Подходя, подумал: наверно, надо бы улыбнуться, но мышцы лица словно окаменели. Даниэле тоже встретила его без улыбки, пряча лицо в высокий воротник.
— Может, все-таки здравствуй! — Голос ее был насмешлив, как и прежде. Руки не протянула — грела их, сунув в широкие рукава шубы.— Не бойся, поцелуев не потребую.
— А что потребуешь? — спросил Таурас.
— Все цепляешься к словам? — Даниэле тихо, с облегчением рассмеялась.
— Так и будем топтаться? — Таурас притронулся к ее плечу.— Не страшно в такое время, да еще без спутника?
— Неуютно, но что поделаешь.
С вечера шел снег, и тротуар, покрытый притоптанной снежной коркой, был скользким. Даниэле, двинувшаяся следом, сказала:
— С вашего позволения, возьму вас под руку.
Таурас остановился, обернулся к ней. Лицом к
лицу.
— Болтаем невесть о чем, а у меня нет времени. Ты же знаешь, что я терпеть не могу болтовни. И у меня абсолютно нет времени, Даниэле.
— О! Оказывается, ты не забыл моего имени!
— Зачем звонила среди ночи?
— Когда мужчина спрашивает у женщины «зачем», он похож на идиота.
— Ладно, я идиот. Но все-таки зачем?
— Вызвала переполох в семье?
— Мог бы ответить — это не твое дело, но пока смолчу. В другой раз, пожалуйста, так не делай. Давай поговорим серьезно. И откровенно. Чтобы больше не нужно было ни о чем говорить.
Даниэле внимательно посмотрела на Таураса, опустила воротник, побелевшее лицо печально и внимательно.
— Ладно. Только сделай милость, не держи руки за спиной, будто собираешься ударить. Вот так уже лучше. Что же, поговорим. Но не здесь. Не на улице.
— Может, пригласить тебя к нам и устроить трехстороннюю конференцию? Или отложим на другой раз?
— Я не хочу откладывать.
— По правде говоря, я тоже не хотел бы.
— Можешь уделить мне часа два? Давай схватим такси и поедем ко мне, на Охотничью.
— Охотиться за воспоминаниями?
— Можешь или нет? Там никто нам не помешает.
В конце пустой улицы Таурас увидел неумолимо приближающийся зеленый огонек.
Бедная Юле. Бедный мой воробушек.
— Ты ведьма,— сказал он.— Таких надо сжигать на костре.
Пока ехали, сидели поодаль друг от друга и молчали. В машине было тепло, уютно, хотя и попахивало бензином. За окнами пролетали заснеженные деревья, белые улицы были пустынны, темнели дома, только кое-где еще светились редкие окна, и Таурасу эта ночная поездка казалась вполне допустимой: он ехал, чтобы уладить дело, нужное и для его блага, и для спокойствия Юле.
Даниэле сидела вжавшись в угол машины, отсветы уличных фонарей пробегали по ее бледному лицу, в какой-то момент Таурасу даже показалось, что она беззвучно плачет. Но вскоре он услышал ее твердый, волевой голос:
— Поверните тут.
Двухэтажный кирпичный особняк Шарунасов, оштукатуренный и покрашенный серой краской, был Таурасу хорошо знаком еще со студенческих лет. Правда, теперь, слепо глядя в ночь темными окнами, он словно бы сделался ниже и меньше, но все-таки оставался солидным и респектабельным.
— Отец во Франции, на симпозиуме,— отпирая хитрые дверные замки, сказала Даниэле.
— Наслышан. Было в газетах.
Вошли не таясь, громко топали в прихожей, стряхивая снег с обуви. Таурас знал, что спальня родителей наверху и мать, услышав голос Даниэле, сможет теперь спокойно перевернуться на другой бок.
В гостиной с камином из шлифованного гранита, напоминающим надгробие, было просторно и холодно. Даниэле вопросительно взглянула на него:
— Может, лучше пройдем ко мне?
Таурас пожал плечами и, не вытаскивая рук из карманов, мрачно разглядывал красный телефон, стоявший на карнизе камина. Даниэле открыла дверцу бара, щелкнула клавишей приемника.
— Что будем пить?
— Ничего.
Она выпрямилась, держа бутылку коньяка и две рюмки.
— Разумнее выпить.
— Чтобы легче было оправдываться? Я лучше позвоню.
— Звони, звони. Я подожду.
Таурас шагнул к телефону. Набрав две первые цифры, медленно положил трубку.
Змея. Ведьма. Все знает наперед.
Фиолетовая водолазка плотно облегала талию и высокую грудь Даниэле — доминанту ее тела, ноги скрывала длинная вязаная юбка из толстой шерсти. Выцедив рюмку и прислушиваясь к постепенно выплывающей из тишины мелодии, он резко и нетерпеливо бросил:
— Говори.
— Лучше ты.
— Мне нечего говорить. Ты знаешь мое нынешнее положение.
— Любишь? Действительно любишь?
— Да! Рассчитывала услышать иной ответ?
— Не злись, Таурас,— примирительно попросила Даниэле, очищая апельсин.— Не будешь ты с ней жить. Не того полета эта птичка.
— Который час? — спросил Таурас, нервно оглядываясь по сторонам.
— Половина второго.
— Ну хорошо, слушай. Не хочу затягивать визит. Выброси из головы те наши глупости. Я для тебя больше не существую. Умер, испарился, истлел. И не утруждай себя заботами о моей судьбе. Ясно сформулировал?
— Ясно и весьма грубо.
— По-другому теперь не могу.
Сел, откинулся на мягкую спинку кресла, сложил руки на животе. Подбородок упирался в грудь, и ему показалось, что у него нет сил даже для того, чтобы двинуть пальцем.
— Хорошо. Больше не стану ни звонить, ни искать тебя. Подожду. Буду ждать столько, сколько потребуется. Этого ведь ты не можешь мне запретить?
— Не желаешь считаться с фактами?
— Чепуха твои факты. Я тебя никому не отдам.
Таурас кое-как высвободился из объятий кресла,
встал.
— Притащила сюда, чтобы объявить мне это?
— Да. Ты был моим первым, и я у тебя была первой. Это не проходит, никуда не исчезает.
— «Не отдам»,— насмешливо протянул Таурас, раскачиваясь на носках.— Словно речь идет о мыльнице или зубной пасте. Где мое пальто?
Таурас снимает руку с телефонной трубки и вздрагивает, увидев в дверном проеме силуэт отца. Гудинис подходит ближе, собирается что-то сказать, поджимает дрожащие губы и наконец трагически шепчет:
— Зайди, сын.
Таурас терпеть не может этого обращения, его лицо сразу становится злым и отчужденным, но он молча поднимается с галошницы и направляется в отцовский кабинет.
Отец семенит рядом, опустив голову, в сумраке прихожей трудно разглядеть выражение его лица. Войдя к себе, он садится на край дивана и какое-то время молчит, ощупывая прозрачными глазами лицо Таураса. Потом его губы снова вздрагивают.
— Побрей меня, сын. Затекла правая рука. Не получается.
Таурас окидывает взглядом висящий на стуле выходной костюм, бритвенные принадлежности на столике.
— Полежал бы ты лучше сегодня,— советует он.— И пройдет. Только не волнуйся, ведь это у тебя и раньше бывало.
— Нет-нет,— отец пытается сжать в кулак пальцы правой руки.— Мне нужен воздух, люди...
— Вы можете встретиться здесь. Я сейчас уйду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46