Едва ли увидала его — взгляд был как у только что проснувшегося человека, однако через минуту, строго нахмурив брови, повернулась к нему еще раз. Таурас дружески улыбнулся и тут же уткнул нос в книгу, словно показывая, что не собирается нарушать ее покой.
Однако читать дальше уже не мог. Охваченный необъяснимой озорной радостью, подсунул ей записку: «Зверски нет времени, но я хотел бы с вами встречаться».
Она ответила: «Вы зверски смешны».
Таурас: «Прекрасно. Будем смеяться вместе. Согласны?»
Она: «Это невозможно».
Таурас: «Возможно!!!»
Вышли они вместе и всю дорогу до ее общежития болтали о разных пустяках и непрерывно смеялись. Юле совершенно не умела сдерживаться, хохотала до слез, когда Таурас с невинным видом нес какую-то чушь; прохожие на них оборачивались, но ему было на все наплевать, дурашливо-счастливый, он словно окунулся в сказочный источник живой воды. На прощание вдруг крепко поцеловал ее в щеку, оба были смущены случившимся, и у Таураса невольно вырвалось:
— С тобой хоть в Клондайк!
Они снова рассмеялись, но на сей раз смех прозвучал робко и неестественно.
— Это я. Не испугала? — услышал он в трубке и сразу же узнал — Даниэле! Резанула хорошо знакомая нагловатая ирония.
Таурас стоял босиком и с минуту молчал, до боли подгибая пальцы ног. Он и в темноте видел, как Юле приподнялась на локте и подперла ладонью голову.
— Слушаю,— наконец приглушенно выговорил он.
— Что, женушка уже спит? — Ирония плохо скрывала неподдельную боль.
— Да,— строго ответил Таурас.— Не знаешь, что ли, который час?
— Знаю,— печально вздохнула Даниэле.— Полпервого. Я только со вчерашнего дня в Вильнюсе. Может, рассчитывал, что я никогда не выкарабкаюсь из Клайпеды? А может, надеялся, что выскочу там замуж?
— Так что тебе нужно? — перебил Таурас.
В комнате вспыхнула настольная лампа. Обернувшись, он увидел, что Юле уже сидит в постели, обхватив руками колени, и смотрит на оконные занавески.
— Что нужно? Я в нескольких шагах от тебя, а спички кончились. Ты не мог бы вынести даме спички?
— В такое время? Имей совесть!
— Совесть? Ишь чего захотел!
Продолжать разговор было невозможно. Таурас увидел, что Юле взяла со столика его сигареты и неумело закурила.
— Ладно,— раздраженно буркнул он.— Принесу. Встречай.
Бросив трубку, он уселся на кровать рядом с Юле и попытался отнять у нее сигарету. Она мягко, но решительно оттолкнула его руку.
— Ну? — спросила, выпустив тонкую струйку дыма.
— Ты куришь? — недовольно проворчал Таурас.
— Изредка.
Сказала как человек, которому нечего скрывать.
Таурас вскочил и начал рыться в карманах висящего на стуле пиджака.
— 'Проклятье,— сказал, избегая смотреть Юле в глаза.— У тебя не найдется трешки?
Юле сидела как изваяние. На стене высилась огромная сутулая тень Таураса.
— Погляди в сумке.
Таурас мигом очутился в прихожей, прихватил ее сумку и вернулся назад.
Юле сидела с закрытыми глазами.
— Нет! — скрежетнул зубами Таурас и швырнул сумку ей на кровать.— Не стану же я в твоих вещах копаться!
Стянул со стула брюки, рубашку и принялся лихорадочно одеваться, боясь, как бы телефон не зазвонил снова.
Юле протянула недокуренную сигарету:
— Потуши!
Таурас поспешно придавил окурок в пепельнице и, согнувшись, стал шнуровать ботинки, только бы не видеть, как Юле копается в сумочке, отыскивая никому не нужную трехрублевку, только бы не видеть этих тонких, бесконечно близких обнаженных рук, трогательно торчащих из коротких рукавчиков ночной рубашки. Наконец он распрямился с искаженным от стыда лицом, на одеяле лежала пятерка.
— Я просил три.
— Других у меня нет. Это наши последние деньги.
Наши, наши, наши.
— Проклятье! — выдавил Таурас.— Вот проклятье! Понимаешь...
— Вернешься, расскажешь,— перебила Юле.— Ведь ты же вернешься, правда?
— Юле!
Выскочив в прихожую, он сдернул с вешалки пальто — поскорее прочь отсюда, но, как назло, не попадал в рукава, и воротник завернулся внутрь, и надо было еще проверить, есть ли в кармане ключи от квартиры, и вдруг он почувствовал рядом Юле. Она стояла босиком, в одной рубашке и молчала.
— Простудишься,— шепнул он, боясь, что громко сказанное слово выдаст его смятение.— Сумасшедшая!
Она помотала головой и подошла к нему.
— Не уходи,— попросила едва слышно, осторожно разглаживая ладонями отвороты его пальто.
— Ну что случится, если я помогу приятелю в беде? — процедил Таурас. Он уже и сам поверил в эту ложь, другого выхода у него не было.
Резко стряхнув руки Юле, кинулся к двери.
Сбегая по лестнице, Таурас уверял себя, что, вернувшись, все выложит Юле, все как есть, что этот последний разговор с Даниэле необходим ему, потому что нельзя же плевать человеку в душу, нельзя плевать на бывшую дружбу, это было бы бессовестно. Она поймет, не сможет не понять, почему у него не хватило решимости сказать сразу, перед тем как уйти.
В студенческом трудовом лагере выяснилось, что Таурас неплохой плотник, что у него легкая рука и что он вообще все схватывает с полуслова. (Где-то в черном конверте должна быть фотография: он, обнаженный до пояса, стоит с сигаретой в зубах возле штабеля досок и улыбается светло и открыто, может, солнцу, а может, и еще кому-то, скорее всего той сероглазой студенточке с английского отделения по имени Даниэле Шарунайте.)
Даниэле была тоненькой, как прутик, и пока не претендовала на внимание мужчин. Быть может, поэтому Таурас и норовил присоединиться к ней, когда студенты обедали, умывались или стирали в ручье белье. Вероятно, в расхожей мудрости, утверждающей, что общий труд и общая усталость сближают мужчину и женщину, есть доля правды. Именно это в конце концов произошло и с ними. Даниэле отдалась ему без всякого кривляния, чувствуя, что это неизбежно, естественно, уверенная в том, что это навсегда. Ты величайшее чудо, говорил ей тогда Таурас, словно святыни касаясь ее тела кончиками пальцев, как только природа могла сотворить такое совершенство?
Они молитвенно стояли друг перед другом на коленях.
А осенью Таурас испугался, почувствовав, что Даниэле считает его чуть ли не своей собственностью, и начал избегать ее. Они встречались все реже и реже. Потом она по распределению уехала в Клайпеду.
На улице было холодно, но безветренно. Поскрипывал снег. Таурас обогнул несколько блочных домов, вышел на улицу, свернул к телефонным будкам возле троллейбусной остановки. Он еще издали приметил одинокую фигурку.
Даниэле была в черной меховой шубе, волосы заправлены под белую вязаную шапочку, но и в зимней одежде выглядела она стройной и изящной.
Юле пониже, невольно сравнил Таурас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Однако читать дальше уже не мог. Охваченный необъяснимой озорной радостью, подсунул ей записку: «Зверски нет времени, но я хотел бы с вами встречаться».
Она ответила: «Вы зверски смешны».
Таурас: «Прекрасно. Будем смеяться вместе. Согласны?»
Она: «Это невозможно».
Таурас: «Возможно!!!»
Вышли они вместе и всю дорогу до ее общежития болтали о разных пустяках и непрерывно смеялись. Юле совершенно не умела сдерживаться, хохотала до слез, когда Таурас с невинным видом нес какую-то чушь; прохожие на них оборачивались, но ему было на все наплевать, дурашливо-счастливый, он словно окунулся в сказочный источник живой воды. На прощание вдруг крепко поцеловал ее в щеку, оба были смущены случившимся, и у Таураса невольно вырвалось:
— С тобой хоть в Клондайк!
Они снова рассмеялись, но на сей раз смех прозвучал робко и неестественно.
— Это я. Не испугала? — услышал он в трубке и сразу же узнал — Даниэле! Резанула хорошо знакомая нагловатая ирония.
Таурас стоял босиком и с минуту молчал, до боли подгибая пальцы ног. Он и в темноте видел, как Юле приподнялась на локте и подперла ладонью голову.
— Слушаю,— наконец приглушенно выговорил он.
— Что, женушка уже спит? — Ирония плохо скрывала неподдельную боль.
— Да,— строго ответил Таурас.— Не знаешь, что ли, который час?
— Знаю,— печально вздохнула Даниэле.— Полпервого. Я только со вчерашнего дня в Вильнюсе. Может, рассчитывал, что я никогда не выкарабкаюсь из Клайпеды? А может, надеялся, что выскочу там замуж?
— Так что тебе нужно? — перебил Таурас.
В комнате вспыхнула настольная лампа. Обернувшись, он увидел, что Юле уже сидит в постели, обхватив руками колени, и смотрит на оконные занавески.
— Что нужно? Я в нескольких шагах от тебя, а спички кончились. Ты не мог бы вынести даме спички?
— В такое время? Имей совесть!
— Совесть? Ишь чего захотел!
Продолжать разговор было невозможно. Таурас увидел, что Юле взяла со столика его сигареты и неумело закурила.
— Ладно,— раздраженно буркнул он.— Принесу. Встречай.
Бросив трубку, он уселся на кровать рядом с Юле и попытался отнять у нее сигарету. Она мягко, но решительно оттолкнула его руку.
— Ну? — спросила, выпустив тонкую струйку дыма.
— Ты куришь? — недовольно проворчал Таурас.
— Изредка.
Сказала как человек, которому нечего скрывать.
Таурас вскочил и начал рыться в карманах висящего на стуле пиджака.
— 'Проклятье,— сказал, избегая смотреть Юле в глаза.— У тебя не найдется трешки?
Юле сидела как изваяние. На стене высилась огромная сутулая тень Таураса.
— Погляди в сумке.
Таурас мигом очутился в прихожей, прихватил ее сумку и вернулся назад.
Юле сидела с закрытыми глазами.
— Нет! — скрежетнул зубами Таурас и швырнул сумку ей на кровать.— Не стану же я в твоих вещах копаться!
Стянул со стула брюки, рубашку и принялся лихорадочно одеваться, боясь, как бы телефон не зазвонил снова.
Юле протянула недокуренную сигарету:
— Потуши!
Таурас поспешно придавил окурок в пепельнице и, согнувшись, стал шнуровать ботинки, только бы не видеть, как Юле копается в сумочке, отыскивая никому не нужную трехрублевку, только бы не видеть этих тонких, бесконечно близких обнаженных рук, трогательно торчащих из коротких рукавчиков ночной рубашки. Наконец он распрямился с искаженным от стыда лицом, на одеяле лежала пятерка.
— Я просил три.
— Других у меня нет. Это наши последние деньги.
Наши, наши, наши.
— Проклятье! — выдавил Таурас.— Вот проклятье! Понимаешь...
— Вернешься, расскажешь,— перебила Юле.— Ведь ты же вернешься, правда?
— Юле!
Выскочив в прихожую, он сдернул с вешалки пальто — поскорее прочь отсюда, но, как назло, не попадал в рукава, и воротник завернулся внутрь, и надо было еще проверить, есть ли в кармане ключи от квартиры, и вдруг он почувствовал рядом Юле. Она стояла босиком, в одной рубашке и молчала.
— Простудишься,— шепнул он, боясь, что громко сказанное слово выдаст его смятение.— Сумасшедшая!
Она помотала головой и подошла к нему.
— Не уходи,— попросила едва слышно, осторожно разглаживая ладонями отвороты его пальто.
— Ну что случится, если я помогу приятелю в беде? — процедил Таурас. Он уже и сам поверил в эту ложь, другого выхода у него не было.
Резко стряхнув руки Юле, кинулся к двери.
Сбегая по лестнице, Таурас уверял себя, что, вернувшись, все выложит Юле, все как есть, что этот последний разговор с Даниэле необходим ему, потому что нельзя же плевать человеку в душу, нельзя плевать на бывшую дружбу, это было бы бессовестно. Она поймет, не сможет не понять, почему у него не хватило решимости сказать сразу, перед тем как уйти.
В студенческом трудовом лагере выяснилось, что Таурас неплохой плотник, что у него легкая рука и что он вообще все схватывает с полуслова. (Где-то в черном конверте должна быть фотография: он, обнаженный до пояса, стоит с сигаретой в зубах возле штабеля досок и улыбается светло и открыто, может, солнцу, а может, и еще кому-то, скорее всего той сероглазой студенточке с английского отделения по имени Даниэле Шарунайте.)
Даниэле была тоненькой, как прутик, и пока не претендовала на внимание мужчин. Быть может, поэтому Таурас и норовил присоединиться к ней, когда студенты обедали, умывались или стирали в ручье белье. Вероятно, в расхожей мудрости, утверждающей, что общий труд и общая усталость сближают мужчину и женщину, есть доля правды. Именно это в конце концов произошло и с ними. Даниэле отдалась ему без всякого кривляния, чувствуя, что это неизбежно, естественно, уверенная в том, что это навсегда. Ты величайшее чудо, говорил ей тогда Таурас, словно святыни касаясь ее тела кончиками пальцев, как только природа могла сотворить такое совершенство?
Они молитвенно стояли друг перед другом на коленях.
А осенью Таурас испугался, почувствовав, что Даниэле считает его чуть ли не своей собственностью, и начал избегать ее. Они встречались все реже и реже. Потом она по распределению уехала в Клайпеду.
На улице было холодно, но безветренно. Поскрипывал снег. Таурас обогнул несколько блочных домов, вышел на улицу, свернул к телефонным будкам возле троллейбусной остановки. Он еще издали приметил одинокую фигурку.
Даниэле была в черной меховой шубе, волосы заправлены под белую вязаную шапочку, но и в зимней одежде выглядела она стройной и изящной.
Юле пониже, невольно сравнил Таурас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46