— Ничего не возьмете? — удивилась продавщица.— Или с собой прихватили?
Он оглядел витрину с напитками — кроме засиженных мухами бутылок коньяка, ничего не было.
— Думаете, надо? — с сомнением протянул он.
— А как же! — важно надула пухлые губы продавщица.— Глядишь, потом бежать придется.
Нагнувшись, она пошуршала бумагой и твердо, по- мужски впечатала в прилавок донышко «Кристальной». Таурас сообразил, что сдачу брать не следует, поблагодарил и вышел.
К дому Юле брел не спеша, жадно оглядываясь по сторонам, словно хотел заставить заговорить каждое дерево, каждый камень, чтобы рассказали они, как текла тут неведомая ему жизнь Юле. Взобравшись на железнодорожную насыпь, за добрых полкилометра увидел четыре развесистые липы, растущие среди поля, и прячущийся в их тени небольшой хуторок. Это и был родной дом его Юле. Таурас шагал все медленнее и медленнее, наконец совсем остановился, теперь его, наверно, могли бы увидеть из окон избы, тропинка бежала по ровному лугу, поэтому он бросил на траву свою дорожную сумку и сам упал рядом. Ха-ха, был человек,
и нет человека, если кто и видел, подумает, что почудилось. Лежа навзничь, смотрел на клочья белых облачков, быстро гонимых ветром, в траве у самого уха скреблись букашки, дивясь тому, что какой-то великан вторгся в их владения, и как заведенные стрекотали кузнечики, кто кого перестрекочет...
Ветер доносил от дома голоса подвыпивших людей, взлетало и снова затихало нестройное пение, а Таурас все лежал в траве, и ему было дьявольски грустно оттого, что жизнь лишила его еще одной иллюзии.
Возвращайся, нашептывал внутренний голос, и здесь не найдешь ты согласия между собою и миром. Таурас печально усмехнулся: ладно, пусть вдребезги разлетелись пасторальные картинки, однако охватившее его любопытство осталось неудовлетворенным. Он еще раз хмыкнул, ощутив затылком поллитровку, лежавшую в сумке.
Сбросил туфли, закатал брюки до колен и босиком направился к усадьбе. Ему вдруг стало безразлично, как его встретят, что скажут; на лице появилась широкая вызывающая улыбка, в руках и в плечах ощущал он необоримую силу. Пусть выгоняют, если не ко двору придется, плевать, теперь он мог идти сколько угодно, радостно чувствуя свое бодрое тело и не занимаясь самокопанием.
Во дворе усадьбы Таурас прежде всего обратил внимание на странную пару: хромой мужик, подняв костыль и спотыкаясь, гонялся за хохочущей женщиной и норовил ударить ее. Женщина была ловчее, костыль, запутавшись в ветках яблони, глухо стукнулся о землю. Хромой, не удержав равновесия, тоже рухнул на колено, но упрямо поднялся и, прошипев «падла!», снова заковылял следом за женщиной.
На крыльце, скрестив руки на груди, стояла невысокая полная баба в цветастом платье, смотрела на их возню и звонко смеялась, скаля на зависть белые, здоровые зубы. Таураса она заметила лишь тогда, когда хромой совсем сдал и присел отдохнуть возле колодца.
— Все равно убью, сволочь! — едва переводя дыхание, хрипел он.
— Старый ты хрыч! — огрызнулась преследуемая и, запустив в него гнилым яблоком, взбежала на крыльцо.
Женщина в цветастом платье рукой утерла вы
ступившие от смеха слезы и обратилась к Таурасу:
— Кого ищете?
— Юле.— Таурас подошел ближе, догадываясь, что говорит с хозяйкой.
— А кто вы ей будете? Друг? Начальник?.. А может, жених?
Женщины прыснули, прислонясь друг к дружке.
— Зовите как хотите. Есть она?
— В избе,— ответила цветастая и громко позвала: — Юле! А ну-ка иди сюда!
— Я тут, мама, не кричи.— За плечами матери показались светлые волосы Юле.
— Встречай,— мать еще раз оглядела Таураса и нырнула в двери.
Юле была в выгоревшем летнем халатике, перехваченном кожаным ремешком, пуговицы то ли не застегнуты, то ли оторваны. Увидев Таураса, она глубоко вздохнула, беспомощно сунула руки в карманы, плечи опустились.
— Таурас...— удивленно протянула она.— Как же ты сюда?..
— Очень просто.— Таурас бросил недокуренную сигарету, собираясь обнять Юле, такую уютную, пахнущую парным молоком, но наступил босой ногой на окурок и взвыл.
Юле потащила гостя к колодцу — сполоснуть ноги, хромой подремывал, упершись спиной в сруб, и, крепко сжимая свой костыль, скрипел зубами, время от времени внятно произнося: «С-стерва...»
Когда Таурас обулся, Юле пригладила его растрепанные волосы и сказала:
— Неудачное время выбрал. Не представляешь, что у нас тут творится.
— Знаю, мне сказали.— Таурас расцеловал ее в обе щеки.— Не стоит переживать.
— Ты этого не поймешь. Я тут выросла. Это лето последнее.
— Понимаю, Юле.
— Ой, не понимаешь. Ладно, идем в дом, мать обидится.
За столом сидели мать Юле, жена хромого и еще трое мужиков. Четвертый лежал поперек кровати, спустив ноги на пол и укрыв пиджаком голову.
— Садись поближе, зятек,— обратилась к Таурасу
хозяйка.— И Юле пускай сядет рядом. Не сердишься, что зятьком кличу?
— Меня зовут Таурас.— Он сел и выставил свою бутылку.
— Таурас — значит тур, зубр, дикий бык,— сказал мужчина в клетчатой рубашке, сидевший напротив.— Я ветеринар, знаю, что говорю.
— Ну и как, Юле, неплохой бычок? — ухмыльнулся его рябой сосед.— Получше Паулюса?
— По роже захотел? — спокойно спросила мать Юле.— Паулюс кто? Мужик. А этот статьи пишет.
— Не статьи, мама...
— Какая разница? Главное — пишет.— Она доверху налила стакан домашним пивом.— Выпей, зятек.
— Мама!
— Молчи. Хорошее пиво.
Таурас выпил, закусил вареной свининой.
— Живал в деревне-то? — спросил молчавший до сих пор третий мужчина.
— Только в детстве,— ответил Таурас.— Под Аникщяй.
— Там и родился?
— Нет. Родился в Каунасе, а живу в Вильнюсе.
— Нравится у нас?
— Он же тут еще ничего толком не видел,— вмешалась Юле.
— Не видел, но охотно посмотрел бы.— Таурас покосился на хозяйку, которая пыталась наполнить рюмки, рука дрожала, водка проливалась.
Заметив, его взгляд, она сунула бутылку ему:
— Налей, ты здесь самый трезвый. В Вильнюсе-то с родителями живешь?
— Да.
— А я дочке кооперативную купила. Во как! Осенью переедет. Хорошо сделала, зятек?
— Каждому человеку надо иметь свой дом.
— Видишь. А эта змея жалуется, что у нее плохая мать.
— Я никогда так не говорила, мама!
— Ах, не говорила! А спасибо сказала?
— Сто раз благодарила.
— А ты на людях поблагодари! Ручку матери поцелуй.
— Постыдилась бы, мама...
— Кого? Своих-то людей? Зятя? Он ведь тоже свой.
— Уймись...
— Сдается, свой,— поддержал ветеринар.— И рюмку с нами не побрезговал... Любишь за галстук заложить, а, зубр?
— Не спрашивай,— вставил словечко рябой.— Кто пишет, тот и закладывает.
— Вот я и говорю, свой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46