Гудинис держится солидно, может даже слишком солидно, и гардеробщика смущает его взгляд, пробормотав «сейчас, сейчас», он хватает плащ и, сунув Гудинису медный номерок, фиксирует в памяти лицо клиента, бес его знает, может, какой начальник?..
В зале полумрак, но Гудинис видит, что их столик еще пуст, он третий от окна и освещен чуть лучше, чем другие, в глубине зала. Увы, увы, и столики здесь давно уже не те; в свое время были массивные, черного дерева, с инкрустацией из меди и янтаря, имитирующей какой- то народный орнамент, а теперь шаткие, на тоненьких металлических ножках, очень ненадежные с виду.
— Антанас,— неожиданно доносится до него тихий зов.
Оглядевшись, он видит Руту, сидящую в углу зала, где так темно, что трудно даже разглядеть лицо.
Брови Гудиниса поднимаются и не опускаются до тех пор, пока он не говорит, приблизившись:
— Во, милая, вам что, больше уже не нравится наш столик?
— Здравствуйте. Как дела, как самочувствие? — в свою очередь спрашивает Рута, приглашая его сесть рядом. Ее осунувшееся лицо сегодня сильно напудрено, под глазами темные круги.
— Как всегда, прекрасно,— улыбается Гудинис.— На этот раз вы пришли гораздо раньше меня,— добавляет он, посмотрев на стоящую перед ней пустую чашечку.
— Да,— говорит Рута,— я сижу тут уже почти час.
В ее голосе какой-то непривычный холодок. Гудинис
ищет глазами официантку, чтобы заказать кофе и рюмку коньяку, но сегодня будний день, посетители только еще начинают собираться, поэтому официантки пока что берегут ноги. Что с Рутой? Беспокойство как бы ощупывает невидимыми пальцами левый бок, правую руку покалывают иголочки.
— Я прочла, что у вашего сына выходит первая книга,— в голосе Руты не слышно заинтересованности, она просто констатирует факт.— Вы, конечно, рады?
— И да и нет.— Гудинис внимательно наблюдает за ее лицом.— Таурас последнее время не в ладах с самим собою.
— Так помогите ему,— строго приказывает Рута.
Гудинис разводит руками и просит разрешения закурить.
— Откровенно говоря, милая, мы слишком далеки друг от друга. Я для сына лишь старый больной человек. Он же почему-то убежден, что любой ценой должен преодолеть некую таящуюся в нем дурную наследственность. Парадоксально, конечно, потому что всю жизнь я учил его благородству, правде... Наконец, ему уже не двадцать, а в таком случае.
Проговорив это, Гудинис поворачивается к подошедшей официантке и внушительным полушепотком заказывает кофе и коньяк.
— Я не согласна с вами,— осторожно подбирая слова, произносит Рута, когда Гудинис вновь поворачивается к ней.— Я уверена, что вы еще не говорили с ним о самом главном. Обязательно сделайте это, у вас еще есть время.
— О самом главном? А именно? — Весь облик и
выражение лица Гудиниса свидетельствуют о том, что он готов хоть сейчас выполнить ее совет.
— О том, как жить, во имя чего жить,— тихо шепчет Рута.— Я даже со своими студентами беседую об этом.
— Он самостоятельно выбрал свой путь,— оправдывается Гудинис.— Я старался отговорить его от занятий литературой.
Рута усмехается:
— Выходит, вы позже всех поверили в его способности? И все-таки Таурас доказал вам.
Гудинис спазматически сглатывает слюну и печально смотрит на Руту:
— Таурас — продукт своего времени, милая. Он лучше меня разбирается в сегодняшней морали и обычаях.
— Но не очень-то согласен к ним приспосабливаться, потому что тоже Гудинис?
— Как видите, один Гудинис приспособился. Значит...
— Неправда,— прерывает его Рута.— Вы просто устранились, но другим не стали.
— Тем более какой же я ему советчик?
— Возможно, вы и правы,— вздыхает Рута.— Логично и ясно. Но человеку лучше всего помогают не советы, а обыкновенное тепло и ненавязчивое внимание.
В зале вспыхивает свет, Рута внезапно отворачивается, прикрыв ладонью глаза.
— Вам кажется, что я...— Гудинис шевелит пальцами, подыскивая нужные слова, наконец рука его беспомощно опускается на стол.— Между прочим, почему это мы сегодня все время говорим о таких вещах?
Рута поднимает свою рюмку и касается ею рюмки Гудиниса.
— Потому что мы больше не сможем с вами видеться, Антанас.
Лицо Гудиниса заливает фиолетовый румянец. Это же нелепость — в его годы слышать такие слова от женщины! Он сидит, боясь пошевелиться, тупо уставившись на пепельницу, лучше всего будет, если Рута сразу поднимется и уйдет, потому что невидимая рука снова начинает пощипывать левый бок, нагло сжимает сердце, мнет его, словно резиновую грушу пульверизатора. Гудинис отпивает глоток коньяка и, дернув вытянутой шеей, против своей воли спрашивает, по-прежнему не глядя на Руту:
— Почему?
— Вчера меня избил муж,— слышит он спокойный ответ.
Не веря своим ушам, Гудинис поднимает глаза и видит, что Рута беззвучно смеется, прикусив губы, руки ее лежат на коленях, плечи и грудь вздрагивают, такой смех внезапно может превратиться в рыдание. Внимательно вглядевшись в ее лицо, замечает вдруг синие пятна, проступающие сквозь слой пудры.
— Как это? Неужели он посмел поднять на вас руку?
Видимо, его ужас кажется ей комичным, Рута смеется, глаза у нее ясные и сухие.
— Да. Вот вам мораль и обычаи нашего времени... Он даже не соизволил выслушать, с кем я встречаюсь, о чем мы беседуем.
— И вы не ушли от него? — подавленно бормочет Гудинис.
— А куда же мне деваться? Хлопают дверями только в дурных пьесах.— Рута наклоняется вперед и обеими руками сжимает сцепленные пальцы Гудиниса.— Прощайте, Антанас. Не забудьте нашего разговора о Таурасе.
Она быстро пересекает зал и исчезает за дверью.
Гудинис смотрит на ее пустой стул, и ему кажется, что кто-то тупыми ножницами бесконечно долго и неумело пытается разрезать ему грудь.
— Даниэле! — Таурас почти кричит в трубку, тело его сотрясает неудержимая дрожь.— Слышишь меня?
— Не ори, Таурас.
— Хочу орать и буду. Потому что мне надо что-то делать. И немедленно. А то повешусь на телефонном проводе в этой стеклянной будке и начну разлагаться. Методически стану отравлять своим смрадом жизнь порядочным мещанам.
— Что с тобой? Стучишь зубами, будто насквозь промок.
— Неужто и по телефону слышно? Ясное дело, алкогольный синдром.
— Уймись! Так что же ты предлагаешь делать?
— Что я могу предложить, кроме себя?
— Все жонглируешь словами?
— Почему не спросишь, сколько я выпил?
— Ты абсолютно трезв. Уж я-то тебя немножко знаю.
— Ошибаешься. Только что мы с Робертасом выхлестали шесть бутылок «чернил». Разве в противном случае я решился бы позвонить?
— И все-таки что случилось?
— Пока ничего. Собираюсь продать свой скелет в анатомикум.
— Нету денег?
— Есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
В зале полумрак, но Гудинис видит, что их столик еще пуст, он третий от окна и освещен чуть лучше, чем другие, в глубине зала. Увы, увы, и столики здесь давно уже не те; в свое время были массивные, черного дерева, с инкрустацией из меди и янтаря, имитирующей какой- то народный орнамент, а теперь шаткие, на тоненьких металлических ножках, очень ненадежные с виду.
— Антанас,— неожиданно доносится до него тихий зов.
Оглядевшись, он видит Руту, сидящую в углу зала, где так темно, что трудно даже разглядеть лицо.
Брови Гудиниса поднимаются и не опускаются до тех пор, пока он не говорит, приблизившись:
— Во, милая, вам что, больше уже не нравится наш столик?
— Здравствуйте. Как дела, как самочувствие? — в свою очередь спрашивает Рута, приглашая его сесть рядом. Ее осунувшееся лицо сегодня сильно напудрено, под глазами темные круги.
— Как всегда, прекрасно,— улыбается Гудинис.— На этот раз вы пришли гораздо раньше меня,— добавляет он, посмотрев на стоящую перед ней пустую чашечку.
— Да,— говорит Рута,— я сижу тут уже почти час.
В ее голосе какой-то непривычный холодок. Гудинис
ищет глазами официантку, чтобы заказать кофе и рюмку коньяку, но сегодня будний день, посетители только еще начинают собираться, поэтому официантки пока что берегут ноги. Что с Рутой? Беспокойство как бы ощупывает невидимыми пальцами левый бок, правую руку покалывают иголочки.
— Я прочла, что у вашего сына выходит первая книга,— в голосе Руты не слышно заинтересованности, она просто констатирует факт.— Вы, конечно, рады?
— И да и нет.— Гудинис внимательно наблюдает за ее лицом.— Таурас последнее время не в ладах с самим собою.
— Так помогите ему,— строго приказывает Рута.
Гудинис разводит руками и просит разрешения закурить.
— Откровенно говоря, милая, мы слишком далеки друг от друга. Я для сына лишь старый больной человек. Он же почему-то убежден, что любой ценой должен преодолеть некую таящуюся в нем дурную наследственность. Парадоксально, конечно, потому что всю жизнь я учил его благородству, правде... Наконец, ему уже не двадцать, а в таком случае.
Проговорив это, Гудинис поворачивается к подошедшей официантке и внушительным полушепотком заказывает кофе и коньяк.
— Я не согласна с вами,— осторожно подбирая слова, произносит Рута, когда Гудинис вновь поворачивается к ней.— Я уверена, что вы еще не говорили с ним о самом главном. Обязательно сделайте это, у вас еще есть время.
— О самом главном? А именно? — Весь облик и
выражение лица Гудиниса свидетельствуют о том, что он готов хоть сейчас выполнить ее совет.
— О том, как жить, во имя чего жить,— тихо шепчет Рута.— Я даже со своими студентами беседую об этом.
— Он самостоятельно выбрал свой путь,— оправдывается Гудинис.— Я старался отговорить его от занятий литературой.
Рута усмехается:
— Выходит, вы позже всех поверили в его способности? И все-таки Таурас доказал вам.
Гудинис спазматически сглатывает слюну и печально смотрит на Руту:
— Таурас — продукт своего времени, милая. Он лучше меня разбирается в сегодняшней морали и обычаях.
— Но не очень-то согласен к ним приспосабливаться, потому что тоже Гудинис?
— Как видите, один Гудинис приспособился. Значит...
— Неправда,— прерывает его Рута.— Вы просто устранились, но другим не стали.
— Тем более какой же я ему советчик?
— Возможно, вы и правы,— вздыхает Рута.— Логично и ясно. Но человеку лучше всего помогают не советы, а обыкновенное тепло и ненавязчивое внимание.
В зале вспыхивает свет, Рута внезапно отворачивается, прикрыв ладонью глаза.
— Вам кажется, что я...— Гудинис шевелит пальцами, подыскивая нужные слова, наконец рука его беспомощно опускается на стол.— Между прочим, почему это мы сегодня все время говорим о таких вещах?
Рута поднимает свою рюмку и касается ею рюмки Гудиниса.
— Потому что мы больше не сможем с вами видеться, Антанас.
Лицо Гудиниса заливает фиолетовый румянец. Это же нелепость — в его годы слышать такие слова от женщины! Он сидит, боясь пошевелиться, тупо уставившись на пепельницу, лучше всего будет, если Рута сразу поднимется и уйдет, потому что невидимая рука снова начинает пощипывать левый бок, нагло сжимает сердце, мнет его, словно резиновую грушу пульверизатора. Гудинис отпивает глоток коньяка и, дернув вытянутой шеей, против своей воли спрашивает, по-прежнему не глядя на Руту:
— Почему?
— Вчера меня избил муж,— слышит он спокойный ответ.
Не веря своим ушам, Гудинис поднимает глаза и видит, что Рута беззвучно смеется, прикусив губы, руки ее лежат на коленях, плечи и грудь вздрагивают, такой смех внезапно может превратиться в рыдание. Внимательно вглядевшись в ее лицо, замечает вдруг синие пятна, проступающие сквозь слой пудры.
— Как это? Неужели он посмел поднять на вас руку?
Видимо, его ужас кажется ей комичным, Рута смеется, глаза у нее ясные и сухие.
— Да. Вот вам мораль и обычаи нашего времени... Он даже не соизволил выслушать, с кем я встречаюсь, о чем мы беседуем.
— И вы не ушли от него? — подавленно бормочет Гудинис.
— А куда же мне деваться? Хлопают дверями только в дурных пьесах.— Рута наклоняется вперед и обеими руками сжимает сцепленные пальцы Гудиниса.— Прощайте, Антанас. Не забудьте нашего разговора о Таурасе.
Она быстро пересекает зал и исчезает за дверью.
Гудинис смотрит на ее пустой стул, и ему кажется, что кто-то тупыми ножницами бесконечно долго и неумело пытается разрезать ему грудь.
— Даниэле! — Таурас почти кричит в трубку, тело его сотрясает неудержимая дрожь.— Слышишь меня?
— Не ори, Таурас.
— Хочу орать и буду. Потому что мне надо что-то делать. И немедленно. А то повешусь на телефонном проводе в этой стеклянной будке и начну разлагаться. Методически стану отравлять своим смрадом жизнь порядочным мещанам.
— Что с тобой? Стучишь зубами, будто насквозь промок.
— Неужто и по телефону слышно? Ясное дело, алкогольный синдром.
— Уймись! Так что же ты предлагаешь делать?
— Что я могу предложить, кроме себя?
— Все жонглируешь словами?
— Почему не спросишь, сколько я выпил?
— Ты абсолютно трезв. Уж я-то тебя немножко знаю.
— Ошибаешься. Только что мы с Робертасом выхлестали шесть бутылок «чернил». Разве в противном случае я решился бы позвонить?
— И все-таки что случилось?
— Пока ничего. Собираюсь продать свой скелет в анатомикум.
— Нету денег?
— Есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46