Мне кажется, в один
прекрасный день мир еще услышит про Ива Хьюгонина. - Вспомнив
о мальчике, Хью улыбнулся. - А тот смуглый малый, что одевался
как лесник, а сражался как паладин - помнишь его?
Hа сей раз лицо склонившегося над жбаном Кадфаэля
расплылось в довольной улыбке.
- Стало быть, нынче его лорд в свите императрицы. И этот
подло убитый рыцарь тоже служил у Д'Анже. Скверная с ним вышла
история, а, Хью?
- Вот и аббат Радульфус того же мнения, - угрюмо
подтвердил Берингар. - Убийство произошло в сумерках, и в
возникшей сумятице все нападавшие разбежались и попрятались, в
том числе и убийца. Мерзкое преступление, ибо не приходится
сомневаться в том, что это был не случайный удар, нанесенный в
запале. Когда писца Христиана вырвали из рук негодяев, кто-то
из них нанес подлый удар и лишь потом пустился наутек. Казалось
бы, раз нападение на писца сорвалось, уноси ноги - так ведь
нет же. Этот мерзавец, наверное, был вне себя от злобы. неужто
он останется безнаказанным? А ведь те, кто заправляют сейчас в
Винчестере, только и делают, что твердят с утра до ночи о
законе, справедливости да всеобщем благе. И наверняка некоторые
из них были бы только рады, если бы отважный Христиан истек
кровью в сточной канаве, как и вступившийся за него рыцарь. Hе
исключено, что кто-то из них и пустил убийцу по его следам.
- Зато доброе имя императрицы только укрепится, -
промолвил Кадфаэль, - благодаря тому, что среди ее сторонников
нашелся хотя бы один, способный увжвть честного противника и не
побоявшийся рискнуть жизнью ради его спасения. Стыд и позор,
если его гибель останется неотмщенной.
- Старина, - удрученно заметил Хью, поднявшись и
собираясь уходить, - за последние годы Англия хлебнуло позора,
уж этим-то нынче никого не удивишь. Вошло в обычай вздыхать,
пожимать плечами да обо всем забывать. Слава Богу, хоть ты не
таков. Уж я-то знаю: ты никогда не мирился с несправедливостью.
Hо теперь даже ты ничего не можешь поделать - разве что лишний
раз помолиться за убиенного. Слишком далеко отсюда Винчестер.
- Это как посмотреть, - пробормотал под нос Кадфаэль, -
может, и не слишком.
Монах отстоял вечерню, поужинал, поработал, отправился к
повечерию, и все это время перед его мысленным взором стояло
одно незабываемое лицо. Потому-то он вполуха слушал чтение
жития святых и с трудом мог сосредоточиться на молитве. Хотя,
возможно, его размышления и воспоминания сами по себе являли
своего рода молитву, исполненную благодарности и смирения.
Когда Кадфаэль впервые увидел это юное лицо - лицо
молодого сквайра, посланного бароном за племянниками, - оно
поразило монаха своей красотой. Худощавое, продолговатое,
смуглое, с густыми бровями, с изящным изгибом губ, с тонким с
горбинкой носом и яркими золотистыми бесстрашными ястребиными
глазами. Голову юноши венчала шапка курчавых иссиня-черных
волос. Очень молодое и вместе с тем вполне сформировавшееся
лицо человека, в чертах которого сошличь вместе восток и запад.
Оливковые, как у сирийца, щеки были гладко выбриты по
нормандскому обычаю. Увидев впервые этого молодого человека,
Кадфаэль сразу же вспомнил о Святой Земле, и, как потом
выяснилось, не зря: любимый сквайр Лорана Д'Анже вернулся со
всоим лордом из крестового похода. Звали его Оливье де Бретань.
И если его лорд со своими вассалами находится сейчас на юге, в
свите императрицы, то где же еще быть Ольвье? Возможно даже,
аббат видел его - скажем, кинул случайный взгляд на
проезжавшего мимо бок о бок со своим лордом молодого сквайра и
подивился его красоте. Ибо, подумал Кадфаэль, служитель Божий
не может не обратить внимания на столь соверенное творение
Всевышнего.
А ведь этот рыцарь, Рейнольд Боссар, отважный и
великодушный человек, был наверняка знаком с Оливье, ибо они
служили одному господину. Его смерть, должно быть, опечалила
Оливье, думал Кадфаэль, а боль Оливье - это и моя боль. И
пусть это несчастье приключилось далеко, на темной улочке
Вестминстера, здесь, в Шрусбери, я готов искрене, от всего
сердца оплакать смерть человека, поплатившегося за свое
благородство. Пусть ценою жизни, но он добился своего, ибо
писец Христиан уцелел и смог вернуться к госпоже своей
королеве, исполнив ее повеление.
Шорохи, доносившиеся из-за тонкой перегородки, отделявшей
Кадфаэля от других братьев, которые укладывались спать, стихли
задолго до того, как монах поднялся наконец с колен и скинул
сандалии. Маленькая лампадка у черной лестницы лишь слегка
высвечивала потолочные балки. В темноте тонул потолок
дормитория, ставшего ему домом. Когда? Восемьнадцать или
девятнадцать лет назад - теперь даже трудно вспомнить. Он
настолько сроднился с монастырской жизнью, что порой ему
казалось, будто всем своим существом - и сердцем, и умом - он
не просто удалился от мира, но воистину вернулся домой, ибо
жить именно здесь было предначертано ему от рождения.
И все же он помнил каждый год и день своего пребывания в
миру и был благодарен судьбе за беззаботное детство, полную
приключений юность, за женщин, которых знал и любил, за то, что
ему посчастливилось принять крест и сражаться за христову веру
в Святой Земе и бороздить моря у берегов Иерусалима. Вся его
жизнь в миру была как бы долгим паломничеством, которое привело
его в эту тихую обитель. Однако ничто в прошлом не пропало
даром - ни ошибки, ни промахи, - ибо все так или иначе
сделало его таким, каким он был ныне, и подтолкнуло к принятию
обета. Господь дал ему знак, и у него не было нужды ни о чем
сожалеть, ибо прошлое и настоящее составили ту жизнь, судьей
которой мог быть один Всевышний.
Он лежал в темноте на своем топчане неподвижно, словно в
гробу, но расслабившись и свободно вытянув руки вдоль тела.
Полузакрытые глаза ловили сквозь дрему слабые отблески света на
переплетении потолочных балок. В эту ночь молнии не сверкали,
но дважды, до и после полуночного молебна, прозвучали отзвуки
отдаленных раскатов грома, такие тихие, что остальные братья их
вовсе не заметили, но брату Кадфаэлю, отчетливо слышавшему их,
когда он поднимался на службу и когда снова укладывался спать,
они показались знамением, свидетельствующим о том, что
Винчестер и впрямь стал ближе к Шрусбери, а значит, и его
печаль замечена на небесах. Теперь он может уповать на то, что
ему удастся внести свою лепту в востановление справедливости по
отношению к погибшему Рейнольду Боссару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
прекрасный день мир еще услышит про Ива Хьюгонина. - Вспомнив
о мальчике, Хью улыбнулся. - А тот смуглый малый, что одевался
как лесник, а сражался как паладин - помнишь его?
Hа сей раз лицо склонившегося над жбаном Кадфаэля
расплылось в довольной улыбке.
- Стало быть, нынче его лорд в свите императрицы. И этот
подло убитый рыцарь тоже служил у Д'Анже. Скверная с ним вышла
история, а, Хью?
- Вот и аббат Радульфус того же мнения, - угрюмо
подтвердил Берингар. - Убийство произошло в сумерках, и в
возникшей сумятице все нападавшие разбежались и попрятались, в
том числе и убийца. Мерзкое преступление, ибо не приходится
сомневаться в том, что это был не случайный удар, нанесенный в
запале. Когда писца Христиана вырвали из рук негодяев, кто-то
из них нанес подлый удар и лишь потом пустился наутек. Казалось
бы, раз нападение на писца сорвалось, уноси ноги - так ведь
нет же. Этот мерзавец, наверное, был вне себя от злобы. неужто
он останется безнаказанным? А ведь те, кто заправляют сейчас в
Винчестере, только и делают, что твердят с утра до ночи о
законе, справедливости да всеобщем благе. И наверняка некоторые
из них были бы только рады, если бы отважный Христиан истек
кровью в сточной канаве, как и вступившийся за него рыцарь. Hе
исключено, что кто-то из них и пустил убийцу по его следам.
- Зато доброе имя императрицы только укрепится, -
промолвил Кадфаэль, - благодаря тому, что среди ее сторонников
нашелся хотя бы один, способный увжвть честного противника и не
побоявшийся рискнуть жизнью ради его спасения. Стыд и позор,
если его гибель останется неотмщенной.
- Старина, - удрученно заметил Хью, поднявшись и
собираясь уходить, - за последние годы Англия хлебнуло позора,
уж этим-то нынче никого не удивишь. Вошло в обычай вздыхать,
пожимать плечами да обо всем забывать. Слава Богу, хоть ты не
таков. Уж я-то знаю: ты никогда не мирился с несправедливостью.
Hо теперь даже ты ничего не можешь поделать - разве что лишний
раз помолиться за убиенного. Слишком далеко отсюда Винчестер.
- Это как посмотреть, - пробормотал под нос Кадфаэль, -
может, и не слишком.
Монах отстоял вечерню, поужинал, поработал, отправился к
повечерию, и все это время перед его мысленным взором стояло
одно незабываемое лицо. Потому-то он вполуха слушал чтение
жития святых и с трудом мог сосредоточиться на молитве. Хотя,
возможно, его размышления и воспоминания сами по себе являли
своего рода молитву, исполненную благодарности и смирения.
Когда Кадфаэль впервые увидел это юное лицо - лицо
молодого сквайра, посланного бароном за племянниками, - оно
поразило монаха своей красотой. Худощавое, продолговатое,
смуглое, с густыми бровями, с изящным изгибом губ, с тонким с
горбинкой носом и яркими золотистыми бесстрашными ястребиными
глазами. Голову юноши венчала шапка курчавых иссиня-черных
волос. Очень молодое и вместе с тем вполне сформировавшееся
лицо человека, в чертах которого сошличь вместе восток и запад.
Оливковые, как у сирийца, щеки были гладко выбриты по
нормандскому обычаю. Увидев впервые этого молодого человека,
Кадфаэль сразу же вспомнил о Святой Земле, и, как потом
выяснилось, не зря: любимый сквайр Лорана Д'Анже вернулся со
всоим лордом из крестового похода. Звали его Оливье де Бретань.
И если его лорд со своими вассалами находится сейчас на юге, в
свите императрицы, то где же еще быть Ольвье? Возможно даже,
аббат видел его - скажем, кинул случайный взгляд на
проезжавшего мимо бок о бок со своим лордом молодого сквайра и
подивился его красоте. Ибо, подумал Кадфаэль, служитель Божий
не может не обратить внимания на столь соверенное творение
Всевышнего.
А ведь этот рыцарь, Рейнольд Боссар, отважный и
великодушный человек, был наверняка знаком с Оливье, ибо они
служили одному господину. Его смерть, должно быть, опечалила
Оливье, думал Кадфаэль, а боль Оливье - это и моя боль. И
пусть это несчастье приключилось далеко, на темной улочке
Вестминстера, здесь, в Шрусбери, я готов искрене, от всего
сердца оплакать смерть человека, поплатившегося за свое
благородство. Пусть ценою жизни, но он добился своего, ибо
писец Христиан уцелел и смог вернуться к госпоже своей
королеве, исполнив ее повеление.
Шорохи, доносившиеся из-за тонкой перегородки, отделявшей
Кадфаэля от других братьев, которые укладывались спать, стихли
задолго до того, как монах поднялся наконец с колен и скинул
сандалии. Маленькая лампадка у черной лестницы лишь слегка
высвечивала потолочные балки. В темноте тонул потолок
дормитория, ставшего ему домом. Когда? Восемьнадцать или
девятнадцать лет назад - теперь даже трудно вспомнить. Он
настолько сроднился с монастырской жизнью, что порой ему
казалось, будто всем своим существом - и сердцем, и умом - он
не просто удалился от мира, но воистину вернулся домой, ибо
жить именно здесь было предначертано ему от рождения.
И все же он помнил каждый год и день своего пребывания в
миру и был благодарен судьбе за беззаботное детство, полную
приключений юность, за женщин, которых знал и любил, за то, что
ему посчастливилось принять крест и сражаться за христову веру
в Святой Земе и бороздить моря у берегов Иерусалима. Вся его
жизнь в миру была как бы долгим паломничеством, которое привело
его в эту тихую обитель. Однако ничто в прошлом не пропало
даром - ни ошибки, ни промахи, - ибо все так или иначе
сделало его таким, каким он был ныне, и подтолкнуло к принятию
обета. Господь дал ему знак, и у него не было нужды ни о чем
сожалеть, ибо прошлое и настоящее составили ту жизнь, судьей
которой мог быть один Всевышний.
Он лежал в темноте на своем топчане неподвижно, словно в
гробу, но расслабившись и свободно вытянув руки вдоль тела.
Полузакрытые глаза ловили сквозь дрему слабые отблески света на
переплетении потолочных балок. В эту ночь молнии не сверкали,
но дважды, до и после полуночного молебна, прозвучали отзвуки
отдаленных раскатов грома, такие тихие, что остальные братья их
вовсе не заметили, но брату Кадфаэлю, отчетливо слышавшему их,
когда он поднимался на службу и когда снова укладывался спать,
они показались знамением, свидетельствующим о том, что
Винчестер и впрямь стал ближе к Шрусбери, а значит, и его
печаль замечена на небесах. Теперь он может уповать на то, что
ему удастся внести свою лепту в востановление справедливости по
отношению к погибшему Рейнольду Боссару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63