Дико. Уже по одному тому, что он в это не верил и совершенно к этому не готовился. Однако и приговоренный к смерти до последнего мгновения не верит в то, что это возможно, мелькнула у него мысль, перед тем как он заснул. Кому дано право решать мою судьбу?..
Проснулся оттого, что Мария теребила его плечо. Тихо, но упорно. Обернулся к ней, обнял.
— Сегодня не надо, хорошо? — шепнула она.— Завтра такой трудный день, неизвестно еще, что нас ждет. Не сердись! Потом будем без сил... Ведь ты же разумный человек... Давай спать, Антанас.
— Да кто тебя трогает, черт побери! — приглушив голос, просипел Гудинис.— Сама же разбудила!
— Ну вот, опять сердишься. А ведь нам вставать на рассвете.— Мария погладила его плечо.
— Уже десять раз это слышал.
Гудинис выбрался из постели, сунул босые ноги в туфли.
— Курить идешь?
— Да.
— Господи боже мой... И мать разбудишь,— пробормотала Мария, переворачиваясь на другой бок, лицом к стене, повозилась, укутываясь в одеяло, и наконец затихла.
Набросив на голые плечи летнее пальто (директорское, демисезонное, горько усмехнулся он), Гудинис шарил по столу в поисках кисета. Неожиданно пальцы задели аккуратную стопочку, ощупали знакомый плот
ный пакетик, перетянутый красной резинкой, и уже не захотели выпустить его. Гудинис машинально сунул документы в карман пальто и вышел в сени. Наружная дверь почему-то была не на засове, тихо скрипнув, она открылась в залитый зеленоватым мраком Двор.
Шаркая по гравию дорожки незашнурованными туфлями, Гудинис отошел от дома, чиркнул спичкой и смотрел на слабо разгорающийся огонек. Неожиданный металлический звук, словно кто-то у самого его уха захлопнул портсигар, заставил вздрогнуть. В бледном свете луны Гудинис увидел горбящийся возле сарая «опель», за его открытой дверцей виднелась голова в серебряных кудрях.
— Простудитесь с голыми-то ногами в такую пору,— сердито, но громко сказал Банюлис.— Что за привычка шататься по ночам!
А почему вы спите в машине? Негигиенично, доктор.
Огонек догорел, а самокрутка еще не прикурена. Антанас снова стал чиркать спичкой. Банюлис спустил ноги на землю, но из машины не вылезал.
— Я же для общего блага. Понимаете?
А ведь он боится меня. Гудинис едва сдержал улыбку. Боится, как бы не угнал я его драндулет вместе со всей поклажей! Или шин не порезал... Всего можно ожидать от «поэта», подозрительно покрасневшего в сороковом и не желающего теперь бежать из Литвы... Боится и не может оторвать глаз от моих голых ног, в его профессорской голове не укладывается мысль, как же так: идет человек красть чужую машину, а сам полуодет? Значит, доктор Банюлис считает, что он, Антанас Гудинис, еще может быть опасным, может выкинуть что-то непредвиденное?
— Зря не спите, профессор. Я не умею водить машину.
— Вы ничего не умеете. О вас я меньше всего думаю.
Гудинис почесал ногу о ногу. Внезапно он почувствовал себя освободившимся и от власти этого не терпящего противоречий человека, и от требований Марии. Они же боятся его, хотя и не уважают! Эта мысль доставила ему странное удовлетворение.
— Доброй ночи, профессор. Спите спокойно.
Вместо ответа щелкнула лакированная дверца. Захлопнулась. Вокруг снова стала тихо-тихо. Ночь была светлая, ее невидимые пальцы проникали за воротник пальто, в рукава. Гудинис поежился. Словно обезумев, трещали кузнечики.
Когда он вернулся в комнату, в ноздри ударил запах теплой постели и детской мочи. Мальчик тихо постанывал во сне.
Гудинис остановился возле его кроватки, прислушался.
Слабые стоны превратились в капризное хныканье, а потом раздался пронзительный крик. Гудинис зажег лампу и кинулся к сыну. Мальчик лежал на спине, упираясь затылком в подушку, личика почти не было видно, лишь захлебнувшийся криком рот.
Антанас повернул сына на бочок, пощупал нарыв и в ужасе отдернул руку. Шишка чуть ли не с куриное яйцо обожгла его, как раскаленный уголь. Ребенок кричал уже непрерывно, личико посинело.
— Скорее Банюлиса! — кинул он Марии, которая стояла рядом в ночной рубашке, ничего не понимая, только всхлипывая:
— Господигосподигосподи...
Гудинис взял младенца на руки — может, так станет легче? Однако мальчик мотал головкой из стороны в сторону, вырывался, сучил ногами, руками и, не открывая глаз, продолжал кричать.
Банюлис, бросив на него беглый взгляд, растерялся.
— Не думал, что так скоро...
— Доктор, доктор...— Мария схватила его за рукав.— Вы можете, слышите, можете...
— Он задохнется! Делайте же что-нибудь, черт вас всех побери! — Гудинис едва удерживал Таураса в руках, так он брыкался.
— Я специалист по внутренним болезням, а не хирург! Тут нужен хирург. Можно сделать укол успокоительного и довезти до города...
Гудинис глянул на стенные часы. Два часа ночи.
Мальчик уже хрипел.
Тогда он сунул Таураса остолбеневшей Марии, схватил свой портфель и вытряхнул его содержимое на кровать. Яростно разорвал санитарный пакет, раскрыл опасную бритву. Мария в ужасе завизжала. Банюлис пытался остановить:
— С ума сошли!.. Убьете...
Гудинис с ненавистью обернулся к нему, и профессор умолк.
— Спирт! Где спирт? У вас есть спирт? — крикнул он теще, застывшей в дверях.
Та моментально исчезла и вернулась с одеколоном.
Схватив флакон, Гудинис вылил половину содержимого на клок ваты и принялся тереть бритву.
— Может кто-нибудь подать полотенце?
Банюлис сдернул со спинки кроватки чистую пеленку.
— Надеюсь, кипятили? — строго спросил он, чтобы скрыть свою растерянность и ненужность.
— Ребенка! Скорее!
— Не дам! — Мария заслонила собою сына.— Не дам! Лучше обоих нас зарежь!
Гудинис приказал Банюлису:
— Возьмите у нее Таураса.
На этот раз Мария подчинилась и выбежала из комнаты.
Зажав младенца между коленями, Гудинис ощутил, как лихорадочно бьется его сердце, накинул на голову мальчика пеленку и легко полоснул бритвой по набухшему нарыву. Горячая струя крови и гноя брызнула ему в лицо, по комнате распространилось зловоние, смешавшееся с запахом одеколона. Ребенок вскрикнул и затих.
— Господи, сколько дряни,— дрогнувшим голосом произнес Гудинис, глядя на забрызганную пеленку. Ему необходимо было сказать какие-то слова, чтобы прогнать отвратительный страх, обручем стянувший виски. Осторожно положил сына в кроватку и удивился: — Неужели заснул?
— Вы смелый человек,— сказал Банюлис.— Могли потерять его. Считайте, что воскресили.
— Во время обеда вы говорили иное.
— Внезапное воспаление,— старался сохранить солидность Банюлис,— ведь заранее не определить, когда оно может начаться. У меня в машине стерильный шприц и пронтозин. Все-таки какая-то гарантия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Проснулся оттого, что Мария теребила его плечо. Тихо, но упорно. Обернулся к ней, обнял.
— Сегодня не надо, хорошо? — шепнула она.— Завтра такой трудный день, неизвестно еще, что нас ждет. Не сердись! Потом будем без сил... Ведь ты же разумный человек... Давай спать, Антанас.
— Да кто тебя трогает, черт побери! — приглушив голос, просипел Гудинис.— Сама же разбудила!
— Ну вот, опять сердишься. А ведь нам вставать на рассвете.— Мария погладила его плечо.
— Уже десять раз это слышал.
Гудинис выбрался из постели, сунул босые ноги в туфли.
— Курить идешь?
— Да.
— Господи боже мой... И мать разбудишь,— пробормотала Мария, переворачиваясь на другой бок, лицом к стене, повозилась, укутываясь в одеяло, и наконец затихла.
Набросив на голые плечи летнее пальто (директорское, демисезонное, горько усмехнулся он), Гудинис шарил по столу в поисках кисета. Неожиданно пальцы задели аккуратную стопочку, ощупали знакомый плот
ный пакетик, перетянутый красной резинкой, и уже не захотели выпустить его. Гудинис машинально сунул документы в карман пальто и вышел в сени. Наружная дверь почему-то была не на засове, тихо скрипнув, она открылась в залитый зеленоватым мраком Двор.
Шаркая по гравию дорожки незашнурованными туфлями, Гудинис отошел от дома, чиркнул спичкой и смотрел на слабо разгорающийся огонек. Неожиданный металлический звук, словно кто-то у самого его уха захлопнул портсигар, заставил вздрогнуть. В бледном свете луны Гудинис увидел горбящийся возле сарая «опель», за его открытой дверцей виднелась голова в серебряных кудрях.
— Простудитесь с голыми-то ногами в такую пору,— сердито, но громко сказал Банюлис.— Что за привычка шататься по ночам!
А почему вы спите в машине? Негигиенично, доктор.
Огонек догорел, а самокрутка еще не прикурена. Антанас снова стал чиркать спичкой. Банюлис спустил ноги на землю, но из машины не вылезал.
— Я же для общего блага. Понимаете?
А ведь он боится меня. Гудинис едва сдержал улыбку. Боится, как бы не угнал я его драндулет вместе со всей поклажей! Или шин не порезал... Всего можно ожидать от «поэта», подозрительно покрасневшего в сороковом и не желающего теперь бежать из Литвы... Боится и не может оторвать глаз от моих голых ног, в его профессорской голове не укладывается мысль, как же так: идет человек красть чужую машину, а сам полуодет? Значит, доктор Банюлис считает, что он, Антанас Гудинис, еще может быть опасным, может выкинуть что-то непредвиденное?
— Зря не спите, профессор. Я не умею водить машину.
— Вы ничего не умеете. О вас я меньше всего думаю.
Гудинис почесал ногу о ногу. Внезапно он почувствовал себя освободившимся и от власти этого не терпящего противоречий человека, и от требований Марии. Они же боятся его, хотя и не уважают! Эта мысль доставила ему странное удовлетворение.
— Доброй ночи, профессор. Спите спокойно.
Вместо ответа щелкнула лакированная дверца. Захлопнулась. Вокруг снова стала тихо-тихо. Ночь была светлая, ее невидимые пальцы проникали за воротник пальто, в рукава. Гудинис поежился. Словно обезумев, трещали кузнечики.
Когда он вернулся в комнату, в ноздри ударил запах теплой постели и детской мочи. Мальчик тихо постанывал во сне.
Гудинис остановился возле его кроватки, прислушался.
Слабые стоны превратились в капризное хныканье, а потом раздался пронзительный крик. Гудинис зажег лампу и кинулся к сыну. Мальчик лежал на спине, упираясь затылком в подушку, личика почти не было видно, лишь захлебнувшийся криком рот.
Антанас повернул сына на бочок, пощупал нарыв и в ужасе отдернул руку. Шишка чуть ли не с куриное яйцо обожгла его, как раскаленный уголь. Ребенок кричал уже непрерывно, личико посинело.
— Скорее Банюлиса! — кинул он Марии, которая стояла рядом в ночной рубашке, ничего не понимая, только всхлипывая:
— Господигосподигосподи...
Гудинис взял младенца на руки — может, так станет легче? Однако мальчик мотал головкой из стороны в сторону, вырывался, сучил ногами, руками и, не открывая глаз, продолжал кричать.
Банюлис, бросив на него беглый взгляд, растерялся.
— Не думал, что так скоро...
— Доктор, доктор...— Мария схватила его за рукав.— Вы можете, слышите, можете...
— Он задохнется! Делайте же что-нибудь, черт вас всех побери! — Гудинис едва удерживал Таураса в руках, так он брыкался.
— Я специалист по внутренним болезням, а не хирург! Тут нужен хирург. Можно сделать укол успокоительного и довезти до города...
Гудинис глянул на стенные часы. Два часа ночи.
Мальчик уже хрипел.
Тогда он сунул Таураса остолбеневшей Марии, схватил свой портфель и вытряхнул его содержимое на кровать. Яростно разорвал санитарный пакет, раскрыл опасную бритву. Мария в ужасе завизжала. Банюлис пытался остановить:
— С ума сошли!.. Убьете...
Гудинис с ненавистью обернулся к нему, и профессор умолк.
— Спирт! Где спирт? У вас есть спирт? — крикнул он теще, застывшей в дверях.
Та моментально исчезла и вернулась с одеколоном.
Схватив флакон, Гудинис вылил половину содержимого на клок ваты и принялся тереть бритву.
— Может кто-нибудь подать полотенце?
Банюлис сдернул со спинки кроватки чистую пеленку.
— Надеюсь, кипятили? — строго спросил он, чтобы скрыть свою растерянность и ненужность.
— Ребенка! Скорее!
— Не дам! — Мария заслонила собою сына.— Не дам! Лучше обоих нас зарежь!
Гудинис приказал Банюлису:
— Возьмите у нее Таураса.
На этот раз Мария подчинилась и выбежала из комнаты.
Зажав младенца между коленями, Гудинис ощутил, как лихорадочно бьется его сердце, накинул на голову мальчика пеленку и легко полоснул бритвой по набухшему нарыву. Горячая струя крови и гноя брызнула ему в лицо, по комнате распространилось зловоние, смешавшееся с запахом одеколона. Ребенок вскрикнул и затих.
— Господи, сколько дряни,— дрогнувшим голосом произнес Гудинис, глядя на забрызганную пеленку. Ему необходимо было сказать какие-то слова, чтобы прогнать отвратительный страх, обручем стянувший виски. Осторожно положил сына в кроватку и удивился: — Неужели заснул?
— Вы смелый человек,— сказал Банюлис.— Могли потерять его. Считайте, что воскресили.
— Во время обеда вы говорили иное.
— Внезапное воспаление,— старался сохранить солидность Банюлис,— ведь заранее не определить, когда оно может начаться. У меня в машине стерильный шприц и пронтозин. Все-таки какая-то гарантия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46