Некоторые, к примеру, с камнями разговаривают. А бывает, и мужики спят с мужиками. Ничего особенного.
Поев, Хосино встал, с чувством потянулся и, подойдя к конторке, налил себе кофе. Наката кофе не употреблял, поэтому остался сидеть на веранде, погладывая на птиц, обитавших в саду, и попивая чай из термоса.
— Ну как дела? Нашли что-нибудь интересное? — спросил у Хосино Осима.
— Ага. Про Бетховена читал. Очень интересно. Чего только у него в жизни не было!
— Да уж, — кивнул Осима. — Жизнь у него была не сахар, мягко говоря.
— Тяжелая была жизнь, — продолжал парень. — Но мне кажется, он в общем-то сам виноват. Ни с кем договариваться не хотел, думал только о себе. В голове одна музыка и больше ничего. Ради нее он был на все готов. Это же ужас, если все так и было… Я бы ему сказал: «Прости, Людвиг!» Чего ж удивляться, что племянник его свихнулся? Зато музыка у него — сила! За душу берет. Супер!
— Вы правы, — согласился Осима.
— Но зачем ему это было нужно? Жил бы себе спокойно, как все люди.
Осима повертел в руке карандаш и сказал:
— Все это так. Но во времена Бетховена важно было самовыразиться, проявить свое эго. Раньше, в эпоху абсолютизма, такое поведение осуждалось как отклонение от нормы и жестоко подавлялось. Конец этим притеснениям наступил в девятнадцатом веке с переходом реальной власти в обществе к классу буржуазии. Во многих областях жизни расцвел эгоцентризм. Свобода и демонстрация своего «я» были синонимами. Перемены напрямую коснулись искусства, особенно музыки. Те, кто следовал за Бетховеном, — Берлиоз, Вагнер, Лист, Шуман… все они люди эксцентричные, переживали много. Эксцентричность считалась тогда одним из жизненных идеалов. Все очень просто. Это время называют периодом романтиков. Хотя временами, я думаю, им приходилось несладко, — рассуждал Осима. — А вам нравится музыка Бетховена?
— Я не так много слушал, чтобы сказать, нравится или не нравится, — признался Хосино. — Да чего там! Почти ничего не слушал. У него есть такое трио — «Эрцгерцог» называется. Вот это вещь!
— Я тоже его люблю.
— Мне нравится, как играет «Трио на миллион долларов».
— А я больше люблю чехов — трио Сука. В их исполнении все так сбалансированно — будто чувствуешь аромат ветерка, гуляющего в зарослях. Но и «миллионщиков» слышал. Рубинштейн, Хейфец, Фоейрман. Тонкая, изящная манера. Бередит душу.
— Э-э… Осима-сан! — проговорил Хосино, взглянув на табличку с фамилией, стоявшую на конторке. — Вы в музыке хорошо разбираетесь?
— Не то что бы разбираюсь… Просто люблю и часто слушаю, когда один, — улыбнулся Осима.
— Я хочу спросить: есть в музыке такая сила, что человека изменить может? Как вы думаете? Ведь иногда слушаешь, а внутри все переворачивается.
— Конечно, есть, — кивнул юноша. — Вот с нами что-то случается. Это значит, что и внутри у нас что-то происходит. Вроде химической реакции. Потом заглядываем в себя и понимаем, что наша планка теперь выше на одну ступеньку. Границы мира раздвинулись. У меня так было. Редко такое бывает, но бывает же. Это как любовь.
Хосино кивнул на всякий случай, хотя всерьез еще ни разу не влюблялся.
— Выходит, это очень важная штука, да? В жизни-то?
— Получается, что так, — отозвался Осима. — Без этого скучно. Бесцветная жизнь. Берлиоз, например, говорил, что прожить и не прочитать «Гамлета» — все равно что всю жизнь в шахте просидеть.
— В шахте…
— Ну, это, конечно, крайность, свойственная девятнадцатому веку.
— Спасибо за кофе, — поблагодарил Хосино. — И за рассказ.
Осима приветливо улыбнулся.
До двух часов Хосино и Наката просидели за книгами. Старик с большим интересом рассматривал в фотоальбоме мебель, по-прежнему сопровождая процесс телодвижениями. После полудня к двум женщинам присоединились еще трое читателей. Однако желание осмотреть библиотеку изъявили только Хосино и Наката.
— Это ничего, что нас только двое? Неудобно как-то. Может, не надо на нас время тратить? — спросил парень Осиму.
— Не беспокойтесь. Директор и одному гостю с удовольствием все показывает.
В два со второго этажа спустилась миловидная женщина средних лет. Она ступала красиво, прямо держа спину. На женщине был темно-синий костюм с глубоким вырезом на груди и черные туфли на каблуках. Волосы собраны сзади в пучок, на открытой шее тонкая серебряная цепочка. Очень элегантная дама с чувством меры и хорошим вкусом.
— Здравствуйте, меня зовут Саэки. Я заведую этой библиотекой, — приветствовала их женщина и мягко улыбнулась. — Хотя нас тут всего двое работает — я и вот Осима-сан.
— Хосино, — представился парень.
— Наката. Приехал из Накано, — произнес его попутчик, сжимая в руках тирольскую шляпу.
— Издалека вы к нам пожаловали, — сказала Саэки-сан. Хосино похолодел, но слова Накаты, похоже, не произвели на нее никакого впечатления. Наката, естественно, тоже ничего не заметил.
— Да. Наката по очень большим мостам ехал.
— Замечательный у вас дом, — вставил Хосино. «Сейчас опять про мосты и — пошло-поехало».
— Вы правы. Комура построили его в начале периода Мэйдзи и сначала использовали как книгохранилище и гостевой дом. Здесь останавливались многие деятели культуры. Теперь это ценный объект культурного наследия города Такамацу.
— Де-я-те-ли куль-ту-ры? — переспросил Наката.
Саэки-сан улыбнулась:
— Ну, это люди, связанные с литературой и искусством: пишут что-нибудь, сочиняют стихи, рассказы. В прежние времена состоятельные люди помогали художникам и писателям. Тогда за счет искусства жить было трудно. Не то что сейчас. Комура как раз были таким состоятельным семейством и долгие годы покровительствовали культуре в этих местах. И чтобы сохранить историю для будущих поколений, построили эту библиотеку.
— Про состоятельных людей Наката знает, — заявил старик. — Чтобы таким стать, много времени нужно.
Саэки-сан с улыбкой кивнула головой:
— Действительно, для этого требуется время. Каким бы ни был человек богатым, время все равно не купишь. Ну что же, прошу наверх. Начнем оттуда.
Они обошли по очереди помещения второго этажа. Саэки-сан по обыкновению рассказывала о людях, останавливавшихся в свое время в этих комнатах, о произведениях, которые они оставили после себя. На столе в кабинете Саэки-сан, как обычно, лежала авторучка. Наката во время экскурсии разглядывал разные предметы и объяснений почти не слушал. Хосино приходилось поддакивать за двоих. При этом он с дрожью косился на Накату, опасаясь, как бы тот чего-нибудь не учудил. Однако старик лишь внимательно всматривался во все, что попадалось ему на глаза. Саэки-сан, похоже, почти не обращала на него внимания. Она с улыбкой вела их по библиотеке, сопровождая показ толковыми объяснениями. «Очень спокойная женщина», — удивлялся Хосино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Поев, Хосино встал, с чувством потянулся и, подойдя к конторке, налил себе кофе. Наката кофе не употреблял, поэтому остался сидеть на веранде, погладывая на птиц, обитавших в саду, и попивая чай из термоса.
— Ну как дела? Нашли что-нибудь интересное? — спросил у Хосино Осима.
— Ага. Про Бетховена читал. Очень интересно. Чего только у него в жизни не было!
— Да уж, — кивнул Осима. — Жизнь у него была не сахар, мягко говоря.
— Тяжелая была жизнь, — продолжал парень. — Но мне кажется, он в общем-то сам виноват. Ни с кем договариваться не хотел, думал только о себе. В голове одна музыка и больше ничего. Ради нее он был на все готов. Это же ужас, если все так и было… Я бы ему сказал: «Прости, Людвиг!» Чего ж удивляться, что племянник его свихнулся? Зато музыка у него — сила! За душу берет. Супер!
— Вы правы, — согласился Осима.
— Но зачем ему это было нужно? Жил бы себе спокойно, как все люди.
Осима повертел в руке карандаш и сказал:
— Все это так. Но во времена Бетховена важно было самовыразиться, проявить свое эго. Раньше, в эпоху абсолютизма, такое поведение осуждалось как отклонение от нормы и жестоко подавлялось. Конец этим притеснениям наступил в девятнадцатом веке с переходом реальной власти в обществе к классу буржуазии. Во многих областях жизни расцвел эгоцентризм. Свобода и демонстрация своего «я» были синонимами. Перемены напрямую коснулись искусства, особенно музыки. Те, кто следовал за Бетховеном, — Берлиоз, Вагнер, Лист, Шуман… все они люди эксцентричные, переживали много. Эксцентричность считалась тогда одним из жизненных идеалов. Все очень просто. Это время называют периодом романтиков. Хотя временами, я думаю, им приходилось несладко, — рассуждал Осима. — А вам нравится музыка Бетховена?
— Я не так много слушал, чтобы сказать, нравится или не нравится, — признался Хосино. — Да чего там! Почти ничего не слушал. У него есть такое трио — «Эрцгерцог» называется. Вот это вещь!
— Я тоже его люблю.
— Мне нравится, как играет «Трио на миллион долларов».
— А я больше люблю чехов — трио Сука. В их исполнении все так сбалансированно — будто чувствуешь аромат ветерка, гуляющего в зарослях. Но и «миллионщиков» слышал. Рубинштейн, Хейфец, Фоейрман. Тонкая, изящная манера. Бередит душу.
— Э-э… Осима-сан! — проговорил Хосино, взглянув на табличку с фамилией, стоявшую на конторке. — Вы в музыке хорошо разбираетесь?
— Не то что бы разбираюсь… Просто люблю и часто слушаю, когда один, — улыбнулся Осима.
— Я хочу спросить: есть в музыке такая сила, что человека изменить может? Как вы думаете? Ведь иногда слушаешь, а внутри все переворачивается.
— Конечно, есть, — кивнул юноша. — Вот с нами что-то случается. Это значит, что и внутри у нас что-то происходит. Вроде химической реакции. Потом заглядываем в себя и понимаем, что наша планка теперь выше на одну ступеньку. Границы мира раздвинулись. У меня так было. Редко такое бывает, но бывает же. Это как любовь.
Хосино кивнул на всякий случай, хотя всерьез еще ни разу не влюблялся.
— Выходит, это очень важная штука, да? В жизни-то?
— Получается, что так, — отозвался Осима. — Без этого скучно. Бесцветная жизнь. Берлиоз, например, говорил, что прожить и не прочитать «Гамлета» — все равно что всю жизнь в шахте просидеть.
— В шахте…
— Ну, это, конечно, крайность, свойственная девятнадцатому веку.
— Спасибо за кофе, — поблагодарил Хосино. — И за рассказ.
Осима приветливо улыбнулся.
До двух часов Хосино и Наката просидели за книгами. Старик с большим интересом рассматривал в фотоальбоме мебель, по-прежнему сопровождая процесс телодвижениями. После полудня к двум женщинам присоединились еще трое читателей. Однако желание осмотреть библиотеку изъявили только Хосино и Наката.
— Это ничего, что нас только двое? Неудобно как-то. Может, не надо на нас время тратить? — спросил парень Осиму.
— Не беспокойтесь. Директор и одному гостю с удовольствием все показывает.
В два со второго этажа спустилась миловидная женщина средних лет. Она ступала красиво, прямо держа спину. На женщине был темно-синий костюм с глубоким вырезом на груди и черные туфли на каблуках. Волосы собраны сзади в пучок, на открытой шее тонкая серебряная цепочка. Очень элегантная дама с чувством меры и хорошим вкусом.
— Здравствуйте, меня зовут Саэки. Я заведую этой библиотекой, — приветствовала их женщина и мягко улыбнулась. — Хотя нас тут всего двое работает — я и вот Осима-сан.
— Хосино, — представился парень.
— Наката. Приехал из Накано, — произнес его попутчик, сжимая в руках тирольскую шляпу.
— Издалека вы к нам пожаловали, — сказала Саэки-сан. Хосино похолодел, но слова Накаты, похоже, не произвели на нее никакого впечатления. Наката, естественно, тоже ничего не заметил.
— Да. Наката по очень большим мостам ехал.
— Замечательный у вас дом, — вставил Хосино. «Сейчас опять про мосты и — пошло-поехало».
— Вы правы. Комура построили его в начале периода Мэйдзи и сначала использовали как книгохранилище и гостевой дом. Здесь останавливались многие деятели культуры. Теперь это ценный объект культурного наследия города Такамацу.
— Де-я-те-ли куль-ту-ры? — переспросил Наката.
Саэки-сан улыбнулась:
— Ну, это люди, связанные с литературой и искусством: пишут что-нибудь, сочиняют стихи, рассказы. В прежние времена состоятельные люди помогали художникам и писателям. Тогда за счет искусства жить было трудно. Не то что сейчас. Комура как раз были таким состоятельным семейством и долгие годы покровительствовали культуре в этих местах. И чтобы сохранить историю для будущих поколений, построили эту библиотеку.
— Про состоятельных людей Наката знает, — заявил старик. — Чтобы таким стать, много времени нужно.
Саэки-сан с улыбкой кивнула головой:
— Действительно, для этого требуется время. Каким бы ни был человек богатым, время все равно не купишь. Ну что же, прошу наверх. Начнем оттуда.
Они обошли по очереди помещения второго этажа. Саэки-сан по обыкновению рассказывала о людях, останавливавшихся в свое время в этих комнатах, о произведениях, которые они оставили после себя. На столе в кабинете Саэки-сан, как обычно, лежала авторучка. Наката во время экскурсии разглядывал разные предметы и объяснений почти не слушал. Хосино приходилось поддакивать за двоих. При этом он с дрожью косился на Накату, опасаясь, как бы тот чего-нибудь не учудил. Однако старик лишь внимательно всматривался во все, что попадалось ему на глаза. Саэки-сан, похоже, почти не обращала на него внимания. Она с улыбкой вела их по библиотеке, сопровождая показ толковыми объяснениями. «Очень спокойная женщина», — удивлялся Хосино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138