- Мне недожаривай, - ответила она и снова попыталась открыть глаза.
Свет раннего утра уже слепил, снова обещая жару. Всю прошлую неделю один
девяностоградусный день сменялся другим, а сегодня синоптик из Одессы
сказал по девятнадцатому каналу, что может быть и за сто. Джесси понимала
- это означает неприятности. Лошади будут двигаться еле-еле и отказываться
от еды, собаки станут угрюмыми и начнут кидаться без причины, а у кошек
наступит крупная полоса безумия, когда они царапаются как сумасшедшие.
Скот тоже станет неуправляемым, а ведь быки откровенно опасны. Вдобавок
был самый сезон для бешенства, и больше всего Джесси боялась, что
чья-нибудь кошка или собака погонится за диким кроликом или луговой
собачкой, будет укушена и занесет бешенство в городок. Всем одомашненным
животным, каких только могла придумать Джесси, уже сделали прививку, но в
округе всегда находилось несколько таких, кто не приносил своих любимцев
на обработку. Джесси решила, что неплохой идеей было бы взять сегодня
пикапчик и съездить в один из небольших поселков по соседству с Инферно
(вроде Клаймэна, Пустоши и Раздвоенной Гряды), чтобы провести агитацию
против бешенства.
- Доброе утро. - Том стоял над ней, протягивая кофе в синей глиняной
кружке. - Выпей, придешь в себя.
Джесси села и взяла чашку. Кофе, как и всякий раз, когда его готовил
Том, оказался черным и зловещим. Первый глоток заставил ее сморщиться,
второй ненадолго задержался на языке, а третий разослал по телу заряд
кофеина. Что, надо сказать, пришлось Джесси в самый раз. Она никогда не
была "жаворонком", но, будучи единственным ветеринаром в радиусе сорока
миль, давным-давно усвоила, что ранчеро и фермеры поднимаются задолго до
того, как солнце окрасит румянцем небосклон.
- Прелесть, - удалось ей выговорить.
- Как всегда. - Том чуть заметно улыбнулся, подошел к окну и
раздернул занавески. В стеклах очков засияло ударившее в лицо красное
пламя. Он посмотрел на восток, за Селеста-стрит и Республиканскую дорогу,
на среднюю школу Престона, которую прозвал "Душегубка" - уж очень часто
ломались там кондиционеры. Улыбка начала таять.
Джесси знала, о чем он думает. Они говорили об этом и вчера вечером,
и много раз до того. "Синяя монахиня" приносила облегчение, но не
вылечивала.
- Иди сюда, - сказала она и поманила его к кровати.
- Бекон остынет, - ответил Том. Говорил он, как положено уроженцу
восточного Техаса, неторопливо растягивая слова, Джесси же - бойко, как в
западных районах штата.
- Пусть хоть замерзнет.
Том отвернулся от окна, почувствовав голой спиной и плечами жаркие
полосы солнца. Он был одет в линялые удобные штаны-хаки, но еще не успел
натянуть носки и ботинки. Он прошел под лениво вращающимся под потолком
спальни вентилятором, и облаченная в не по размеру большую бледно-голубую
рубашку Джесси подалась вперед и похлопала по краю кровати. Когда Том сел,
она принялась сильными загорелыми руками разминать ему плечи. Его мышцы
уже были натянуты, как струны рояля.
- Все обойдется, - спокойно и осторожно сказала она мужу. - Это еще
не конец света.
Он кивнул, ничего не говоря. Кивок вышел не слишком убедительным.
Тому Хэммонду было тридцать семь, он был чуть выше шести футов, худощав и
в очень хорошей форме, если не считать небольшого брюшка, требовавшего
занятий джоггингом и упражнений для пресса. Светло-каштановые волосы
отступали, открывая то, что Джесси называла "благородным челом", а очки в
черепаховой оправе придавали Тому вид интеллигентного, а может, и чуточку
испуганного школьного учителя. Кем, собственно, Том и был: он одиннадцать
лет преподавал общественные науки в средней школе Престона. Теперь же, с
надвигающейся смертью Инферно, его педагогическая деятельность
заканчивалась. Одиннадцать лет Душегубки. Одиннадцать лет он наблюдал
смену лиц. Одиннадцать лет, и он все еще не поборол своего злейшего врага.
Тот по-прежнему был здесь, всегда будет здесь, и каждый день все эти
одиннадцать лет Том видел, как он работает против него.
- Ты сделал все, что мог, - сказала Джесси. - Ты же знаешь.
- Может быть. Может быть, нет. - Уголок рта Тома изогнулся книзу в
горькой улыбке, а глаза сделались расстроенными. Через неделю, считая с
завтрашнего дня, дня закрытия школы, он вместе с остальными учителями
останется без работы. В штате Техас на его анкеты откликнулись только
одним предложением разъездной работы, а именно - проверкой на грамотность
иммигрантов, которые кочуют с места на место, собирая урожай дынь. Правда,
он знал, что почти все остальные учителя тоже еще не застолбили новую
работу, но пилюля от этого не становилась слаще. Он получил красивое
письмо с гербовой печатью штата, в котором говорилось, что ассигнования на
образование в следующем году срезаны на порядок, и в настоящее время прием
учителей на работу заморожен. Конечно, поскольку Том так долго проработал
в этой системе, его поставят на очередь, как претендента, спасибо,
сохраните это письмо. Такие же письма получили многие его коллеги, и на
хранение они отправилось в корзину для мусора.
Но он знал, что рано или поздно попадется и еще что-нибудь. Проводить
экзамены среди рабочих-переселенцев было бы, честно говоря, не так уж
плохо - но переезды отнимали бы уйму времени. Весь прошлый год Тома денно
и нощно глодало воспоминание обо всех учениках, прошедших через его класс
общественных наук - их были сотни, от рыжеволосых сынов Америки до
меднокожих мексиканцев и ребят-апачей с глазами, похожими на пулевые
отверстия. Сотни: обреченный на гибель товар, проходящий по бесплодным
землям уже искореженными колеями. Том проверял - за одиннадцать лет, когда
в каждом старшем классе училось в среднем от семидесяти до восьмидесяти
ребят, только триста шесть из них были зачислены первокурсниками в колледж
штата или технический колледж. Остальные просто уехали или пустили корни в
Инферно, чтобы работать на руднике, пропивать получку и растить полный дом
детей, которые, вероятно, повторят судьбу родителей. Только рудника теперь
не было, а тяга к наркотикам и преступлениям больших городов усилилась.
Усилилась даже в Инферно. Одиннадцать лет перед Томом проходили и исчезали
лица: мальчики со шрамами от ножа, татуировками и натужным смехом, девочки
с испуганными глазами, с обкусанными ногтями и с животами, в которых уже
росли, тайно шевелясь, младенцы.
Одиннадцать лет, и сегодня наступил последний день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150