рядом с
носилками шел его врач.
Знатные господа свысока поглядывали на публику попроще -
толстых торговцев сукном с Мичин Роу, тощих аптекарей с Пэл
Мэл и Чипсайда, неуклюжих мясников и мелких лавочников с
Пикадилли. В толпе были и совсем простые люди: солдаты из
Нидерландов, находящиеся в отпуску, студенты и разные бродяги,
сами себе господа: эти, каким-то чудом раздобыв себе билет,
старались протолкаться ко входу. В толпе было даже несколько
священников - они пришли сюда не ради забавы: прослышав, что
новая пьеса сильно задевает религиозную мораль, святые отцы
решили воочию убедиться в этом, чтобы потом обрушить на автора
свой гнев в воскресной проповеди. Вся эта разнородная публика
вливалась в двери театра, за которыми могучий, бурлящий поток
разбивался на мелкие ручейки: люди проходили в фойе, покупали
апельсины и сласти у девушек-разносчиц, обходили здание
кругом, искали знакомых, устремляя свои взгляды на закрытые
ложи, болтали, смеялись, толкались и плевали на пол - словом,
занимались тем, чем обычно занимаются зрители в ожидании
спектакля.
"Театр Розы" был построен по классическому образцу:
овальное здание со множеством закрытых лож по бокам. Высокая
сцена сильно выдавалась вперед, в передние ряды партера. Пламя
настенных факелов трепетало от легкого сквозняка и
вздрагивало, когда в общем многоголосом шуме раздавалось чье-
нибудь громкое восклицание. То и дело слышалось: "Ну и ну!
Гарри!", "О, да это же Саффон!" или "Гляньте-ка - вон
Мелизанда и Каддлс!".
Плата за вход в тот день была довольно высока - три с
половиной пенса; слуги, стоявшие у дверей, получали медные
монеты с каждого, кто желал пройти внутрь. Бесплатно
пропускали лишь тех, кто предъявлял пригласительный билет от
самого графа Ноттингемского, покровителя театра. Но на сей раз
англичане не скупились - настроение у них было праздничное.
Люди шли развлечься, забыть пережитые горести и избавиться от
тревоги за завтрашний день. Будущее было слишком
неопределенным: если испанцы разобьют флот королевы
Елизаветы((67)), никакие деньги не спасут англичан: самый
знатный вельможа окажется не богаче последнего нищего. Поэтому
жители Лондона, надев самые нарядные камзолы и тонкие чулки,
пришли на премьеру - потолкаться среди знатных особ,
посмеяться и освистать неудачных актеров.
Под громкие звуки труб Эдвард Аллейн вышел на сцену.
Некто Уилл Шекспир, молодой, но уже начинающий лысеть,
несколько лет спустя вспоминал эти минуты: как примолкли
болтливые кавалеры, а их дамы перестали громко смеяться и
усиленно замахали веерами. В зале зажегся свет; тут же по
краям сцены вспыхнули светильники на высоких треножниках
(поскольку прожекторов еще не изобрели, сцена освещалась с
помощью магнезии, добавленной в керосин; зажигальщики свечей
поджигали эту смесь от искр огнива или с помощью трута).
Зрители уселись поудобнее в своих креслах, приготовившись
смотреть и слушать. Маленький оркестр заиграл вступление.
Пронзительно вскрикнули гобои, начиная _фаустовскую_ тему.
Действие происходило в городе Виттенберге, в прошлом
веке. Декорации выглядели достаточно натурально - для своего
времени, конечно: плотникам, в распоряжении которых были лишь
грубые доски, топор и молоток, было куда как далеко до
искусства театральных машинистов XVIII столетия, творивших
чудеса при помощи поворотного круга и сложнейших механизмов.
Сцену портила лишь покосившаяся сторожевая башня Дрейкен, где
Фаусту должен был явиться Дух Земли, - казалось, она была
готова рухнуть посреди действия.
Занавес поднялся, и тотчас же кашель сотен гортаней и
шарканье сотен ног заглушили звуки музыки. В современном
театре, где проходы между рядами покрыты ковровыми дорожками,
а ноги зрителей обуты в изящные туфли, трудно услышать что-
либо подобное; но в ту далекую эпоху полы покрывал лишь
толстый слой апельсиновых корок, ореховой скорлупы и прочего
мусора, башмаки были грубыми, а публика не отличалась
вежливостью и изысканностью манер. Это была толпа, жаждущая
удовольствий и развлечений и готовая платить за них любую
цену.
Как только трубы возвестили о начале представления, Мак и
Маргарита начали искать свои места в партере; они пробрались
через длинный ряд кресел, поминутно извиняясь перед теми, кого
им пришлось потревожить. Мак едва дышал - он опасался, как бы
чего не случилось с волшебным зеркалом, уложенным в мягкий
замшевый футляр. Крепко прижимая к себе драгоценную ношу, он
уселся в кресло и вытянул шею, чтобы лучше видеть то, что
происходило на сцене. Маргарита сидела как на иголках - она в
первый раз попала на спектакль, и все вокруг казалось ей новым
и необычным. Возбужденно хихикая, она повернулась к своему
спутнику и дернула его за рукав:
- Ой, я _никогда в жизни_ не видела настоящих пьес! На
что это похоже?.. Бывало, мы с подружками соберемся вместе и
начнем рассказывать всякие истории. Здесь тоже так будет?
- Да, что-то в этом роде,- рассеянно ответил Мак.- Только
здесь актеры показывают нам то, что происходит. Они не
рассказывают истории, а играют.
- А иногда они делают и то, и другое,- раздался чей-то
голос с заднего ряда.
Мак оглянулся. Позади него сидел мужчина средних лет,
хорошо сложенный и со здоровым румянцем на щеках. Маку
показалось, что он где-то видел этого человека. Вглядываясь в
умное, интеллигентное лицо с тонкими чертами, Мак встретил
прямой, проницательный взгляд незнакомца - и вздрогнул,
догадавшись, кто он.
- Фауст!..- воскликнул Мак.
- Да,- ответил тот.- А ты - наглый самозванец!
- Ш-ш, тише! - раздался недовольный голос с переднего
ряда.- Представление уже началось.
В это время на сцене Эдвард Аллейн шагнул вперед, сорвал
с головы шляпу, взмахнул ею в воздухе и принял эффектную позу.
- Я поговорю с вами позже,- сказал Мак Фаусту.
- Ш-ш! - снова послышалось с переднего ряда.
Хор уже закончил пролог. Эдвард Аллейн, облаченный в
темно-красный стихарь с большим позолоченным крестом на груди,
начал: "Во тьме ночной лишь Ориона свет..."
- Нам не о чем разговаривать,- процедил Фауст сквозь
зубы. Ты сейчас же уберешься отсюда прочь. Дальше действовать
буду я!
- Ни за что,- ответил Мак.
Неизвестно, чем кончился бы этот спор, если бы он
происходил где-нибудь в другом месте; но здесь, в театре,
потревоженные зрители, которым мешали смотреть пьесу, стали
громко негодовать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
носилками шел его врач.
Знатные господа свысока поглядывали на публику попроще -
толстых торговцев сукном с Мичин Роу, тощих аптекарей с Пэл
Мэл и Чипсайда, неуклюжих мясников и мелких лавочников с
Пикадилли. В толпе были и совсем простые люди: солдаты из
Нидерландов, находящиеся в отпуску, студенты и разные бродяги,
сами себе господа: эти, каким-то чудом раздобыв себе билет,
старались протолкаться ко входу. В толпе было даже несколько
священников - они пришли сюда не ради забавы: прослышав, что
новая пьеса сильно задевает религиозную мораль, святые отцы
решили воочию убедиться в этом, чтобы потом обрушить на автора
свой гнев в воскресной проповеди. Вся эта разнородная публика
вливалась в двери театра, за которыми могучий, бурлящий поток
разбивался на мелкие ручейки: люди проходили в фойе, покупали
апельсины и сласти у девушек-разносчиц, обходили здание
кругом, искали знакомых, устремляя свои взгляды на закрытые
ложи, болтали, смеялись, толкались и плевали на пол - словом,
занимались тем, чем обычно занимаются зрители в ожидании
спектакля.
"Театр Розы" был построен по классическому образцу:
овальное здание со множеством закрытых лож по бокам. Высокая
сцена сильно выдавалась вперед, в передние ряды партера. Пламя
настенных факелов трепетало от легкого сквозняка и
вздрагивало, когда в общем многоголосом шуме раздавалось чье-
нибудь громкое восклицание. То и дело слышалось: "Ну и ну!
Гарри!", "О, да это же Саффон!" или "Гляньте-ка - вон
Мелизанда и Каддлс!".
Плата за вход в тот день была довольно высока - три с
половиной пенса; слуги, стоявшие у дверей, получали медные
монеты с каждого, кто желал пройти внутрь. Бесплатно
пропускали лишь тех, кто предъявлял пригласительный билет от
самого графа Ноттингемского, покровителя театра. Но на сей раз
англичане не скупились - настроение у них было праздничное.
Люди шли развлечься, забыть пережитые горести и избавиться от
тревоги за завтрашний день. Будущее было слишком
неопределенным: если испанцы разобьют флот королевы
Елизаветы((67)), никакие деньги не спасут англичан: самый
знатный вельможа окажется не богаче последнего нищего. Поэтому
жители Лондона, надев самые нарядные камзолы и тонкие чулки,
пришли на премьеру - потолкаться среди знатных особ,
посмеяться и освистать неудачных актеров.
Под громкие звуки труб Эдвард Аллейн вышел на сцену.
Некто Уилл Шекспир, молодой, но уже начинающий лысеть,
несколько лет спустя вспоминал эти минуты: как примолкли
болтливые кавалеры, а их дамы перестали громко смеяться и
усиленно замахали веерами. В зале зажегся свет; тут же по
краям сцены вспыхнули светильники на высоких треножниках
(поскольку прожекторов еще не изобрели, сцена освещалась с
помощью магнезии, добавленной в керосин; зажигальщики свечей
поджигали эту смесь от искр огнива или с помощью трута).
Зрители уселись поудобнее в своих креслах, приготовившись
смотреть и слушать. Маленький оркестр заиграл вступление.
Пронзительно вскрикнули гобои, начиная _фаустовскую_ тему.
Действие происходило в городе Виттенберге, в прошлом
веке. Декорации выглядели достаточно натурально - для своего
времени, конечно: плотникам, в распоряжении которых были лишь
грубые доски, топор и молоток, было куда как далеко до
искусства театральных машинистов XVIII столетия, творивших
чудеса при помощи поворотного круга и сложнейших механизмов.
Сцену портила лишь покосившаяся сторожевая башня Дрейкен, где
Фаусту должен был явиться Дух Земли, - казалось, она была
готова рухнуть посреди действия.
Занавес поднялся, и тотчас же кашель сотен гортаней и
шарканье сотен ног заглушили звуки музыки. В современном
театре, где проходы между рядами покрыты ковровыми дорожками,
а ноги зрителей обуты в изящные туфли, трудно услышать что-
либо подобное; но в ту далекую эпоху полы покрывал лишь
толстый слой апельсиновых корок, ореховой скорлупы и прочего
мусора, башмаки были грубыми, а публика не отличалась
вежливостью и изысканностью манер. Это была толпа, жаждущая
удовольствий и развлечений и готовая платить за них любую
цену.
Как только трубы возвестили о начале представления, Мак и
Маргарита начали искать свои места в партере; они пробрались
через длинный ряд кресел, поминутно извиняясь перед теми, кого
им пришлось потревожить. Мак едва дышал - он опасался, как бы
чего не случилось с волшебным зеркалом, уложенным в мягкий
замшевый футляр. Крепко прижимая к себе драгоценную ношу, он
уселся в кресло и вытянул шею, чтобы лучше видеть то, что
происходило на сцене. Маргарита сидела как на иголках - она в
первый раз попала на спектакль, и все вокруг казалось ей новым
и необычным. Возбужденно хихикая, она повернулась к своему
спутнику и дернула его за рукав:
- Ой, я _никогда в жизни_ не видела настоящих пьес! На
что это похоже?.. Бывало, мы с подружками соберемся вместе и
начнем рассказывать всякие истории. Здесь тоже так будет?
- Да, что-то в этом роде,- рассеянно ответил Мак.- Только
здесь актеры показывают нам то, что происходит. Они не
рассказывают истории, а играют.
- А иногда они делают и то, и другое,- раздался чей-то
голос с заднего ряда.
Мак оглянулся. Позади него сидел мужчина средних лет,
хорошо сложенный и со здоровым румянцем на щеках. Маку
показалось, что он где-то видел этого человека. Вглядываясь в
умное, интеллигентное лицо с тонкими чертами, Мак встретил
прямой, проницательный взгляд незнакомца - и вздрогнул,
догадавшись, кто он.
- Фауст!..- воскликнул Мак.
- Да,- ответил тот.- А ты - наглый самозванец!
- Ш-ш, тише! - раздался недовольный голос с переднего
ряда.- Представление уже началось.
В это время на сцене Эдвард Аллейн шагнул вперед, сорвал
с головы шляпу, взмахнул ею в воздухе и принял эффектную позу.
- Я поговорю с вами позже,- сказал Мак Фаусту.
- Ш-ш! - снова послышалось с переднего ряда.
Хор уже закончил пролог. Эдвард Аллейн, облаченный в
темно-красный стихарь с большим позолоченным крестом на груди,
начал: "Во тьме ночной лишь Ориона свет..."
- Нам не о чем разговаривать,- процедил Фауст сквозь
зубы. Ты сейчас же уберешься отсюда прочь. Дальше действовать
буду я!
- Ни за что,- ответил Мак.
Неизвестно, чем кончился бы этот спор, если бы он
происходил где-нибудь в другом месте; но здесь, в театре,
потревоженные зрители, которым мешали смотреть пьесу, стали
громко негодовать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118