Да иначе и быть не могло: даже когда я до упора повернул ручку аппаратуры, поглощающей углекислый газ, это не произвело на него никакого впечатления.
Слегка задрав нос из-за сопротивления буксирного троса, мы медленно дрейфовали в трех метрах от дна. Рулевой трос, свисающий под днищем батискафа, чуть волочился по песку, камням и кораллам. Вода была абсолютно черной, однако двух наших прожекторов и света из иллюминаторов было достаточно, чтобы видеть, что происходит вокруг. Змееподобная барракуда ткнулась пастью в иллюминатор и с минуту разглядывала нас немигающими глазами; стайка рыб, похожих на испанских макрелей, неко-
торое время составляла нам компанию, но в панике исчезла, когда появилась величественная акула. В общем, дно было пустоватым: не исключено, что ураган заставил большинство рыб искать более спокойные глубины.
Через десять минут дно моря неожиданно провалилось под нами; во мраке, который не смогли пробить наши прожектора, сложилось впечатление, что мы неожиданно оказались над крутым скалистым обрывом. Я знал, что это только кажется: Виланд десятки раз исследовал океан, и если утверждал, что склон идет под углом тридцать градусов, то наверняка так оно и было. И все-таки почти невозможно было избавиться от ощущения, что это темная бездонная пасть.
— Это здесь,— тихо сказал Виланд. Его гладко выбритое лицо чуть вспотело.— Опускайся, Талбот.
— Позже.— Я покачал головой.— Если начнем погружаться сейчас, буксирный трос, который мы тащим за собой, будет выталкивать корму батискафа наверх. Наши прожектора светят не вперед, а только вертикально вниз. Ты хочешь, чтобы мы столкнулись с какой-нибудь выступающей скалой? Хочешь повредить носовую цистерну с бензином? Не забывай, она тонкая, достаточно одной трещины, и мы приобретем такую отрицательную плавучесть, что никогда больше не сможем вынырнуть. Понимаешь ты это или нет, Виланд!
Лицо его блестело от пота. Он снова облизал губы и сказал:
— Делай как знаешь, Талбот.
Я держал курс 222° до тех пор, пока указатель буксирного троса не показал шестьсот метров, остановил моторы и позволил батискафу приобрести незначительную отрицательную плавучесть, которая ранее компенсировалась движением вперед и установленными под углом рулями. Мы погружались так медленно, что казалось, указатель эхолота стоит на месте. Свисающий с кормы буксирный трос заставлял ее опускаться, каждые тридцать метров мне приходилось останавливать двигатели и потихоньку отпускать трос. На глубине сто шестьдесят метров наши прожектора высветили дно моря. В этом месте не было скал, кораллов или губок, лишь небольшие участки сероватого песка и длинные черные полосы ила. Я включил оба двигателя, дал половину максимальных оборотов, выровнял рули и очень медленно начал продвигаться вперед. Достаточно было пяти метров. Расчеты Брайсона оказались почти идеальными. Когда на указателе буксирного троса было шестьсот
двадцать пять метров, слева я заметил отблеск какого-то предмета на дне почти вне нашего поля зрения. Это был хвост самолета, значит, мы проскочили нашу цель справа, потому что нос самолета был направлен в ту сторону, откуда мы приплыли. Я дал задний ход, а потом совсем выключил двигатели. Батискаф медленно начал опускаться; рулевой трос коснулся дна, однако оказалось, что уменьшение массы не в состоянии уравновесить небольшую отрицательную плавучесть. Батискаф своей нижней частью тяжело погрузился в черный ил.
Менее пятнадцати минут прошло с тех пор, как я отключил поглотитель углекислого газа, но воздух в кабине уже был спертым. На первый взгляд, ни Виланд, ни Ройал ничего не чувствовали; возможно, они решили, что это нормальные условия, но, вероятнее всего, вообще ничего не заметили. Оба они были полностью поглощены тем, что увидели в переднем иллюминаторе в мощном свете прожектора.
Я тоже был захвачен этим. Сотни раз я задумывался над тем, как буду себя чувствовать, как отреагирую, когда, наконец, увижу, если вообще когда-нибудь увижу, то, что лежало теперь, наполовину погруженное в ил, на дне рядом с батискафом. Я ожидал гнева, бешенства, боли, может быть, даже страха. Но сейчас я уже ничего этого не чувствовал. Меня охватили жалость и горе, я почувствовал глубокую грусть. Может, моя реакция была не такой, как я ожидал, потому что я находился в обморочном состоянии из-за невыносимой боли от ран, но знал, что дело не в этом: мне не было легче от сознания того, что жалость и грусть относятся не к тем людям, а ко мне самому... Я погрузился в печальные воспоминания и вместо того, чтобы прийти в ярость, расчувствовался, как человек, окончательно затерявшийся в своем собственном одиночестве.
Самолет погрузился в ил примерно на один метр. Правое крыло бесследно исчезло, наверняка оторвалось при ударе о воду. Исчез и кончик левого крыла, но часть хвоста и фюзеляж были совершенно целые, за исключением продырявленного, как решето, носа и выбитого переднего стекла — доказательство того, как погиб самолет ДС.
Мы находились вблизи корпуса, нос батискафа нависал над затопленной кабиной самолета. Внутри нее я мог различить два скелета: скелет в кресле первого пилота, которого удерживал ремень безопасности, сохранил выпрямленное положение; другой же, на месте второго пилота, наклонился вперед и был почти не виден.
— Прекрасно! Разве это не впечатляет, Талбот? — Виланд на какое-то время даже победил свою клаустрофобию, он потирал руки.— Прошло так много времени... но игра стоила свеч. Совершенно целый! Я опасался, что его может раскидать по всему дну. Опытный специалист по подводным работам справится с ним без труда, не так ли, Талбот? — Не ожидая ответа, он вновь уставился в иллюминатор, наслаждаясь видом.— Прекрасно! — Повторил он еще раз.— Действительно, прекрасно!
— Да, прекрасно,— согласился я. Меня самого поразил мой спокойный, равнодушный голос.— За исключением британского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма у побережья штата Делавэр в 1798 году, это, вероятнее всего, самый крупный подводный клад в западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и нешлифованных алмазах.
— Точно! — Виланд забыл, что является представителем благородного племени преуспевающих бизнесменов и снова принялся потирать руки.— Десять миллионов...— Внезапно он осекся, вздрогнул и замолчал.— Каким образом... откуда тебе об этом известно, Талбот? — прошептал он.
— Я знал об этом еще раньше тебя, Виланд,— ответил спокойно я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Виланд со смешанным чувством удивления, подозрительности и зарождающегося страха, Ройал своим единственным здоровым холодным, бесцветным, окаменевшим глазом, раскрытым шире, чем когда-либо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Слегка задрав нос из-за сопротивления буксирного троса, мы медленно дрейфовали в трех метрах от дна. Рулевой трос, свисающий под днищем батискафа, чуть волочился по песку, камням и кораллам. Вода была абсолютно черной, однако двух наших прожекторов и света из иллюминаторов было достаточно, чтобы видеть, что происходит вокруг. Змееподобная барракуда ткнулась пастью в иллюминатор и с минуту разглядывала нас немигающими глазами; стайка рыб, похожих на испанских макрелей, неко-
торое время составляла нам компанию, но в панике исчезла, когда появилась величественная акула. В общем, дно было пустоватым: не исключено, что ураган заставил большинство рыб искать более спокойные глубины.
Через десять минут дно моря неожиданно провалилось под нами; во мраке, который не смогли пробить наши прожектора, сложилось впечатление, что мы неожиданно оказались над крутым скалистым обрывом. Я знал, что это только кажется: Виланд десятки раз исследовал океан, и если утверждал, что склон идет под углом тридцать градусов, то наверняка так оно и было. И все-таки почти невозможно было избавиться от ощущения, что это темная бездонная пасть.
— Это здесь,— тихо сказал Виланд. Его гладко выбритое лицо чуть вспотело.— Опускайся, Талбот.
— Позже.— Я покачал головой.— Если начнем погружаться сейчас, буксирный трос, который мы тащим за собой, будет выталкивать корму батискафа наверх. Наши прожектора светят не вперед, а только вертикально вниз. Ты хочешь, чтобы мы столкнулись с какой-нибудь выступающей скалой? Хочешь повредить носовую цистерну с бензином? Не забывай, она тонкая, достаточно одной трещины, и мы приобретем такую отрицательную плавучесть, что никогда больше не сможем вынырнуть. Понимаешь ты это или нет, Виланд!
Лицо его блестело от пота. Он снова облизал губы и сказал:
— Делай как знаешь, Талбот.
Я держал курс 222° до тех пор, пока указатель буксирного троса не показал шестьсот метров, остановил моторы и позволил батискафу приобрести незначительную отрицательную плавучесть, которая ранее компенсировалась движением вперед и установленными под углом рулями. Мы погружались так медленно, что казалось, указатель эхолота стоит на месте. Свисающий с кормы буксирный трос заставлял ее опускаться, каждые тридцать метров мне приходилось останавливать двигатели и потихоньку отпускать трос. На глубине сто шестьдесят метров наши прожектора высветили дно моря. В этом месте не было скал, кораллов или губок, лишь небольшие участки сероватого песка и длинные черные полосы ила. Я включил оба двигателя, дал половину максимальных оборотов, выровнял рули и очень медленно начал продвигаться вперед. Достаточно было пяти метров. Расчеты Брайсона оказались почти идеальными. Когда на указателе буксирного троса было шестьсот
двадцать пять метров, слева я заметил отблеск какого-то предмета на дне почти вне нашего поля зрения. Это был хвост самолета, значит, мы проскочили нашу цель справа, потому что нос самолета был направлен в ту сторону, откуда мы приплыли. Я дал задний ход, а потом совсем выключил двигатели. Батискаф медленно начал опускаться; рулевой трос коснулся дна, однако оказалось, что уменьшение массы не в состоянии уравновесить небольшую отрицательную плавучесть. Батискаф своей нижней частью тяжело погрузился в черный ил.
Менее пятнадцати минут прошло с тех пор, как я отключил поглотитель углекислого газа, но воздух в кабине уже был спертым. На первый взгляд, ни Виланд, ни Ройал ничего не чувствовали; возможно, они решили, что это нормальные условия, но, вероятнее всего, вообще ничего не заметили. Оба они были полностью поглощены тем, что увидели в переднем иллюминаторе в мощном свете прожектора.
Я тоже был захвачен этим. Сотни раз я задумывался над тем, как буду себя чувствовать, как отреагирую, когда, наконец, увижу, если вообще когда-нибудь увижу, то, что лежало теперь, наполовину погруженное в ил, на дне рядом с батискафом. Я ожидал гнева, бешенства, боли, может быть, даже страха. Но сейчас я уже ничего этого не чувствовал. Меня охватили жалость и горе, я почувствовал глубокую грусть. Может, моя реакция была не такой, как я ожидал, потому что я находился в обморочном состоянии из-за невыносимой боли от ран, но знал, что дело не в этом: мне не было легче от сознания того, что жалость и грусть относятся не к тем людям, а ко мне самому... Я погрузился в печальные воспоминания и вместо того, чтобы прийти в ярость, расчувствовался, как человек, окончательно затерявшийся в своем собственном одиночестве.
Самолет погрузился в ил примерно на один метр. Правое крыло бесследно исчезло, наверняка оторвалось при ударе о воду. Исчез и кончик левого крыла, но часть хвоста и фюзеляж были совершенно целые, за исключением продырявленного, как решето, носа и выбитого переднего стекла — доказательство того, как погиб самолет ДС.
Мы находились вблизи корпуса, нос батискафа нависал над затопленной кабиной самолета. Внутри нее я мог различить два скелета: скелет в кресле первого пилота, которого удерживал ремень безопасности, сохранил выпрямленное положение; другой же, на месте второго пилота, наклонился вперед и был почти не виден.
— Прекрасно! Разве это не впечатляет, Талбот? — Виланд на какое-то время даже победил свою клаустрофобию, он потирал руки.— Прошло так много времени... но игра стоила свеч. Совершенно целый! Я опасался, что его может раскидать по всему дну. Опытный специалист по подводным работам справится с ним без труда, не так ли, Талбот? — Не ожидая ответа, он вновь уставился в иллюминатор, наслаждаясь видом.— Прекрасно! — Повторил он еще раз.— Действительно, прекрасно!
— Да, прекрасно,— согласился я. Меня самого поразил мой спокойный, равнодушный голос.— За исключением британского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма у побережья штата Делавэр в 1798 году, это, вероятнее всего, самый крупный подводный клад в западном полушарии. Десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов в золотых слитках, изумрудах и нешлифованных алмазах.
— Точно! — Виланд забыл, что является представителем благородного племени преуспевающих бизнесменов и снова принялся потирать руки.— Десять миллионов...— Внезапно он осекся, вздрогнул и замолчал.— Каким образом... откуда тебе об этом известно, Талбот? — прошептал он.
— Я знал об этом еще раньше тебя, Виланд,— ответил спокойно я. Они оба отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Виланд со смешанным чувством удивления, подозрительности и зарождающегося страха, Ройал своим единственным здоровым холодным, бесцветным, окаменевшим глазом, раскрытым шире, чем когда-либо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61