Между Шаверни и мнимым горбуном состоялась вакхическая дуэль. В качестве приза этого турнира была выбрана юная цыганка, которую хотели выдать за мадемуазель де Невер. Когда я вернулся, Шаверни валялся на полу, а торжествующий горбун был рядом со своей любовницей. Был составлен брачный контракт, под которым подписались все и кто-то даже подделал мою подпись!
Регент пристально смотрел на Гонзаго; казалось, он хочет проникнуть в самые потаенные глубины его души. Принц выдержал отчаянную битву. Входя к герцогу Орлеанскому, он, возможно, и рассчитывал встретить известную холодность со стороны своего друга и покровителя, однако никак не думал, что объяснение будет столь трудным и долгим. Все его ловко построенные выдумки, вся эта чудовищная ложь были, в сущности, на три четверит импровизацией. Гонзаго не только выставил себя жертвой собственного героизма, но и заранее подтвердил показания троих свидетелей, которые могли в чем-то его обвинить — Шаверни, Плюмажа и Галунье.
Регент любил этого человека со всею доступной ему нежностью, с самого юношества принц был в числе близких к нему людей. Это было на руку Гонзаго: за долгие годы тесной дружбы герцог Орлеанский не раз имел возможность убедиться, насколько ловок принц. В сущности, так оно и было. Услышь регент эти ясные и на вид такие точные ответы из других уст, он скорее всего поверил бы собеседнику.
У герцога Орлеанского было чувство справедливости, хотя история с полным на то основанием упрекает его во многих беззакониях. В сложившихся обстоятельствах регент, надо полагать, собрал в кулак, если так можно выразиться, все свое врожденное благородство, повинуясь высоким и печальным воспоминаниям, витавшим над всей этой историей. Речь шла о непременном наказании убийцы де Невера, которого Филипп Орлеанский любил, как брата, речь шла о том, чтобы вернуть имя, состояние и семью лишенной наследства дочери де Невера.
Регенту очень хотелось поверить Гонзаго. Если он и сопротивлялся, то лишь из чрезмерной щепетильности. Он не желал мучиться впоследствии угрызениями совести по поводу этого разговора. Все его мысли были выражены в словах, произнесенных им в самом начале: «Оправдайтесь, и вы увидите, люблю я вас или нет». И горе врагам оправдавшегося Гонзаго!
— Филипп! — после долгой паузы и с некоторым колебанием заговорил он, — Бог свидетель, как мне хотелось бы сохранить друга! К вам могла пристать клевета, ведь у вас множество завистников.
— Я обязан ими благодеяниям вашего высочества, — проговорил Гонзаго.
— Но вы справитесь с клеветой, — продолжал регент, — благодаря своему высокому положению, а также тонкому уму, который я так в вас ценю. Прошу ответить мне на последний вопрос. Что означает история с наследством графа Аннибале Каноцца?
Гонзаго положил ладонь на руку регента.
— Ваше высочество, — сухо проговорил он, — мой кузен Каноцца умер в то время, когда мы с вами путешествовали по Италии. Поверьте, вам не следует переходить известных границ, за коими гнусность доходит до абсурда и заслуживает лишь презрения, даже когда исходит из уст могущественного владыки. Сегодня утром Пероль сказал мне: «Враги поклялись погубить вас, они говорили с его королевским высочеством так, что все старые грехи, в которых обвиняли Италию, падут на вас. Вы станете новым Борджа. Отравленные персики, цветы, в чашечки которых накапали смертельной acqua torfana…» Ваше высочество, — чуть помедлив, продолжал Гонзаго, — если для того, чтобы обелить меня от этих обвинений, требуется защитительная речь, то лучше признайте меня виновным: отвращение запечатывает мне уста. Итак, я заканчиваю и ставлю вас перед лицом следующих трех фактов: Лагардер находится в руках вашего правосудия; обе девушки теперь подле принцессы; страницы, вырванные из метрической книги домашней церкви замка Келюс, у меня. Вы — глава государства. Имея в руках три эти козыря, доискаться до правды так несложно, что яне могу удержаться и с гордостью говорю себе: «Это я озарил потемки сиянием истины!»
— Да, истина увидит свет, — проговорил регент, — и я сам буду председательствовать сегодня на семейном совете.
Гонзаго пылко схватил герцога за руки.
— Я пришел сюда просить вас об этом, — сказал он. — Благодарю вас, ваше высочество, от имени человека, которому я посвятил всю свою жизнь. А теперь прошу извинить меня за то, что я, быть может, был порою слишком высокомерен перед главой великого государства, но что бы там ни случилось, моя кара уже близится. Филипп Орлеанский и Филипп Гонзаго увидятся сегодня вечером в последний раз.
Регент привлек принца к себе. Что ни говори, а старая дружба не ржавеет.
— Принц крови не может унизиться до публичного покаяния, — сказал он. — Однако я надеюсь, Филипп, что извинений регента вам будет достаточно, раз уж возникла такая необходимость.
Гонзаго медленно покачал головой.
— Есть раны, — дрожащим голосом ответил он, — которые не излечить никаким бальзамом.
Внезапно он выпрямился и посмотрел на стенные часы. Разговор длился уже три долгих часа.
— Ваше высочество, — холодно и твердо проговорил он, — сегодня утром спать вам уже не придется. В прихожей вашего королевского высочества полно придворных. Там, совсем рядом с вами, они задаются вопросом: выйду я отсюда еще более обласканным или же вы велите препроводить меня в Бастилию? Я тоже задаю себе этот вопрос… Поэтому я прошу ваше высочество оказать мне на выбор одну милость из двух: отправить в спасительную тюрьму или прилюдно выразить мне свою дружбу, в чем я очень нуждаюсь сегодня, когда доверие ко мне подорвано.
Филипп Орлеанский позвонил и приказал вошедшему слуге:
— Пригласить сюда всех.
Когда в спальню вошли придворные, регент привлек Гонзаго к себе, поцеловал в лоб и сказал:
— До вечера, друг мой Филипп.
Придворные выстроились шпалерами и поклонились до земли, когда мимо них проследовал принц Гонзаго.
3. ТРИ ЭТАЖА ТЕМНИЦЫ
Институт Огненных палат восходит ко временам Франциска II, который учредил их при каждом парламенте для расследования случаев ереси. Приговоры этого чрезвычайного суда были окончательными и подлежали исполнению в суточный срок. Один из самых известных процессов Огненная палата провела при Людовике XIV против отравителей.
При Регентстве название осталось, но функции этого суда претерпели изменения. Многие отделения парижского парламента получили название Огненных палат и работали одновременно. Но теперь их лихорадочная деятельность касалась не ереси или ядов, а финансов. При Регентстве Огненные палаты стали чисто финансовым учреждением. В них теперь действительно считали деньги, проверяли и утверждали отчеты сотрудников казначейства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180
Регент пристально смотрел на Гонзаго; казалось, он хочет проникнуть в самые потаенные глубины его души. Принц выдержал отчаянную битву. Входя к герцогу Орлеанскому, он, возможно, и рассчитывал встретить известную холодность со стороны своего друга и покровителя, однако никак не думал, что объяснение будет столь трудным и долгим. Все его ловко построенные выдумки, вся эта чудовищная ложь были, в сущности, на три четверит импровизацией. Гонзаго не только выставил себя жертвой собственного героизма, но и заранее подтвердил показания троих свидетелей, которые могли в чем-то его обвинить — Шаверни, Плюмажа и Галунье.
Регент любил этого человека со всею доступной ему нежностью, с самого юношества принц был в числе близких к нему людей. Это было на руку Гонзаго: за долгие годы тесной дружбы герцог Орлеанский не раз имел возможность убедиться, насколько ловок принц. В сущности, так оно и было. Услышь регент эти ясные и на вид такие точные ответы из других уст, он скорее всего поверил бы собеседнику.
У герцога Орлеанского было чувство справедливости, хотя история с полным на то основанием упрекает его во многих беззакониях. В сложившихся обстоятельствах регент, надо полагать, собрал в кулак, если так можно выразиться, все свое врожденное благородство, повинуясь высоким и печальным воспоминаниям, витавшим над всей этой историей. Речь шла о непременном наказании убийцы де Невера, которого Филипп Орлеанский любил, как брата, речь шла о том, чтобы вернуть имя, состояние и семью лишенной наследства дочери де Невера.
Регенту очень хотелось поверить Гонзаго. Если он и сопротивлялся, то лишь из чрезмерной щепетильности. Он не желал мучиться впоследствии угрызениями совести по поводу этого разговора. Все его мысли были выражены в словах, произнесенных им в самом начале: «Оправдайтесь, и вы увидите, люблю я вас или нет». И горе врагам оправдавшегося Гонзаго!
— Филипп! — после долгой паузы и с некоторым колебанием заговорил он, — Бог свидетель, как мне хотелось бы сохранить друга! К вам могла пристать клевета, ведь у вас множество завистников.
— Я обязан ими благодеяниям вашего высочества, — проговорил Гонзаго.
— Но вы справитесь с клеветой, — продолжал регент, — благодаря своему высокому положению, а также тонкому уму, который я так в вас ценю. Прошу ответить мне на последний вопрос. Что означает история с наследством графа Аннибале Каноцца?
Гонзаго положил ладонь на руку регента.
— Ваше высочество, — сухо проговорил он, — мой кузен Каноцца умер в то время, когда мы с вами путешествовали по Италии. Поверьте, вам не следует переходить известных границ, за коими гнусность доходит до абсурда и заслуживает лишь презрения, даже когда исходит из уст могущественного владыки. Сегодня утром Пероль сказал мне: «Враги поклялись погубить вас, они говорили с его королевским высочеством так, что все старые грехи, в которых обвиняли Италию, падут на вас. Вы станете новым Борджа. Отравленные персики, цветы, в чашечки которых накапали смертельной acqua torfana…» Ваше высочество, — чуть помедлив, продолжал Гонзаго, — если для того, чтобы обелить меня от этих обвинений, требуется защитительная речь, то лучше признайте меня виновным: отвращение запечатывает мне уста. Итак, я заканчиваю и ставлю вас перед лицом следующих трех фактов: Лагардер находится в руках вашего правосудия; обе девушки теперь подле принцессы; страницы, вырванные из метрической книги домашней церкви замка Келюс, у меня. Вы — глава государства. Имея в руках три эти козыря, доискаться до правды так несложно, что яне могу удержаться и с гордостью говорю себе: «Это я озарил потемки сиянием истины!»
— Да, истина увидит свет, — проговорил регент, — и я сам буду председательствовать сегодня на семейном совете.
Гонзаго пылко схватил герцога за руки.
— Я пришел сюда просить вас об этом, — сказал он. — Благодарю вас, ваше высочество, от имени человека, которому я посвятил всю свою жизнь. А теперь прошу извинить меня за то, что я, быть может, был порою слишком высокомерен перед главой великого государства, но что бы там ни случилось, моя кара уже близится. Филипп Орлеанский и Филипп Гонзаго увидятся сегодня вечером в последний раз.
Регент привлек принца к себе. Что ни говори, а старая дружба не ржавеет.
— Принц крови не может унизиться до публичного покаяния, — сказал он. — Однако я надеюсь, Филипп, что извинений регента вам будет достаточно, раз уж возникла такая необходимость.
Гонзаго медленно покачал головой.
— Есть раны, — дрожащим голосом ответил он, — которые не излечить никаким бальзамом.
Внезапно он выпрямился и посмотрел на стенные часы. Разговор длился уже три долгих часа.
— Ваше высочество, — холодно и твердо проговорил он, — сегодня утром спать вам уже не придется. В прихожей вашего королевского высочества полно придворных. Там, совсем рядом с вами, они задаются вопросом: выйду я отсюда еще более обласканным или же вы велите препроводить меня в Бастилию? Я тоже задаю себе этот вопрос… Поэтому я прошу ваше высочество оказать мне на выбор одну милость из двух: отправить в спасительную тюрьму или прилюдно выразить мне свою дружбу, в чем я очень нуждаюсь сегодня, когда доверие ко мне подорвано.
Филипп Орлеанский позвонил и приказал вошедшему слуге:
— Пригласить сюда всех.
Когда в спальню вошли придворные, регент привлек Гонзаго к себе, поцеловал в лоб и сказал:
— До вечера, друг мой Филипп.
Придворные выстроились шпалерами и поклонились до земли, когда мимо них проследовал принц Гонзаго.
3. ТРИ ЭТАЖА ТЕМНИЦЫ
Институт Огненных палат восходит ко временам Франциска II, который учредил их при каждом парламенте для расследования случаев ереси. Приговоры этого чрезвычайного суда были окончательными и подлежали исполнению в суточный срок. Один из самых известных процессов Огненная палата провела при Людовике XIV против отравителей.
При Регентстве название осталось, но функции этого суда претерпели изменения. Многие отделения парижского парламента получили название Огненных палат и работали одновременно. Но теперь их лихорадочная деятельность касалась не ереси или ядов, а финансов. При Регентстве Огненные палаты стали чисто финансовым учреждением. В них теперь действительно считали деньги, проверяли и утверждали отчеты сотрудников казначейства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180