— По твоей теории выходит, что я — твоя мать.
— Верно, — подтвердил я. — Вы жили с отцом, родился я, а потом вы меня оставили и ушли. Летом, мне тогда как раз четыре года исполнилось.
— Такая, выходит, у тебя теория?
Я кивнул.
— Так вот почему ты вчера спрашивал, есть ли у меня дети.
Я кивнул опять.
— А я сказала, что не могу дать ответа. Ни «да», ни «нет».
— Да.
— Значит, ты еще придерживаешься своей теории?
Еще кивок.
— Придерживаюсь.
— Поэтому… а как умер твой отец?
— Его убили.
— Не ты, надеюсь?
— Не я. Я ни при чем. И вообще, у меня алиби.
— А говоришь об этом как-то неуверенно.
Я покачал головой.
— Да, может быть.
Саэки-сан снова взяла чашку и, не замечая вкуса, отпила маленький глоток.
— Почему же отец тебя проклял?
— По всей вероятности, он хотел навязать мне свои желания, — предположил я.
— Иначе говоря, чтобы ты хотел меня?
— Да.
Саэки-сан заглянула в чашку с кофе, которую держала в руке, и подняла голову на меня.
— И ты… хочешь?
Я резко кивнул. Она закрыла глаза, и я долго не сводил глаз с ее сомкнутых век. Мой взгляд проникал сквозь них, и мы с ней видели одну и ту же темноту, в которой всплывали и исчезали причудливые узоры. Наконец она медленно открыла глаза.
— То есть выходит прямо по твоей теории?
— Теория здесь ни при чем. Я вас хочу, а это уже за рамками теории.
— Ты хочешь со мной любовью заниматься, что ли?
Я кивнул.
Саэки-сан прищурилась, будто что-то слепило ей глаза.
— А у тебя уже такое было с кем-то?
Я кивнул еще раз и подумал: «Прошлой ночью. С вами ». Но разве я мог сказать об этом вслух? Она же ничего не помнит.
Женщина вздохнула.
— Но ты же понимаешь… Тебе пятнадцать лет, а мне уже за пятьдесят.
— Все не так просто. Дело не в возрасте. Я знаю вас пятнадцатилетней девчонкой. И влюбился в пятнадцатилетнюю . Без памяти. И уже через нее полюбил вас. Эта девчонка и сейчас с вами. Спит внутри вас. Но когда засыпаете вы, она просыпается. Мне все это видно.
Саэки-сан снова закрыла глаза. Веки ее еле заметно подрагивали.
— Я вас люблю, и это очень важно. Вы тоже должны это понять.
Она сделала глубокий вдох — как человек, вынырнувший из глубины на поверхность. Искала слова. И не находила.
— Извини. Уйди, пожалуйста. Мне надо побыть одной. И дверь закрой.
Кивнув, я встал со стула и направился к двери. Но что-то остановило меня. Я замер, обернулся, подошел к Саэки-сан и поднес руку к ее волосам, коснулся маленького уха. Я не мог не сделать этого. Саэки-сан изумленно подняла на меня глаза и, поколебавшись, накрыла своей рукой мою.
— Так или иначе, а ты со своей теорией очень далеко метишь. Понимаешь?
Я кивнул.
— Понимаю. Впрочем, достаточно одной метафоры, чтобы расстояние до цели стало намного короче.
— Но мы с тобой ведь не метафоры.
— Конечно, — сказал я. — Однако за счет метафор разрыв между нами можно здорово сократить.
Не сводя с меня взгляда, Саэки-сан опять еле заметно улыбнулась.
— Это самое своеобразное суждение из всех, что мне приходилось слышать до сих пор.
— В мире все немного своеобразно. Но мне кажется, я приближаюсь к истине.
— Каким образом, интересно? Реально к истине в переносном смысле? Или в переносном смысле к реальной истине? Или это процесс взаимодополняющий?
— Как бы то ни было, а терпеть здесь тоску эту я больше не могу, — сказал я.
— Я тоже.
— Тогда получается, вы здесь собираетесь умирать?
Она покачала головой:
— Я бы не сказала, что собираюсь. Просто жду здесь смерти. Вот и все. Вроде как сижу на лавочке и жду, когда поезд придет.
— А когда он придет, вы знаете?
Она убрала свою руку, коснулась пальцами век.
— Знаешь, я уже порядком пожила на этом свете. Поизносилась. Не покончила с жизнью, когда надо было. Почему-то не смогла, хотя понимала, что дальше жить бессмысленно. И в итоге стала заниматься здесь всякой ерундой, чтобы просто убить время. Мучила себя и других. Это расплата за все. Или проклятие. Когда-то я открыла для себя сверхидеал, после чего оставалось лишь смотреть на себя свысока. Это мое проклятие, от которого нет спасения, пока я жива. Поэтому смерть мне не страшна. И отвечая на твой вопрос, могу сказать: да, я примерно знаю, когда придет поезд.
Я снова взял ее за руку. Чаши весов колебались. Достаточно совсем легкого усилия, чтобы склонить их на одну сторону. Надо думать. Надо что-то решать. Сделать первый шаг.
— Саэки-сан, а вы могли бы переспать со мной?
— А если я по твоей теории все-таки твоя мать?
— Мне кажется, все, что находится в движении, имеет в этот момент двойной смысл.
Саэки-сан сказала, подумав:
— Но в моем случае это, наверное, не так. Я поэтапное движение не признаю. Для меня или всё — сто процентов, или ничего — ноль.
— И вы знаете, что выбрать?
Она кивнула.
— Можно вопрос, Саэки-сан?
— Какой?
— Где вы отыскали те два аккорда?
— Два аккорда?
— Из «Кафки на пляже».
Она посмотрела на меня.
— Они тебе нравятся?
Я кивнул.
— В одной старой комнате, очень далеко. Дверь тогда была открыта, — тихо проговорила Саэки-сан. — Очень-очень далеко.
Она закрыла глаза и вернулась к своим воспоминаниям.
— Когда выйдешь, прикрой за собой дверь.
Я повиновался.
После закрытия библиотеки Осима посадил меня в машину и отвез поужинать в рыбный ресторан неподалеку. Из широких окон ресторана открывался вид на вечернее море. Кто-то живет там, живность всякая, подумал я.
— Тебе хорошо бы изредка выбираться из библиотеки, чтобы хоть поесть как следует, — сказал Осима. — Вряд ли полиция будет тебя здесь искать. Не нервничай. Давай расслабимся немного.
Мы съели по большой тарелке салата и заказали на двоих паэлью.
— Мечтаю как-нибудь в Испанию съездить, — поделился со мной Осима.
— А почему в Испанию?
— Повоевать.
— Так война же давно кончилась.
— Знаю. Лорка погиб, а Хемингуэй жив остался, — продолжал Осима. — Но мне же никто не может запретить отправиться в Испанию на войну.
— В переносном смысле? — вставил я.
— А как же еще? — скривился Осима. — Разве может человек неопределенного пола, гемофилик, который и за пределы Сикоку почти не выбирается, по-настоящему поехать в Испанию?
Мы объедались паэльей, запивая ее «Перрье».
— Про дело моего отца что-нибудь слышно? — спросил я.
— Особого продвижения незаметно. По крайней мере, в газетах об этом почти ничего. Если не считать казенных статей с соболезнованиями в разделах «Искусство». Следствие, видимо, зашло в тупик. К сожалению, с раскрываемостью преступлений у нашей полиции все хуже. Падает вместе с курсом акций. До того докатились, что пропавшего сына найти не могут.
— Пятнадцатилетнего мальчишку.
— Сбежавшего из дома, с хулиганскими наклонностями и заскоками, — добавил Осима.
— А как с теми случаями, когда что-то с неба валилось?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138