«Впереди вечность, Талбот. Она длится бесконечно. Я буду ждать тебя».
Что ж, пусть ждет. Вечность — слишком долгий промежуток времени, чтобы мне волноваться. Виланд избежал смертной казни, потому что судить его было невозможно. Карабкаясь вверх из батискафа по ста восьмидесяти ступенькам кессона, Виланд разжал руки, отклонился назад и полетел в пропасть. На своем длинном последнем пути вниз, он не издал ни единого крика.
На ступеньках суда я обогнал генерала и его жену. Миссис Рутвин я увидел впервые, когда вышел из больницы, то есть вчера. Она оказалась очень симпатичной, ласковой и безмерно благодарной. Они предлагали мне всё, начиная с самой высокой должности в нефтяной компании Рутвина и заканчивая суммой денег, которой любому человеку хватило бы на полдюжины жизней. Я поблагодарил и отказался. Меня не привлекали директорские должности, и никакие сокровища на свете не могли вернуть мне прошлое. За деньги нельзя было купить и той одной-единственной вещи, которой мне сейчас хотелось.
Мэри Рутвин стояла на тротуаре у бежевого «роллс-ройса» отца. На ней было гладкое, прямое белое платье, очень скромное, стоимостью не выше тысячи долларов, длинные пшеничные волосы она уложила в косы высоко на макушке. Я никогда не видел ее раньше такой прекрасной. За ней стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в безупречно сшитом темно-синем костюме и уже не мог представить в другом наряде. Времена, когда он работал шофером, были в прошлом: генерал знал, чем обязана Кеннеди семья Рутвинов и что эти обязательства не могут компенсироваться жалованьем шофера. Мне хотелось пожелать ему удачи.
Я спустился по ступенькам и остановился. Дул легкий бриз с переливающегося всеми оттенками голубизны, сверкающего Мексиканского залива, перегоняя через улицу пыль и обрывки бумаги.
Мзри заметила меня, мгновение она колебалась, а потом подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными, но это могла быть просто игра моего во-бражения. Она что-то пробормотала, я не смог разобрать что, потом осторожно, чтобы не задеть мою раненую руку, которую я все еще носил на перевязи, обняла обеими руками за шею, притянула мою голову к себе и поцеловала. В следующее мгновение она уже шла к «роллс-ройсу» неуверенной походкой человека, который плохо видит. Кеннеди внимательно посмотрел на нее, когда она шла к нему, потом перевел взгляд на меня. Лицо его было спокойным и бесстрастным. Я улыбнулся ему, и он ответил мне улыбкой. Я пошел вниз по улице, вдоль берега и зашел в бар. Особого желания выпить у меня не было, но раз уж попался бар, я зашел. Я выпил два двойных шотландских виски, но понял, что зря перевожу добро. Вышел и отправился на пляж. Не знаю, как долго я там сидел. Час, два... Солнце опустилось почти за океан, море и небо окрасились в апельсиново-золотистый свет, а на горизонте я едва различал совершен
но чуждые этой театральной декорации контуры огромной угловатой буровой вышки на платформе Х-13. Я понял, что они навсегда останутся частицей моего я. Платформа и останки самолета ДС в двухстах метрах от нее на глубине сто шестьдесят метров. Хорошо или плохо, но это всегда будет частицей меня. Теперь уже всё в прошлом, всё закончилось, осталась, к сожалению, лишь пустота.
Солнце уже садилось в воду, вся западная часть моря и неба превратилась в большой красный луч, луч, который скоро погаснет и исчезнет бесследно. Так же, как и моя красная роза еще до того, как стала белой.
Солнце исчезло, со стороны моря надвигалась ночь. Похолодало. Я нехотя встал и медленно пошел в гостиницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Что ж, пусть ждет. Вечность — слишком долгий промежуток времени, чтобы мне волноваться. Виланд избежал смертной казни, потому что судить его было невозможно. Карабкаясь вверх из батискафа по ста восьмидесяти ступенькам кессона, Виланд разжал руки, отклонился назад и полетел в пропасть. На своем длинном последнем пути вниз, он не издал ни единого крика.
На ступеньках суда я обогнал генерала и его жену. Миссис Рутвин я увидел впервые, когда вышел из больницы, то есть вчера. Она оказалась очень симпатичной, ласковой и безмерно благодарной. Они предлагали мне всё, начиная с самой высокой должности в нефтяной компании Рутвина и заканчивая суммой денег, которой любому человеку хватило бы на полдюжины жизней. Я поблагодарил и отказался. Меня не привлекали директорские должности, и никакие сокровища на свете не могли вернуть мне прошлое. За деньги нельзя было купить и той одной-единственной вещи, которой мне сейчас хотелось.
Мэри Рутвин стояла на тротуаре у бежевого «роллс-ройса» отца. На ней было гладкое, прямое белое платье, очень скромное, стоимостью не выше тысячи долларов, длинные пшеничные волосы она уложила в косы высоко на макушке. Я никогда не видел ее раньше такой прекрасной. За ней стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в безупречно сшитом темно-синем костюме и уже не мог представить в другом наряде. Времена, когда он работал шофером, были в прошлом: генерал знал, чем обязана Кеннеди семья Рутвинов и что эти обязательства не могут компенсироваться жалованьем шофера. Мне хотелось пожелать ему удачи.
Я спустился по ступенькам и остановился. Дул легкий бриз с переливающегося всеми оттенками голубизны, сверкающего Мексиканского залива, перегоняя через улицу пыль и обрывки бумаги.
Мзри заметила меня, мгновение она колебалась, а потом подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными, но это могла быть просто игра моего во-бражения. Она что-то пробормотала, я не смог разобрать что, потом осторожно, чтобы не задеть мою раненую руку, которую я все еще носил на перевязи, обняла обеими руками за шею, притянула мою голову к себе и поцеловала. В следующее мгновение она уже шла к «роллс-ройсу» неуверенной походкой человека, который плохо видит. Кеннеди внимательно посмотрел на нее, когда она шла к нему, потом перевел взгляд на меня. Лицо его было спокойным и бесстрастным. Я улыбнулся ему, и он ответил мне улыбкой. Я пошел вниз по улице, вдоль берега и зашел в бар. Особого желания выпить у меня не было, но раз уж попался бар, я зашел. Я выпил два двойных шотландских виски, но понял, что зря перевожу добро. Вышел и отправился на пляж. Не знаю, как долго я там сидел. Час, два... Солнце опустилось почти за океан, море и небо окрасились в апельсиново-золотистый свет, а на горизонте я едва различал совершен
но чуждые этой театральной декорации контуры огромной угловатой буровой вышки на платформе Х-13. Я понял, что они навсегда останутся частицей моего я. Платформа и останки самолета ДС в двухстах метрах от нее на глубине сто шестьдесят метров. Хорошо или плохо, но это всегда будет частицей меня. Теперь уже всё в прошлом, всё закончилось, осталась, к сожалению, лишь пустота.
Солнце уже садилось в воду, вся западная часть моря и неба превратилась в большой красный луч, луч, который скоро погаснет и исчезнет бесследно. Так же, как и моя красная роза еще до того, как стала белой.
Солнце исчезло, со стороны моря надвигалась ночь. Похолодало. Я нехотя встал и медленно пошел в гостиницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61