Сегодня у Миндаугаса день рождения, вдруг вспоминает Вайдас, еще позавчера в цехе собирали деньги на подарок, а у него из головы вылетело, надо же поздравить, только почему Даля надумала отдельно, от себя лично дарить цветы; конечно, ничего плохого в этом нет, однако, подойдя к ним, Вайдас с трудом находит силы улыбнуться.
— Не завянут за ночь в газированной воде? — спрашивает он, крепко пожимая мокрую ладонь Миндаугаса.— Жуть какие красивые.
— Тут только углекислота,— хмыкает Миндаугас,— ее избыток всегда можно выпустить через нос пузырьками.
— Как я буду теперь после этой углекислоты работать? — смеется Даля.— Мне бы сейчас поспать! — Обернувшись к Вайдасу, она объясняет: — Представляешь, две бутылки шампанского вдвоем! В жизни столько не пила... От одного бокала пьянею.
— Недостаток тренировки,— замечает Миндаугас. Даля хватает под руки его и Вайдаса, и они втроем устремляются в цех, но у дверей Миндаугас останавливается и требует:— Ну-ка прекратить хихоньки да хахоньки! Работать надо, а они веселятся. Прекратить!
Даля даже приседает, покатываясь со смеху, а Вайдас, слабо улыбаясь, смотрит на часы, сколько еще до начала смены, но Миндаугас неумолим:
— Господи, с какими несерьезными людьми приходится работать! Хоть бы носовыми платочками зубы прикрыли, если иначе не можете!
Даля стукает его кулаком по спине:
— Кончай трепаться! Инфаркт можно с таким заработать!..
Вайдас продолжает автоматически улыбаться, хотя ему далеко не весело, его решимость поговорить с Далей по существу внезапно начинает меркнуть, не оглядываясь идет он к своему агрегату — надо принять его от сменщика.
Бригадир Повилас, сунув под мышку перевязанную ленточкой коробку, задерживает Вайдаса на полпути и, оглядывая цех, кричит:
— Собирай вас тут поодиночке. Живо к Миндаугасу! Объявляю полуминутный митинг.
У агрегата Миндаугаса уже топчутся ребята их смены, Миндаугас мечется тут же и на чем свет стоит клянет ремонтников, копающихся в головке экструдера: разобрать разобрали, а обратно собрать не могут! Вот работнички!
Сказав несколько слов, чтобы всем было ясно, зачем они собрались, бригадир вручает Миндаугасу электрические настольные часы, подарок серьезный, все довольны, что не на какую-то ерунду пошли их рублики, можно приниматься за дело.
Даля сидит у пластикового столика и, навалившись на него локтями, подпирает ладонями голову, ее туманящийся сном взгляд невзначай задевает Вайдаса, который не сводит с девушки изучающих глаз.
— Видишь, какая я нехорошая,— покаянно шепчет она, подходя к Вайдасу.
Относится ко мне словно к ребенку, неспособному понять взрослую жизнь, думает Вайдас, а вслух тихо, но требовательно заявляет:
— Нам надо поговорить!
— Слушаю.— Кончиками пальцев Даля осторожно массирует веки, потом виски.— Только я терпеть не могу серьезных разговоров. А ты сегодня такой серьезный, такой положительный, что даже шутить при тебе неловко. А! — Даля внезапно оживилась.— Решил снова ходить на репетиции?
— Нет,— тряхнул головой Вайдас, откидывая волосы.— Еще не решил.
Даля разочарована.
— Когда решишь, скажи. А теперь мне необходимо часок соснуть.— Она мечтательно поглядывает на металлическую лесенку, ведущую на антресоли, где временно складывают пустые мешки из-под полиэтиленовых гранул.—Будь добр, разбуди часа в три, а то до самого утра продрыхну.
Попроси Миндаугаса, хочется отрезать Вайдасу, но Далю действительно жалко: губы такие вялые, с трудом шевелит ими, и веки набухли, отчего глаза кажутся печальными.
— Ладно,— соглашается Вайдас.— Разбужу. Нельзя тебе пить, Даля.
— Чудак,— слабо возражает она.— А кому можно?..
Не чудак, а дурак, думает Вайдас, жалкий глупец, которому жизнь казалась ясной, как таблица умножения, никакого решительного разговора у него с Далей, разумеется, и быть не может, нечего лезть — люби меня, я хороший мальчик! — у нее своя жизнь, состоящая, конечно, не из одних только радостей и удовольствий, но живет она так, как ей хочется, смело, не оглядываясь по сторонам, наплевав на мелочное самокопание, не стесняя себя укорами совести. А может, просто идет на поводу у своих желаний, у тех нескрываемых желаний, от которых он стремится избавиться? Однако это не дает ему права относиться к ним свысока.
Человек должен непрерывно совершенствовать свою личность, Вайдас.
Знаешь ли ты, какая самая страшная болезнь поражает людей двадцатого века? Рак, инфаркт? Нет. Просто человек забывает о возможностях своего мозга, перестает мыслить, мечтать, становится инертным и слишком легко поддается скуке.
Будут еще в твоей жизни такие минуты, Вайдас, когда даже самые близкие люди ничем не смогут помочь. Придется доверять лишь собственной совести и разуму.
Не читай наставлений, Таурас. Я достаточно твердо стою на земле. Давай-ка лучше спать.
Спи, спи. Другого ответа я и не ожидал.
Надо бы еще разок поговорить с братом, думает Вайдас, разглаживая едва заметные морщинки на монотонно вращающемся рулоне пленки.
Теплые сильные руки гладят ее плечи, грудь, ноги. Не надо, милый, не надо! И хотелось бы мне думать о тебе плохое, Таурас, да только ничего не получается, в памяти все время всплывает что-то хорошее, доброе; может, ты не поймешь этого, но я очень любила смотреть, как ты натягиваешь рубашку или горбишься над своими бумагами. Не надо! Что с тобой? Ты никогда не был так назойлив и груб. Ах да, я ведь ничего не сказала тебе, ты же ведь ничего не знаешь!..
Открыв глаза, Юле сначала видит лишь склонившееся над ней, пышущее жаром незнакомое лицо, чужие губы хрипло шепчут ее имя. Она вскрикивает и садится.
Паулюс.
— Ты же теперь моя...— В голосе его недоумение и обида, он снова настойчиво тянется к ней с упрямством, перед которым должны пасть все преграды, его ладони кажутся в темноте фантастически огромными и мощными, словно детали какой-то взбесившейся машины, и Юле, уже почти раздетая, вскрикивает:
— Не могу, да пойми ты, не могу!..
И заливается слезами унижения и безнадежности; нет, никогда не сможет она тепло относиться к этому человеку.
— Я тебя напугал? — Паулюс протягивает руку, чтобы погладить ее волосы, но Юле отстраняется, поспешно дрожащими пальцами застегивая блузку.
— Зажги свет.
Он вскакивает, щелкает выключателем, и Юле видит, что Паулюс успел уже снять ботинки, что его пиджак аккуратно повешен на спинку стула. Господи, как мерзко! На часах, неслышно тикающих за стеклом книжного шкафа, половина четвертого.
— Тебе давно пора домой, Паулюс.
Он мотает головой, как упрямый бык:
— Никуда я не пойду.
— Пойдешь, Паулюс,— спокойно говорит Юле.— И придешь только тогда, когда я позову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46