— повторил Лагардер, вновь припадая к чаше с нектаром.
— Может быть, вы любите не меня, а другую.
И она спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.
— Неужто Господь даровал мне это блаженство? — в восторге прошептал Анри. — Неужто я могу верить?..
— Поверь, я люблю тебя! — проговорила Аврора, не отрывая лица от груди возлюбленного и пытаясь таким образом приглушить испугавшие ее самое слова.
— Ты меня любишь, Аврора? Слышишь, как стучит мое сердце? О, неужели это правда? Но уверена ли ты в этом сама, моя милая Аврора? Так ли говорит твое сердце?
— Оно говорит, я слушаю.
— Еще вчера ты была ребенком.
— А сегодня я уже женщина, Анри. Я люблю тебя! Лагардер прижал ладони девушки к своей груди.
— А ты? — спросила Аврора.
На его глаза навернулись слезы, голос задрожал, и он лишь пробормотал:
— О, как я счастлив! Как счастлив!
Внезапно лицо Лагардера помрачнело. Заметив это, девушка строптиво топнула каблучком и осведомилась:
— Это еще что такое?
— Ты когда-нибудь сожалела о чем-либо? — поцеловав Аврору в волосы, тихо спросил Анри.
— О чем мне сожалеть, раз ты со мной?
— Послушай-ка. Сегодня вечером мне хотелось приподнять перед тобою уголок завесы, скрывающей великолепие света. Ты видела двор, его пышность и блеск, слышала звуки праздника. Что ты думаешь о дворе?
— Он красив, — ответила Аврора, — но я ведь видела далеко не все?
— Ты, похоже, чувствуешь, что создана для этой жизни? Глаза у тебя блестят, ты, наверное, могла бы полюбить светскую жизнь.
— Если с тобою — да.
— А без меня?
— Без тебя не полюблю ничего.
Лагардер прижал ее сложенные ладони к губам.
— Ты видела, — продолжал он, — проходивших мимо улыбающихся женщин?
— Мне показалось, что они счастливы, — проговорила Аврора, — и очень хороши собой.
— Они и впрямь счастливы, у них есть дворцы и замки…
— Когда ты дома, Анри, мне не нужно никаких дворцов.
— У них есть друзья.
— А у меня есть ты.
— У них есть семья.
— Моя семья — это ты.
Аврора отвечала не раздумывая, с ясной улыбкой на губах. Это говорило ее сердце. Но Лагардер хотел убедиться во всем окончательно. Призвав на помощь все свое мужество, он чуть помедлил и сказал: У каждой из них есть мать.
Аврора побледнела, улыбка исчезла с ее губ. Из-под полуприкрытых век выступили слезы. Лагардер выпустил руки девушки, и они сами сложились у нее на груди.
— Мать, — возведя глаза к небу, проговорила она. — Я никогда не забываю о своей матери. Я чаще всего думаю о ней, не считая вас, Анри.
В глазах Авроры светилась жаркая мольба.
— Ах, если бы она была здесь, рядом с вами, Анри, и я слышала, как она называет вас своим сыном! Это было бы поистине райское блаженство! Но если бы мне, — продолжала она, немного помолчав, — пришлось выбирать между нею и вами…
Грудь девушки задрожала, на лице появилась невыразимая печаль. Вне себя от тревоги, затаив дыхание, Лагардер ждал.
— Наверное, то, что я скажу, дурно, — с усилием проговорила Аврора, — но я говорю то, что думаю. Если бы мне пришлось выбирать между матерью и вами…
Не договорив, совершенно сломленная Аврора бросилась в объятия Анри и, захлебываясь от рыданий, вскричала:
— Я люблю тебя! О, как я тебя люблю!
Лагардер расправил плечи. Поддерживая одной рукой ослабевшую девушку, другую он воздел к небесам, как бы призывая их в свидетели:
— Ты, Господи, который нас видит, — в исступлении воскликнул он, — который нас слышит и рассудит, — ты вручил ее мне! Я беру ее у тебя и клянусь, что она будет счастлива!
Аврора приоткрыла глаза и слегка улыбнулась, блеснув белыми зубами.
— Благодарю тебя, благодарю! — продолжал Лагардер, прижимаясь губами ко лбу девушки. — Видишь, какое счастье ты мне даровала! Я смеюсь, я плачу, я пьян, я вне себя от радости! Наконец-то ты принадлежишь мне, Аврора, мне одному!.. Но что я такое недавно тут наговорил? Не верь этому, Аврора. Я молод! Я был неправ, я чувствую, как меня переполняют юность, силы, жизнь! Давай будем счастливы, счастливы долго-долго. Послушай, любимая, другие люди моего возраста гораздо старше меня. И знаешь, почему? Сейчас объясню. Они поступают так, как делал я, пока не встретил тебя на своем пути — любят, пьют, играют и всякое такое, и когда у них много того, что было у меня — пыла и отваги, они безрассудно расточают сокровища молодости. Но появилась ты, Аврора, и я сразу же стал скупцом. Дарованный провидением инстинкт велел мне прекратить это мотовство. И я стал копить, чтобы сохранить для тебя всю свою душу. Я спрятал в сундук жар моих лучших лет. Я перестал любить, перестал желать. Моя страсть, погруженная в сон, словно Спящая Красавица, проснулась только теперь, чистая и сильная. Моему сердцу всего двадцать лет. Ты слушаешь меня и улыбаешься, тебе кажется, что я сошел с ума. Я и впрямь обезумел от радости, но говорю я вполне разумно. Что я делал все эти годы? Я все время следил, как ты взрослеешь и расцветаешь, я подстерегал миг пробуждения твоей души, я искал свое счастье в твоей улыбке. Клянусь Господом, ты права: теперь я в самом возрасте для счастья и любви. Ты моя! Мы станем жить друг для этом мире нет. Мы отправимся в какое-нибудь уединенное убежище, далеко-далеко отсюда. Я скажу тебе, что будет в нашей жизни: любовь полною чашей, любовь, всегда любовь. Но скажи же что-нибудь, Аврора, не молчи! Девушка восхищенно слушала Анри.
— Любовь! — повторила она, словно радостную песню. — Всегда любовь!
— Ну, битый туз! — проговорил Плюмаж, державший за ноги барона де Барбаншуа. — Дедуля весит будь здоров, вот что я тебе скажу, мое сокровище!
Галунье держал за плечи того же барона де Барбаншуа — человека крайне недовольного и испытывающего глубокое отвращение к оргиям Регентства, который тем не менее в настоящий момент был пьян, как сразу несколько царей, путешествующих по Франции.
Господин барон де ла Юноде нанял за небольшую сумму Плюмажа и Галунье, чтобы те отнесли барона де Барбаншуа домой. Они шли по темному опустевшему саду.
— Эй! — воскликнул гасконец шагах в ста от палатки, где они ужинали. — Может, передохнем немного, миленький, а?
— Повинуюсь, — согласился Галунье. — Старик тяжел, а вознаграждение легковесно.
Когда они положили барона де Барбаншуа на траву, тот, немного придя в себя от ночной прохлады, тут же принялся за любимый припев:
— Куда мы идем? Куда?
— Клянусь преисподней, — заметил Плюмаж, — этот старый выпивоха — парень любопытный, не правда ли, голубчик мой?
— Мы идем на собственные похороны, — смиренно вздохнул Галунье.
Приятели уселись на скамью. Галунье достал из кармана трубку и принялся спокойненько ее набивать.
— Если это наш последний ужин, — промолвил он, — то он был неплох.
— Неплох, — подтвердил Плюмаж, высекая огонь. — Ризы Господни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
— Может быть, вы любите не меня, а другую.
И она спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.
— Неужто Господь даровал мне это блаженство? — в восторге прошептал Анри. — Неужто я могу верить?..
— Поверь, я люблю тебя! — проговорила Аврора, не отрывая лица от груди возлюбленного и пытаясь таким образом приглушить испугавшие ее самое слова.
— Ты меня любишь, Аврора? Слышишь, как стучит мое сердце? О, неужели это правда? Но уверена ли ты в этом сама, моя милая Аврора? Так ли говорит твое сердце?
— Оно говорит, я слушаю.
— Еще вчера ты была ребенком.
— А сегодня я уже женщина, Анри. Я люблю тебя! Лагардер прижал ладони девушки к своей груди.
— А ты? — спросила Аврора.
На его глаза навернулись слезы, голос задрожал, и он лишь пробормотал:
— О, как я счастлив! Как счастлив!
Внезапно лицо Лагардера помрачнело. Заметив это, девушка строптиво топнула каблучком и осведомилась:
— Это еще что такое?
— Ты когда-нибудь сожалела о чем-либо? — поцеловав Аврору в волосы, тихо спросил Анри.
— О чем мне сожалеть, раз ты со мной?
— Послушай-ка. Сегодня вечером мне хотелось приподнять перед тобою уголок завесы, скрывающей великолепие света. Ты видела двор, его пышность и блеск, слышала звуки праздника. Что ты думаешь о дворе?
— Он красив, — ответила Аврора, — но я ведь видела далеко не все?
— Ты, похоже, чувствуешь, что создана для этой жизни? Глаза у тебя блестят, ты, наверное, могла бы полюбить светскую жизнь.
— Если с тобою — да.
— А без меня?
— Без тебя не полюблю ничего.
Лагардер прижал ее сложенные ладони к губам.
— Ты видела, — продолжал он, — проходивших мимо улыбающихся женщин?
— Мне показалось, что они счастливы, — проговорила Аврора, — и очень хороши собой.
— Они и впрямь счастливы, у них есть дворцы и замки…
— Когда ты дома, Анри, мне не нужно никаких дворцов.
— У них есть друзья.
— А у меня есть ты.
— У них есть семья.
— Моя семья — это ты.
Аврора отвечала не раздумывая, с ясной улыбкой на губах. Это говорило ее сердце. Но Лагардер хотел убедиться во всем окончательно. Призвав на помощь все свое мужество, он чуть помедлил и сказал: У каждой из них есть мать.
Аврора побледнела, улыбка исчезла с ее губ. Из-под полуприкрытых век выступили слезы. Лагардер выпустил руки девушки, и они сами сложились у нее на груди.
— Мать, — возведя глаза к небу, проговорила она. — Я никогда не забываю о своей матери. Я чаще всего думаю о ней, не считая вас, Анри.
В глазах Авроры светилась жаркая мольба.
— Ах, если бы она была здесь, рядом с вами, Анри, и я слышала, как она называет вас своим сыном! Это было бы поистине райское блаженство! Но если бы мне, — продолжала она, немного помолчав, — пришлось выбирать между нею и вами…
Грудь девушки задрожала, на лице появилась невыразимая печаль. Вне себя от тревоги, затаив дыхание, Лагардер ждал.
— Наверное, то, что я скажу, дурно, — с усилием проговорила Аврора, — но я говорю то, что думаю. Если бы мне пришлось выбирать между матерью и вами…
Не договорив, совершенно сломленная Аврора бросилась в объятия Анри и, захлебываясь от рыданий, вскричала:
— Я люблю тебя! О, как я тебя люблю!
Лагардер расправил плечи. Поддерживая одной рукой ослабевшую девушку, другую он воздел к небесам, как бы призывая их в свидетели:
— Ты, Господи, который нас видит, — в исступлении воскликнул он, — который нас слышит и рассудит, — ты вручил ее мне! Я беру ее у тебя и клянусь, что она будет счастлива!
Аврора приоткрыла глаза и слегка улыбнулась, блеснув белыми зубами.
— Благодарю тебя, благодарю! — продолжал Лагардер, прижимаясь губами ко лбу девушки. — Видишь, какое счастье ты мне даровала! Я смеюсь, я плачу, я пьян, я вне себя от радости! Наконец-то ты принадлежишь мне, Аврора, мне одному!.. Но что я такое недавно тут наговорил? Не верь этому, Аврора. Я молод! Я был неправ, я чувствую, как меня переполняют юность, силы, жизнь! Давай будем счастливы, счастливы долго-долго. Послушай, любимая, другие люди моего возраста гораздо старше меня. И знаешь, почему? Сейчас объясню. Они поступают так, как делал я, пока не встретил тебя на своем пути — любят, пьют, играют и всякое такое, и когда у них много того, что было у меня — пыла и отваги, они безрассудно расточают сокровища молодости. Но появилась ты, Аврора, и я сразу же стал скупцом. Дарованный провидением инстинкт велел мне прекратить это мотовство. И я стал копить, чтобы сохранить для тебя всю свою душу. Я спрятал в сундук жар моих лучших лет. Я перестал любить, перестал желать. Моя страсть, погруженная в сон, словно Спящая Красавица, проснулась только теперь, чистая и сильная. Моему сердцу всего двадцать лет. Ты слушаешь меня и улыбаешься, тебе кажется, что я сошел с ума. Я и впрямь обезумел от радости, но говорю я вполне разумно. Что я делал все эти годы? Я все время следил, как ты взрослеешь и расцветаешь, я подстерегал миг пробуждения твоей души, я искал свое счастье в твоей улыбке. Клянусь Господом, ты права: теперь я в самом возрасте для счастья и любви. Ты моя! Мы станем жить друг для этом мире нет. Мы отправимся в какое-нибудь уединенное убежище, далеко-далеко отсюда. Я скажу тебе, что будет в нашей жизни: любовь полною чашей, любовь, всегда любовь. Но скажи же что-нибудь, Аврора, не молчи! Девушка восхищенно слушала Анри.
— Любовь! — повторила она, словно радостную песню. — Всегда любовь!
— Ну, битый туз! — проговорил Плюмаж, державший за ноги барона де Барбаншуа. — Дедуля весит будь здоров, вот что я тебе скажу, мое сокровище!
Галунье держал за плечи того же барона де Барбаншуа — человека крайне недовольного и испытывающего глубокое отвращение к оргиям Регентства, который тем не менее в настоящий момент был пьян, как сразу несколько царей, путешествующих по Франции.
Господин барон де ла Юноде нанял за небольшую сумму Плюмажа и Галунье, чтобы те отнесли барона де Барбаншуа домой. Они шли по темному опустевшему саду.
— Эй! — воскликнул гасконец шагах в ста от палатки, где они ужинали. — Может, передохнем немного, миленький, а?
— Повинуюсь, — согласился Галунье. — Старик тяжел, а вознаграждение легковесно.
Когда они положили барона де Барбаншуа на траву, тот, немного придя в себя от ночной прохлады, тут же принялся за любимый припев:
— Куда мы идем? Куда?
— Клянусь преисподней, — заметил Плюмаж, — этот старый выпивоха — парень любопытный, не правда ли, голубчик мой?
— Мы идем на собственные похороны, — смиренно вздохнул Галунье.
Приятели уселись на скамью. Галунье достал из кармана трубку и принялся спокойненько ее набивать.
— Если это наш последний ужин, — промолвил он, — то он был неплох.
— Неплох, — подтвердил Плюмаж, высекая огонь. — Ризы Господни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180