— Так что же будет?
Сообразив, что путного ответа ей не дождаться, она прищелкнула языком и ответила сама:
— Не переживай. Все будет тип-топ!
Еще раз с любопытством и удивлением оглядела парня и выпорхнула из зала.
Удрученный вернулся он домой. Таурас, как обычно, торчал в своей половине комнаты. В последнее время брат много писал и исчезал лишь тогда, когда Юле приходила делать отцу уколы. Частенько он даже просил не звать его к телефону. Вайдас уже привык к молчаливому присутствию Таураса за шкафом, чувствовал, что не надо ему мешать, хотя порой едва сдерживался. Это же невыносимо — братья, а как незнакомые пассажиры в одном купе. Но сегодня вместо вечного пера в руках Таураса Вайдас увидел перочинный ножик, брат лениво и небрежно кромсал разложенные на столе листы исписанной бумаги. На лице полное спокойствие (Вайдас сразу же прогнал возникшее было подозрение, что брат пьян), оно чисто выбрито и бледно, только уголки стиснутых губ печально, а может, насмешливо подергивались.
— Что это ты? — уставившись на него, спросил Вайдас.— Лягушку препарируешь?
Он, конечно, мог пройти мимо, ни о чем не спрашивая, но, словно охотничья собака, почуял: тихое и терпеливое сидение за столом над стопкой белой бумаги,
продолжавшееся несколько месяцев, кончилось, брат решился на какой-то шаг, о котором никто не знает и потому не может удержать его. Вот Вайдас и спросил. Обеспокоенно, грубовато.
— Хуже,— не глядя на него, отозвался Таурас.
— Вижу. Даже морда скривилась.
— И со стороны заметно?— насторожился Таурас.
— Еще бы!
— Плохо дело.— Он озабоченно покачал головой.— Ты читал что-нибудь мое? И как?
Ведь отлично знает, гад, что читал, растерянно подумал Вайдас, но раньше никогда моим мнением не интересовался, и хорошо делал, это же дикая глупость — понравилось, не понравилось, в семейном-то кругу...
— Вроде бы грамотно.— Вайдас сделал вид, что сейчас больше всего его занимают пуговицы на рубашке.
— И больше ничего не можешь сказать, черт тебя подери? — Таурас встал со стула и сунул руки в карманы брюк.
— Народ читает,— протянул Вайдас.
— Я спрашиваю, как тебе? — Таурас даже подался вперед.
— Мне — как народу...
— Выкручиваешься, змееныш,— усмехнулся Таурас.— Тут,— он подбородком указал на лежащие грудой обрезки бумаги,— история человеческого падения. Почему не восхождения? Ладно, отвечу. Потому, что так легче, потому, что слишком сильно искушение излить свою горечь, потому, что деградация, душевная черствость, сделки с собственной совестью встречаются на каждом шагу. Критиканствовать легко. Еще легче констатировать банальности и принимать поздравления и похвалы. "Конечно, надо говорить правду, пусть горькую, но главное — пробуждать надежду, веру в добрую сущность человека! Ведь только на этом держится разумный мир. И настоящая литература. Однако, пока дойдет до тебя, что ты должен делать, пока кое-как сам, лично, не по чьей-то подсказке, сообразишь, что к чему, времени-то уже не остается, вот и кусаешь пальцы, десятки раз расшибаешь в кровь лоб... И все- таки, если не испугаешься, если хватит сил и совести,
если не растерял таланта... Нет, все равно трудно! Представь себе человека, который месяцами пробивался сквозь джунгли, а когда наконец вырвался из них, увидел перед собой огромную крутую гору...
— Ничего себе картинка,— сказал Вайдас.— Боже милосердный. И что? Собираешься мучиться так всю жизнь? Кто же тебя неволит?
— Ничегошеньки ты не понял,— вздохнул Таурас и закурил.
Вайдас стащил наконец рубашку и принялся демонстративно размахивать ею, выгоняя табачный дым в открытое окно.
— Мне Юле жалко,— сквозь зубы процедил он.— Жили бы как люди...
И еще яростнее закрутил рубашкой над головой, словно давая понять, что у него по этому вопросу имеется твердое собственное мнение и никаким красноречием его не изменить.
-— Не выходит, милый братец,— ответил Таурас.— И кончай махать, ладно, не буду больше курить в комнате...
— Это почему же не выходит? — Вайдас, сердито сопя, остановился перед Таурасом, обнаженный до пояса, с трудом сдерживая желание взять за грудки своего дорогого старшего братца.— Только, пожалуйста, откровенно...
— Потому, что я не могу ее обеспечить,— протянул Таурас.— Бывает такое, не доводилось слышать? Молодой здоровый мужчина, а не может... И ей стыдно, и мне.
— Врешь ты все! — Вайдас швырнул рубашку на диван.— Я ее не хуже тебя знаю! Разве она требует невозможного?
— Именно это страшнее всего — не требует,— усмехнулся Таурас.
— Не ухмыляйся, я не дурачок! — Вайдас нырнул в свою половину, чтобы не видеть снисходительной улыбки брата.— Шел бы на завод! Я вон куда больше, чем ты, зарабатываю и не извожусь так.
— Не всем же вкалывать на заводе, малыш,— услышал он вялый ответ Таураса.
Вайдас высунулся из-за шкафа и увидел, что брат сосредоточенно чистит ножиком ногти. Врезать бы
ему, этому артисту, как следует, вы только гляньте, какой титан мысли.
— Жизнь человека слишком коротка,— сдерживая нарастающее раздражение, сказал Вайдас,— чтобы жертвовать всем ради искусства.
— Чем это всем? — Светлые зайчики от лезвия бегали по лицу Таураса, и казалось, что губы вновь кривит улыбка.
— Да хотя бы близким человеком!
— Не городи глупостей. Сам придумал или тебе кто-то подсказал?
Вайдас понял, что разговор их становится Таурасу неинтересным, и решил поставить точку.
— Ясное дело, нечего мне тебя жалеть. Правильно отец говорит. Рвись на части, болей чужими болезнями, карабкайся на свои выдуманные горы, если по-другому не можешь... Только не знаю, кто эти твои муки оценит, кто вознаградит.
Таурас довольно долго молчал, послышалось, как щелкнула пружинка — закрыл лезвие ножика, а потом тихо позвал:
— Поди-ка сюда.
Вайдас увидел, что брат уже собирается уходить, надел пиджак и, хмуря брови, ощупывает карманы.
— Я хочу, чтобы ты понял одно, Вайдас,— быстро и без всякой злобы начал Таурас.— Никогда и ни перед кем не стану я извиняться, что такой, а не иной. За это заплачено сполна. А вознаграждения мне от тупиц и людей равнодушных не надо. Есть другие, которым моя работа нужна. Может, ты сомневаешься, что такие есть?
Он взглянул на часы и вышел из комнаты. Боится столкнуться с Юле, автоматически отметил Вайдас и вдруг услышал звенящую тишину.
Почему все они так жестоки, закусив губу, чтоб не разреветься, подумал он. Если я чего-то не понял или не так делаю, почему не скажут, не объяснят, а сразу тычут мордой об стол?
Вытащил из-под кровати гантели, зажал их в ладонях и медленно, вытянув руки в стороны, стал вращать ими.
— Ни-кто-ме-ня-не-лю-бит.
К черту слезы!
Таакова муужская жиизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46