Лицо отца было серьезным, почти торжественным.
Таурас промолчал.
— Что ж ваш прием так рано кончился? — осторожно поинтересовался отец.
— Кончился.— Таурас усердно гасил сигарету.
— Тогда отметим вдвоем, по-мужски? — Отец дотянулся до его плеча и тихонько пожал его.— По рюмке хорошего коньяка.
— Заметано,— согласился Таурас.— Только не пей кофе.
— У меня есть яблоки,— сказал отец.— Сегодня ходил на рынок, посмотрел, что и как...
Таурас вышагивал взад-вперед около изъеденного шашелем высокого платяного шкафа из темного дерева и чувствовал, как неотвратимо приближается минута откровенного признания, которую он хотел бы отдалить. Круглый столик с толстым стеклом, который накрывал отец, вероятно, и будет исповедальней, теперь он показался ему эшафотом только потому, что все предыдущие советы отца, даже его осторожные намеки Таурас откровенно презирал и решительно отвергал.
— Как твое сердце? — спросил он, когда они уселись друг против друга и отец разлил коньяк.
— Если начинает шалить, глоточек вот этого, и снова тикает.— Гудинис явно бодрился, и Таурас с тревогой чувствовал, отец хочет что-то скрыть — неловко, по- стариковски.
— Просто ребячество какое-то!— вдруг взорвался Таурас.— Темная деревенщина и та нынче к хорошему специалисту стремится. А ты? Кофе, сигареты день и ночь! Сколько прошу — сходи к Юле, лучшим врачам покажет... Так нет! Просто не знаю, что с тобой делать!
Отец пожал плечами и желтым от никотина пальцем пододвинул ему сверкающую гранями хрустальную рюмку.
— Лекарство! — саркастически фыркнул Таурас и сердито опрокинул коньяк.— Нянька тебе нужна, вот кто!
— Нового сердца мне никто не вставит,— возразил Гудинис.— Приходил сегодня какой-то будущий журналист,— отец начал медленно чистить яблоко,— хотел откопать меня для современности. Кто ему это посоветовал, не знаю, но очень уж старался. Наверно, я показался ему похожим на историческую достопримечательность, занятного героя для какого-нибудь мелодраматического очерка. Чем-то напомнил он мне тебя. Говорю с ним и вижу, не понимает самого главного, того, что и в мое время людям тоже приходилось жить, а не только бороться за идеи. И не обязательно надо было скрывать раненых партизан или оборудовать в погребе подпольную типографию.
— Может, ему хотелось, чтобы ты рассказал что-нибудь новое о Бинкисе, о Цвирке и других, с которыми тебе приходилось общаться?
— Нет. Упорно расспрашивал, что я написал в советские годы, а потом попросил мои старые сборники.— Отец повеселел.
— Дал?
— Нет. У меня самого только по одному экземпляру. Сказал, что он без особых трудов может достать их в университетской библиотеке. Чувствую, ушел разочарованный. Наверно, я показался ему впавшей в детство старой развалиной, как ты соизволил заметить.— Голос отца дрогнул.— Налей-ка еще.
— Я этого не говорил, но ты пойми... С тех пор как я уехал из. дому, мне все время неспокойно за тебя. Правда, ты не совсем один... С тобой Вайдас...
Отец встал, выдвинул ящик письменного стола и вынул какую-то вещь.
— Слушай, что это такое? Я нашел в ванной, на полочке.
Ладонь, на которой лежал странный металлический предмет, слегка подрагивала.
— Кастет? — удивился Таурас.
Он быстро пересек кабинет, открыл боковую дверь, нащупал выключатель. В его половине комнаты было пусто, только уныло стоял узкий диванчик. За одежным шкафом, делившим комнату пополам, автономные владения Вайдаса. Таурас пробежал глазами по вещам брата, разбросанным на столе, кровати, стульях, и вдруг его кольнуло чувство страха, ведь это замкнутый, чуждый ему мир. На коврике возле кровати гантели, стена оклеена изображениями атлетов и кинодив из журналов.
Таурас осторожно закрыл дверь и вернулся назад.
— Ты уверен, что он каждый вечер ходит в школу?
— Так он говорит. Я верю.
— Непременно поговорю с ним. Завтра же.
Таурасу показалось, что отец сдерживает усмешку.
— Ну, а ты сам... Часто беседуешь с ним? — В голосе Таураса снова прозвучал холодок.
— Почти не видимся. Работа, школа. Он дома-то и ест редко. К тому же...
— Твоя симпатия?
Отец не ответил, вытащил из пачки сигарету и долго, размышляя о чем-то грустном, постукивал ее кончиком по краю стола. Казался обмякшим, жалким, словно побитая собака. Таурас вышел в туалет.
Старик явно хочет вызвать сочувствие.
'Непроизвольно взглянул в зеркало, висящее в ванной.
Жестокая же у тебя морда, Таурас. Что тут удивительного, если одинокий человек нуждается в сочувствии, в человеческом тепле?
— Вайдотасу нужны не брюзгливые поучения,— сказал отец.— Нужен соратник или духовный наставник. Ты ему ближе, чем я.
— Упрекаешь,— буркнул Таурас.— Знаешь ведь...
— Нет! — строго перебил его Гудинис.— Самооправдания тут ни при чем. В них никогда не бывает подлинной правды... Реальность признает только результаты, выводы. Гм... Почему я не сказал этих слов тому журналисту?..
— Значит, снимаешь с себя какую бы то ни было ответственность?
Отец подошел к письменному столу и стал раскладывать в стопки книги. Аккуратно, по размеру. Словари вниз, те, что поменьше, сверху.
— Перестань вещать прокурорским тоном. Я прекрасно понимаю твое состояние. Что там у вас с Юле произошло сегодня?
И остановились кони, замерли, все в пене.
Вот он, этот миг.
Семь кинжалов в сердце.
Да будет сладок кубок с ядом.
— Вероятно, я больше не смогу жить с этим существом.
Губы отца скривились — он снова пытается скрыть усмешку.
— Зачем же так выспренно... Существо... А мне она всегда очень нравилась. Настоящий полевой жаворонок.
— Нравиться-то она умеет всем,— вздохнул Таурас.
— Умеет? Она просто такая и есть. В своем возрасте я, наверно, уже разбираюсь в людях?
— Вероятно.
— Коль скоро завели мы этот разговор, давай начистоту. Разлюбил? Или в интимных отношениях нелады?
— Нет. Нет. Просто ее тяготит наша жизнь,— признался Таурас и, с мучительным облегчением вздохнув, снова зашагал взад и вперед по комнате.
Отец отвел сверлящие прозрачные глаза. Опустил голову, поправил салфетку, на которой стояла вазочка с яблоками.
— Помнишь сказку Экзюпери? Лис сказал принцу: приручи меня. Женщину после женитьбы надо приручать всю жизнь. Эгоисты не обладают ни терпением, ни расторопностью. И в конце концов проигрывают.
— Эгоисты...— пожал плечами Таурас.— А когда мне писать, читать?
— Вставай до рассвета и работай, если такая жгучая потребность. Хватит и по часу в день.
— Я не из тех, кто ходит в рабах у женщины.
— А она не из тех, кто способен жертвовать собой во имя работы мужа, его стремлений. Она тоже личность. И ты сам такую выбрал.
— Тогда я должен бросить писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46