Она поднимается с дивана и ждет, скрестив руки на груди. На его лице постепенно возникает обычное выражение страстотерпца. Вдруг затянувшуюся тягостную паузу нарушает резкий телефонный звонок. Словно все время молчавший свидетель решил наконец вмешаться.
Таурас, проносится в голове Юле. А может, померещилось? Но телефон трещит снова, кто-то зовет ее после полуночи, не надеясь, что дозовется, мгновение Юле кажется, что она вот-вот лишится сознания; как по хрупкому льду, скользит к аппарату и видит пугающе большую руку, тянущуюся к телефонной розетке.
— Не смей! — Один раз телефон уже выключали, сама, сама выдернула шнур, но теперь она готова до последнего защищать единственную ниточку, связывающую ее в эту ночь с другими людьми.
Паулюс тут же отдергивает руку, и Юле крепко прижимает трубку к уху.
— Слушаю... слушаю... говорите...
— Юле,— будто выдох, доносится голос Антанаса Гудиниса.— Юле... дверь... я оставил...
И тишина, глухая тишина, бесконечно разматывающаяся с клубка, выпавшего у кого-то из рук и покатившегося под гору.
— Задержи любую машину!— кричит Юле застывшему в позе оскорбленной добродетели Паулюсу.— Скорее! — со злобой и ненавистью приказывает она.
Где стерильные иглы?
Ночь — протяжное нежное гудение жизни, еле уловимое гудение крови в висках, очищающее душу человека от дневных страстей. Ночью его разум отсеивает мелочи, теперь Вайдас видит все как бы со стороны, не видит, а постигает без всяких усилий и эмоций, этого постижения нельзя выразить никакими словами, в нем умещаются все встреченные люди и вещи. И Вайдасу уже совершенно не хочется жалеть ни себя, ни Далю, странное спокойствие охватывает его молодое и крепкое тело, в нем что-то распрямляется и свободно тянется вверх, будто трава, еще недавно прибитая дождем.
Вайдас смотрит на часы, уже пора; конечно, он сделает то, о чем она просила, разбудит ее и вернется к вновь обретенному себе, мудрому и стойкому. Он непроизвольно усмехается: его прикосновение к плечу спящей Дали будет прощальным, но она никогда не узнает об этом.
Вайдас поднимает голову, кидает взгляд на приоткрытые двери временного склада под потолком и на секунду цепенеет.
Из дверной щели лениво тянутся струйки дыма и медленно плавают возле ламп дневного света.
Сейчас Вайдас закричит, но в этот момент в дверном проеме появляется всклокоченный Миндаугас, тянущий за руку Далю. Они, громыхая, скатываются по металлическим ступенькам, Миндаугас толкает Далю к выходу, срывает со щита огнетушитель и снова взлетает наверх.
Вайдас растерянным взглядом провожает Далю, она,
не глядя по сторонам, бежит прочь из цеха, потом он видит Жлюбаса, спешащего к лестнице со вторым огнетушителем.
На ходу Жлюбас жестом показывает Вайдасу на свой агрегат и исчезает вслед за Миндаугасом.
Когда через несколько минут появляется бригадир, пожар уже ликвидирован, вроде ничего и не было, только слегка попахивает горелой бумагой. Голосом, едва не срывающимся на крик, Повилас приказывает всем вернуться на рабочие места, подходит к Миндаугасу, который стоит возле пожарного щита с огнетушителями и печально оглядывает свою перепачканную в саже праздничную рубашку.
— Ты!.. Юбиляр!—шипит Повилас.— Почему не пошел домой, как было велено?!
— Думал, может, исправят...— глухо отзывается Миндаугас.
— Исправят! Теперь не исправят, а мозги вправят! Обоим нам вправят!
Схватив со столика подаренные бригадой часы, он сует их в руки Миндаугасу и жестом приказывает следовать за собой. Но Миндаугас уже очухался, он понимает, какая это будет комическая картина: лучший аппаратчик цеха, грязный как трубочист, плетется вслед за бригадиром с коллективным подарком в руках. Он ставит часы обратно на столик.
— Пусть останутся как воспоминание обо мне.
— Никто тебя не выгоняет, дурак!
— Тогда сунь их себе в...— и Миндаугас торопливо покидает цех.
Где же Даля, думает Вайдас, что она делает, бедняжка? Теперь и ее и Миндаугаса ждет уйма неприятностей, погорели они в полном смысле этого слова, сколько лет еще будут поминать на заводе об этом происшествии, одни смакуя, другие досадуя, и Вайдасу печально и горько.
— Видал? — слышит он рядом с собой ненавистный голос Жлюбаса. Этот субъект так противно растягивает слова, что и самые обычные кажутся загаженными.
— Что? Что я должен был видеть?
— А все. Я же говорил, что она с кем угодно...— тоном, не допускающим сомнений, изрекает Жлюбас. На его жирных губах поганая ухмылка.
Вайдас еще не успел сообразить, что к чему, а его
кулак с нечеловеческой силой уже врезался в подбородок Жлюбаса. Тот как подкошенный валится на бок, пытается встать, но тут же снова падает и с воем перекатывается с боку на бок, зажав руками лицо.
— Вставай, да вставай же ты, вставай,— Вайдас, перепугавшись, хватает его за локоть, пытается оторвать от пола, но Жлюбас только стонет и ни с места.
— Что тут еще! — Побелевшее лицо бригадира выглядит страшным.— И ты?! Ты, пай-мальчик?!
Два парня из их смены кое-как, ухватив под мышки, поднимают Жлюбаса и волокут его в амбулаторию к дежурной медсестре. Вайдас понимает, что оправдываться — дело безнадежное, и, сгорбившись, ждет приговора.
— Все вы этой ночью белены объелись!.. Драка!.. В рабочее время! Десять лет такого не было... Молчишь? А я и не хочу ничего слышать! Будешь разговаривать в милиции или еще где-нибудь. А теперь марш домой! Марш, марш. Хулиганам у нас делать нечего. Завтра, нет, черт побери, сегодня до обеда явишься к начальнику цеха. Можешь идти. Заполни журнал, засыпь бункер сырьем и мотай отсюда!
Вайдас смотрит на часы — около четырех, какой смысл гнать его домой, смена скоро кончится. Повилас тоже понимает это, но с него вполне достаточно пожара и драки, и он не собирается отменять распоряжение.
— Ступай, ступай, бригадир сам постоит у агрегата,— говорит он, жалея себя.— Бригадир отработает. Бригадир ответит за все.
В дверях Вайдас встречает возвращающихся из амбулатории парней, их лица выразительно серьезны.
— Плохи твои дела, браток,— говорит один.— Треснула челюсть. Будешь теперь золотую вставлять.
Неужели это я, думает Вайдас.
Нежно гудит ночь.
Над водой поднимается пар, будто река вот-вот закипит, густые хлопья тумана едва различимы в прохладном предрассветном воздухе, на фоне бледнеющего неба понемногу проступают силуэты деревьев, а шум города, притихший было на несколько часов, постепенно усиливается.
Теперь никто не знает, где ты, думает Таурас, сидя на камне у реки, теперь ты совершенно свободен от каких бы то ни было обязанностей, свободен, никому нет до тебя дела. Можешь нырнуть в Нерис и плыть, пока не выловят у сетевых перегородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46