от лица, девушка поднесла правую руку к губам, словно говоря: «Не надо. Молчи». Это ли она хотела сказать? Если бы я мог прямо здесь заглянуть ей в глаза… Прочесть в них, что она сейчас думает, чувствует, понять, что хочет сказать мне своими движениями, на что намекает… Однако все это скрывал тяжелый, плотный мрак, висевший в комнате среди ночи: еще не было трех. У меня вдруг перехватило дыхание, я зажмурился. Мне показалось, будто я проглотил дождевую тучу. Когда через несколько секунд я открыл глаза, девушка исчезла — стул, на котором она сидела, был пуст. По крышке стола бесшумно скользили тени от туч.
Я слез с кровати, подошел к окну, посмотрел в ночное небо. И задумался. О времени, которого не вернешь. О реке. О течении. О лесе, о ключевой воде. Думал о дожде, грозе, скалах, тенях. Все это было во мне.
На следующий день после обеда в библиотеку заявился полицейский в штатском. Я был у себя в комнате и об этом визите не знал. Минут двадцать он задавал разные вопросы Осиме, после чего удалился. Проводив его, Осима заглянул ко мне и все рассказал.
— Сыщик из местного полицейского управления. О тебе спрашивал, — сказал он, доставая из холодильника бутылку «Перрье». Открыл, налил в стакан и сделал несколько глотков.
— Как они узнали, что я здесь?
— Наверное, по сотовому звонил кому-нибудь. Ты же взял его у отца.
Я вспомнил и кивнул. Действительно, я звонил по мобильнику Сакуре — в ту ночь, когда свалился у храма в рощице, в перепачканной кровью рубашке.
— Один раз только, — сказал я.
— Вот из-за этого разговора полиция и поняла, что ты приехал в Такамацу. Обычно они о таких вещах не распространяются, но с этим малым мы потрепались о том о сем, он и выложил. Как бы это сказать? Я умею быть любезным, когда надо. Номера человека, которому ты звонил, они вроде не знают. Не выследили, похоже. Может, потому, что у него телефон через карточку работает. Но то, что ты был в Такамацу, им известно. Наша полиция все гостиницы проверила и выудила, что в одном бизнес-отеле, у которого договор с Ассоциацией молодых христиан, какое-то время проживал Кафка Тамура, молодой человек, очень похожий на тебя. До 28 мая, то есть до того самого дня, когда кто-то убил твоего отца.
Хорошо хоть полиция Сакуру не вычислила по номеру. Не хватало еще ее в эту историю впутывать.
— Менеджер отеля вспомнила, что ты интересовался нашей библиотекой. Помнишь, она звонила и спрашивала, ходишь ты к нам или нет?
Я кивнул.
— Вот полицейский и явился. — Осима сделал глоток «Перрье». — Я, конечно, соврал. Сказал, что после 28-го ни разу тебя не видел. До этого, мол, ходил каждый день, а потом больше не показывался.
— Вообще-то полиции врать нехорошо, — сказал я.
— А не соври я, было бы еще хуже. Для тебя.
— Не хочу ставить вас в неловкое положение.
Глаза Осимы превратились в щелочки, и он рассмеялся:
— Что ты понимаешь! Ты уже поставил меня в неловкое положение.
— Да, конечно, но…
— Так что давай не будем. Что сделано — то сделано. Что сейчас об этом говорить?
Я молча кивнул.
— Полицейский карточку свою оставил. Чтобы я сразу позвонил, как только ты снова здесь появишься.
— Значит, я теперь подозреваемый?
Осима медленно покачал головой:
— Нет, не думаю, что они тебя подозревают. Просто ты для них важный свидетель по делу об убийстве отца. Я по газетам слежу, как идет расследование. Следствие топчется на месте. Полиция нервничает. Отпечатков пальцев нет. Улик нет. Очевидцев, свидетелей — тоже. Только ты их можешь на какой-то след навести. Вот они тебя и ищут. В конце концов, твой отец был знаменитостью. Телевидение говорит об этом деле, журналы пишут. Не может же полиция сидеть сложа руки.
— Но если они узнают, что вы их обманули, они вас тогда свидетелем не признают, и я на тот день останусь без алиби. Так меня могут в преступники записать.
Осима опять покачал головой.
— В японской полиции дураков не держат. Может, с воображением у них и вправду проблемы, но там свое дело знают. Как пить дать, они уже тщательно проверяют списки пассажиров на авиарейсах между Сикоку и Токио. Кроме того, может, ты не знаешь, но в аэропортах у входов на трапы установлены видеокамеры, которые снимают всех пассажиров — и улетающих, и прилетающих. Так что полиция должна знать, что в Токио ты не возвращался. В Японии все-таки за такими мелочами следят. Полиция не думает, что ты преступник. Если бы они так считали, сюда бы не из местной полиции явились. Послали бы дознавателя из главного полицейского управления. А там народ серьезный, и я бы так легко не вывернулся. Сейчас они просто хотят от тебя услышать, что да как, и больше ничего.
Если подумать, Осима был прав.
— Но все равно: тебе лучше пока залечь на дно, — сказал он. — Вдруг какому-нибудь полицейскому на глаза попадешься? У них твое фото есть. Взяли из школьного журнала, когда ты в средней школе учился. Хотя ты там не очень на себя похож. Надутый какой-то.
То был мой единственный снимок. Я любым способом избегал фотографироваться. Но в школе, когда нас снимали, отвертеться было невозможно.
— Полицейский сказал, что в школе тебя считали трудным ребенком. Дрался с одноклассниками, три раза исключали на время…
— Не три, а два. И не исключали, а отправляли домой подумать над поведением, осознать ошибки, — возразил я, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. — Со мной такое бывает. Иногда .
— Когда сдержать себя не можешь, — сказал Осима.
Я кивнул.
— Но ведь так и покалечить кого-нибудь недолго, а?
— Да я не нарочно. Иногда в меня будто другой человек вселяется. Раз — и уже кому-то заехал.
— Ну и как последствия? Тяжелые? — поинтересовался Осима.
Я вздохнул.
— Да не то чтобы очень. Сломать что-нибудь могу, зуб выбить. Не больше.
Осима сел на кровать, положил ногу на ногу. Подняв руку, откинул назад волосы со лба. Он был в плотных хлопчатых брюках, белых туфлях «Адидас» и черной спортивной рубашке.
— Да, много тебе придется разгребать. Столько всего навалилось, — сказал он.
Придется разгребать , подумал я и поднял на него глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138