Лагардер мертв — он ведь не сдержал своего дерзкого слова; никто не мог представить себе, чтобы живой Лагардер не пришел на условленную встречу.
Даже Гонзаго больше не сомневался. Он, правда, велел Перолю выйти и проверить часовых, но только из присущей итальянцам осторожности. Осмотрительность не повредит. Вооруженным людям было заплачено за всю ночь, поэтому принцу ничего не стоило оставить их на постах. А в гостиной, еще недавно охваченной страхом, теперь кипело веселье. Это было подлинное начало празднества. У всех появился аппетит, а за ним и жажда. Сотрапезники необычайно оживились. Черт возьми! Наши дворяне уже забыли, как у них тряслись поджилки, каждый финансист стал смел, как Цезарь.
Впрочем, для всего, что было смешного и постыдного, требовалось найти козла отпущения. Жертвой стал бедный толстячок Ориоль, которому пришлось искупать всеобщее малодушие. К нему приставали, его беспрерывно дергали; любой трепет, любая бледность лица или слабость относились теперь на его счет. Трясся от страха один Ориоль — к такому выводу пришли наши господа. Бедняга защищался как мог и всех подряд вызывал на дуэль.
— А где дамы? — воскликнул кто-то. — Почему их не пригласят назад?
По знаку Гонзаго Носе отворил двери малой гостиной. Дамы выпорхнули оттуда, словно стайка птиц. Они говорили все разом, сетуя на долгое заточение, смеялись, восклицали, кокетничали.
Указывая на донью Крус, Нивель сказала Гонзаго:
— Что за любопытница! Я раз десять оттаскивала ее от замочной скважины!
— Господи, — невинно отозвался принц, — да что она могла тут увидеть? Мы удалили вас отсюда, прелестницы, в ваших интересах. Вы же не любите разговоров о делах.
— Зачем вы позвали нас назад? — воскликнула Дебуа. — Сейчас что-то будет?
— Может, наконец, свадьба? — поддержала подругу Флери.
А Сидализа, одной рукой ухватив Плюмажа-младшего за смуглый подбородок, а другой ущипнув Амабля Галунье за розовую щеку, осведомилась:
— Вы кто, скрипачи?
— Ризы Господни! — воскликнул, став прямым, как палка, Плюмаж. — Мы дворяне, красавица моя!
От прикосновения нежной ручки, источавшей такой дивный аромат, брат Галунье затрясся с головы до ног. Он хотел что-то ответить, но от волнения потерял голос.
— Сударыни, — говорил между тем Гонзаго, целуя кончики пальцев доньи Крус, — у нас нет от вас никаких секретов. И если мы ненадолго лишили себя вашего общества, то лишь затем, чтобы уладить кое-какие условия свадьбы, которая состоится этой ночью.
— Значит, это правда? — в один голос закричали весельчаки. — Перед нами будет разыграна комедия?
Гонзаго сделал протестующий жест.
— Никоим образом, речь идет о самом настоящем бракосочетании, — проговорил он с серьезностью, которая как-то не вязалась с местом и обстановкой.
Наклонившись к донье Крус, он добавил:
— Теперь вам пора предупредить подругу.
Донья Крус с тревогой посмотрела на него.
— Но вы же обещали мне, ваша светлость, — прошептала она.
— Все свои обещания я выполню, — отозвался Гонзаго. Затем, подведя донью Крус к двери, он проговорил:
— Не отрицаю, она может отказаться, однако ради нее самой и другого человека, которого я не хочу называть, ей лучше бы согласиться.
Донья Крус понятия не имела о том, что случилось с Лагардером, и Гонзаго на это рассчитывал. Цыганка не знала всей глубины лицемерия этого пустосвята и Тартюфа. Но у порога *она остановилась и проговорила с мольбой:
— Ваша светлость, я не сомневаюсь, что вы руководствуетесь благородными и достойными вас побуждениями, однако со вчерашнего дня происходят какие-то странные веща Мы — всего лишь бедные девушки, у нас не хватает опыта, чтобы разгадать ваши загадки. Ради нашей с вами дружбы, ваша светлость, ради этой бедняжки, которую я так люблю и которая просто в отчаянии, скажите хоть словечко, чтобы я что-то поняла и смогла сломить ее сопротивление. Мне будет гораздо легче, если я смогу объяснить ей, каким образом этот брак поможет сохранить жизнь любимого ею человека.
Гонзаго прервал цыганку и полным упрека тоном сказал:
— Неужто вы мне не доверяете, донья Крус, неужто она не доверяет вам? Раз я подтверждаю свои слова, вы должны мне верить. Скажите ей так, чтобы поверила и она. И поскорее, — добавил он повелительно, — я вас жду.
Он поклонился, и донья Крус ушла. В этот миг в гостиной поднялся страшный шум. Радостные восклицания слились со взрывами хохота.
— Браво, Шаверни! — слышалось с одной стороны.
— Смелее, горбун! — доносилось с другой.
— У Шаверни бокал был полнее!
— Без плутовства! Это схватка не на жизнь, а на смерть! Слышались и женские голоса:
— Да они погубят себя! Они с ума сошли!
— Этот горбун — истинный дьявол!
— Если у него и впрямь столько голубых акций, как об этом судачат, — пробормотала Нивель, — то я готова почувствовать слабость и к горбуну.
— Да смотрите же, как они пьют!
— Бездонные бочки! Утробы ненасытные!
— Прорвы! Браво, Шаверни!
— Смелее, горбун! Вот пропойцы!
Эзоп II, он же Иона, и маленький маркиз сидели друг напротив друга, окруженные толпой, которая с каждой минутой становилась все тесней. Уже во второй раз они схватились один на один.
Вместе с вторжением во Францию английских нравов, случившимся как раз в те времена, в моду вошли и подобные турниры пьяниц.
Стоявшая рядом с соперниками дюжина бутылок свидетельствовала о силе нанесенных, вернее, пропущенных ударов. Шаверни был мертвенно-бледен, глаза его налились кровью и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Но в подобных сражениях он имел большой опыт. Несмотря на стройность фигуры и небольшую с виду вместительность желудка это был грозный питух. Подвигам его не было числа. Горбун же, напротив, отличался весьма свежим цветом лица. Глаза его сверкали нестерпимым блеском. Он выглядел оживленным и болтал без умолку, что, как всем известно, является недобрым знаком. Болтовня опьяняет почти так же, как вино. На серьезном поединке настоящий труженик бутылки должен быть нем как рыба. Похоже, удача склонялась на сторону маленького маркиза.
— Ставлю сто пистолей на Шаверни! — вскричал Навайль. — Горбун вот-вот снова рухнет на плащи.
— Принимаю! — покачнувшись в кресле, отозвался горбун.
— Ставлю весь свой бумажник на маркиза! — не удержалась и Нивель.
— А сколько в бумажнике? — между двумя бокалами поинтересовался Эзоп II.
— Пять голубеньких — все мое состояние, увы!
— Ставлю десять против этих пяти! — вскричал горбун. — Передай-ка еще вина!
— Которая тебе нравится больше всех? — шепнул Галунье на ухо своему благородному другу.
Нормандец оглядывал по очереди Сидализу, Нивель, Флери, Дебуа и прочих дам.
— Да этот негодник сейчас захлебнется, клянусь Господом! — пробормотал Плюмаж-младший, не сводивший глаз с горбуна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
Даже Гонзаго больше не сомневался. Он, правда, велел Перолю выйти и проверить часовых, но только из присущей итальянцам осторожности. Осмотрительность не повредит. Вооруженным людям было заплачено за всю ночь, поэтому принцу ничего не стоило оставить их на постах. А в гостиной, еще недавно охваченной страхом, теперь кипело веселье. Это было подлинное начало празднества. У всех появился аппетит, а за ним и жажда. Сотрапезники необычайно оживились. Черт возьми! Наши дворяне уже забыли, как у них тряслись поджилки, каждый финансист стал смел, как Цезарь.
Впрочем, для всего, что было смешного и постыдного, требовалось найти козла отпущения. Жертвой стал бедный толстячок Ориоль, которому пришлось искупать всеобщее малодушие. К нему приставали, его беспрерывно дергали; любой трепет, любая бледность лица или слабость относились теперь на его счет. Трясся от страха один Ориоль — к такому выводу пришли наши господа. Бедняга защищался как мог и всех подряд вызывал на дуэль.
— А где дамы? — воскликнул кто-то. — Почему их не пригласят назад?
По знаку Гонзаго Носе отворил двери малой гостиной. Дамы выпорхнули оттуда, словно стайка птиц. Они говорили все разом, сетуя на долгое заточение, смеялись, восклицали, кокетничали.
Указывая на донью Крус, Нивель сказала Гонзаго:
— Что за любопытница! Я раз десять оттаскивала ее от замочной скважины!
— Господи, — невинно отозвался принц, — да что она могла тут увидеть? Мы удалили вас отсюда, прелестницы, в ваших интересах. Вы же не любите разговоров о делах.
— Зачем вы позвали нас назад? — воскликнула Дебуа. — Сейчас что-то будет?
— Может, наконец, свадьба? — поддержала подругу Флери.
А Сидализа, одной рукой ухватив Плюмажа-младшего за смуглый подбородок, а другой ущипнув Амабля Галунье за розовую щеку, осведомилась:
— Вы кто, скрипачи?
— Ризы Господни! — воскликнул, став прямым, как палка, Плюмаж. — Мы дворяне, красавица моя!
От прикосновения нежной ручки, источавшей такой дивный аромат, брат Галунье затрясся с головы до ног. Он хотел что-то ответить, но от волнения потерял голос.
— Сударыни, — говорил между тем Гонзаго, целуя кончики пальцев доньи Крус, — у нас нет от вас никаких секретов. И если мы ненадолго лишили себя вашего общества, то лишь затем, чтобы уладить кое-какие условия свадьбы, которая состоится этой ночью.
— Значит, это правда? — в один голос закричали весельчаки. — Перед нами будет разыграна комедия?
Гонзаго сделал протестующий жест.
— Никоим образом, речь идет о самом настоящем бракосочетании, — проговорил он с серьезностью, которая как-то не вязалась с местом и обстановкой.
Наклонившись к донье Крус, он добавил:
— Теперь вам пора предупредить подругу.
Донья Крус с тревогой посмотрела на него.
— Но вы же обещали мне, ваша светлость, — прошептала она.
— Все свои обещания я выполню, — отозвался Гонзаго. Затем, подведя донью Крус к двери, он проговорил:
— Не отрицаю, она может отказаться, однако ради нее самой и другого человека, которого я не хочу называть, ей лучше бы согласиться.
Донья Крус понятия не имела о том, что случилось с Лагардером, и Гонзаго на это рассчитывал. Цыганка не знала всей глубины лицемерия этого пустосвята и Тартюфа. Но у порога *она остановилась и проговорила с мольбой:
— Ваша светлость, я не сомневаюсь, что вы руководствуетесь благородными и достойными вас побуждениями, однако со вчерашнего дня происходят какие-то странные веща Мы — всего лишь бедные девушки, у нас не хватает опыта, чтобы разгадать ваши загадки. Ради нашей с вами дружбы, ваша светлость, ради этой бедняжки, которую я так люблю и которая просто в отчаянии, скажите хоть словечко, чтобы я что-то поняла и смогла сломить ее сопротивление. Мне будет гораздо легче, если я смогу объяснить ей, каким образом этот брак поможет сохранить жизнь любимого ею человека.
Гонзаго прервал цыганку и полным упрека тоном сказал:
— Неужто вы мне не доверяете, донья Крус, неужто она не доверяет вам? Раз я подтверждаю свои слова, вы должны мне верить. Скажите ей так, чтобы поверила и она. И поскорее, — добавил он повелительно, — я вас жду.
Он поклонился, и донья Крус ушла. В этот миг в гостиной поднялся страшный шум. Радостные восклицания слились со взрывами хохота.
— Браво, Шаверни! — слышалось с одной стороны.
— Смелее, горбун! — доносилось с другой.
— У Шаверни бокал был полнее!
— Без плутовства! Это схватка не на жизнь, а на смерть! Слышались и женские голоса:
— Да они погубят себя! Они с ума сошли!
— Этот горбун — истинный дьявол!
— Если у него и впрямь столько голубых акций, как об этом судачат, — пробормотала Нивель, — то я готова почувствовать слабость и к горбуну.
— Да смотрите же, как они пьют!
— Бездонные бочки! Утробы ненасытные!
— Прорвы! Браво, Шаверни!
— Смелее, горбун! Вот пропойцы!
Эзоп II, он же Иона, и маленький маркиз сидели друг напротив друга, окруженные толпой, которая с каждой минутой становилась все тесней. Уже во второй раз они схватились один на один.
Вместе с вторжением во Францию английских нравов, случившимся как раз в те времена, в моду вошли и подобные турниры пьяниц.
Стоявшая рядом с соперниками дюжина бутылок свидетельствовала о силе нанесенных, вернее, пропущенных ударов. Шаверни был мертвенно-бледен, глаза его налились кровью и, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Но в подобных сражениях он имел большой опыт. Несмотря на стройность фигуры и небольшую с виду вместительность желудка это был грозный питух. Подвигам его не было числа. Горбун же, напротив, отличался весьма свежим цветом лица. Глаза его сверкали нестерпимым блеском. Он выглядел оживленным и болтал без умолку, что, как всем известно, является недобрым знаком. Болтовня опьяняет почти так же, как вино. На серьезном поединке настоящий труженик бутылки должен быть нем как рыба. Похоже, удача склонялась на сторону маленького маркиза.
— Ставлю сто пистолей на Шаверни! — вскричал Навайль. — Горбун вот-вот снова рухнет на плащи.
— Принимаю! — покачнувшись в кресле, отозвался горбун.
— Ставлю весь свой бумажник на маркиза! — не удержалась и Нивель.
— А сколько в бумажнике? — между двумя бокалами поинтересовался Эзоп II.
— Пять голубеньких — все мое состояние, увы!
— Ставлю десять против этих пяти! — вскричал горбун. — Передай-ка еще вина!
— Которая тебе нравится больше всех? — шепнул Галунье на ухо своему благородному другу.
Нормандец оглядывал по очереди Сидализу, Нивель, Флери, Дебуа и прочих дам.
— Да этот негодник сейчас захлебнется, клянусь Господом! — пробормотал Плюмаж-младший, не сводивший глаз с горбуна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180