Эта кухня, как и
весь дом, славилась в этих краях - такой она была чистенькой и уютной, и
теперь, увидев эти нелепые, недостойные ее добавления, я возмутился и
даже почувствовал гнев. Если вспомнить, зачем я сам в этот раз приехал в
Арос, то подобное чувство следовало бы назвать неоправданным и неспра-
ведливым. Но в первую минуту оно опалило мое сердце огнем.
- Мери, - сказал я, - я привык звать это место моим родным домом, а
теперь я его не узнаю.
- А для меня это место всегда было родным домом, - ответила она, -
домом, где я родилась и где я хотела бы умереть. И мне тоже не по душе
эти вещи, не по душе, как они попали к нам, и все то, что они принесли с
собой. Лучше бы им сгинуть в море, чтобы теперь над ними плясали Веселые
Молодцы.
Мери всегда была серьезной - это, пожалуй, была единственная черта,
унаследованная ею от отца, - однако тон, которым она произнесла эти сло-
ва, был не только серьезным, но даже мрачным.
- Да, - сказал я, - я так и опасался, что вещи эти принесло кораблек-
рушение, то есть смерть. Правда, когда скончался мой отец, я вступил во
владение его имуществом без угрызений совести.
- Твой отец умер чистой смертью, как говорится, - ответила Мери.
- Верно, - продолжал я, - а кораблекрушение подобно божьей каре. Как
называлось это судно?
- Оно звалось "Христос-Анна", - произнес голос позади меня, и, обер-
нувшись, я увидел в дверях дядю.
Это был невысокий угрюмый человек с длинным лицом и очень темными
глазами; в пятьдесят шесть лет он был еще крепок и подвижен и с виду по-
ходил не то на пастуха, не то на матроса. Ни разу в жизни я не слышал
его смеха. Он постоянно читал Библию, много молился, как в обычае у ка-
мерониян, среди которых он рос; он вообще представляется мне во многом
схожим с этими горцами-проповедниками кровавых времен, предшествовавших
революции. Однако благочестие не принесло ему утешения и даже, как мне
казалось, не служило ему опорой. У него бывали припадки черной тоски,
когда он изнывал от страха перед адом, но в прошлом он вел не очень-то
праведную жизнь, о которой все еще вспоминал со вздохом, и по-прежнему
оставался грубым, суровым, мрачным человеком.
Пока он стоял на пороге, солнце освещало шотландский колпак на его
голове и трубку, заткнутую в петлицу куртки, а когда он вошел в кухню, я
заметил, что он, как и Рори, постарел и побледнел, что его лицо избороз-
дили глубокие морщины, а белки глаз отливают желтизной, точно старые
слоновьи клыки или кости мертвецов.
- "Христос-Анна", - повторил он, растягивая первое слово. - Ко-
щунственное название.
Я поздоровался с ним и похвалил его цветущий вид, сказав при этом,
что я опасался, не был ли он болен.
- Плоть моя здорова, - ответил он резко, - да, здорова и грешна, как
и твоя. Обедать! - крикнул он Мери, а затем вновь повернулся ко мне. -
Неплохие вещи, а? Часы-то какие! Только они не ходят, а скатерть самая
что ни на есть льняная. Хорошие, дорогие вещи! Вот за такое-то добро лю-
ди нарушают заповеди господни; за такое-то добро, а может, даже и поху-
же, люди восстают на бога и его заветы и горят за это в аду; потому-то в
Писании и называется оно проклятым. Эй, Мери, - вдруг раздраженно крик-
нул он, - почему ты не поставила на стол оба подсвечника?
- А к чему они нам среди бела дня? - спросила она.
Однако дядя ничего не желал слушать.
- Мы будем любоваться на них, пока можно, - сказал он.
И пара массивных подсвечников чеканного серебра была водружена на
стол, убранство которого и так уже не подходило простой деревенской кух-
не.
- Их выбросило на берег десятого февраля, часов так в десять вечера,
- начал рассказывать мне дядя. - Ветра не было, но волна шла крупная,
ну, Гребень их и затянул, как я полагаю. Мы с Рори еще днем видели, как
они старались выйти к ветру. Не слишком-то он слушался руля, этот "Хрис-
тос-Анна", все уваливался под ветер. Да, тяжеленько им пришлось. Матросы
так и не слезали с реев, а холод стоял страшный - вот-вот снег пойдет. А
ветер-то чуть подымется и тут же стихнет, только подразнит их надеждой.
Да, тяжеленько, тяжеленько им пришлось. Уж тот, кто добрался бы до бере-
га, мог бы возгордиться.
- И все погибли? - воскликнул я. - Да смилуется над ними бог!
- Ш-ш, - сказал он строго, - я не позволю молиться за мертвецов у мо-
его очага.
Я возразил, что в моем восклицании не было ничего папистского, а он
принял мои извинения с несвойственной ему покладистостью и тут же заго-
ворил о том, что, по-видимому, стало для него излюбленной темой:
- Мы с Рори отыскали его в Песчаной бухте, а все это добро было внут-
ри. В Песчаной бухте порой бывает толчея - то воду гонит к Веселым Мо-
лодцам, а то, когда идет прилив и слышно, как у дальнего конца Ароса ре-
вет Гребень, обратное течение заворачивает в Песчаную бухту. Оно-то и
подхватило этого "ХристаАнну" и понесло кормой вперед - нос лежит теперь
куда ниже кормы, и все днище открылось. Ну и треск был, когда его удари-
ло о камни! Господи, спаси нас и помилуй! Нелегко живется морякам, хо-
лодная у них, опасная жизнь. Я сам немало времени провел над пучиной
морской. И зачем только господь сотворил эту скверную воду! Он создал
долины и луга, сочные зеленые пастбища, тучную красивую землю...
И ликуют они и поют,
Ибо радость Ты им даровал, как говорится в стихотворном переложении
псалмов. Не то чтобы от этого они стали благочестивее, но зато красивы,
да и запоминать их легче. "Кто в море уходит на кораблях", - как в них
еще говорится, -
И трудится над бездной вод,
Тому господь свои труды
И чудеса узреть дает.
Ну, говорить-то легко. Давид, наверно, не слишком хорошо знал море, а
я одно скажу: да не будь это напечатано в Библии, так я бы уж подумал,
что не господь, а сам проклятый черный дьявол сотворил море. От него не
жди ничего хорошего, кроме рыбы. Ну, да Давид, небось, думал о том, как
господь несется на крыльях бури. Ничего не скажешь - хорошенькие чудеса
дал господь узреть "Христу-Анне". Да что там чудеса! Кара это была, кара
во тьме ночной посередь чудищ морской пучины. А души их - ты только по-
думай! - души их, может, не были еще готовы! Море - проклятое преддверье
ада!
Я заметил, что в голосе моего дяди слышалось неестественное волнение,
и он подкреплял свою речь жестами, чего прежде никогда не делал. При
этих последних словах, например, он наклонился, оперся о мое колено рас-
топыренными пальцами и, побледнев, заглянул: мне в лицо, и я увидел, что
его глаза горят глубоким огнем, а у рта залегли дрожащие складки.
Вошел Рори, и мы приступили к обеду, но это лишь ненадолго отвлекло
дядю от прежних мыслей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
весь дом, славилась в этих краях - такой она была чистенькой и уютной, и
теперь, увидев эти нелепые, недостойные ее добавления, я возмутился и
даже почувствовал гнев. Если вспомнить, зачем я сам в этот раз приехал в
Арос, то подобное чувство следовало бы назвать неоправданным и неспра-
ведливым. Но в первую минуту оно опалило мое сердце огнем.
- Мери, - сказал я, - я привык звать это место моим родным домом, а
теперь я его не узнаю.
- А для меня это место всегда было родным домом, - ответила она, -
домом, где я родилась и где я хотела бы умереть. И мне тоже не по душе
эти вещи, не по душе, как они попали к нам, и все то, что они принесли с
собой. Лучше бы им сгинуть в море, чтобы теперь над ними плясали Веселые
Молодцы.
Мери всегда была серьезной - это, пожалуй, была единственная черта,
унаследованная ею от отца, - однако тон, которым она произнесла эти сло-
ва, был не только серьезным, но даже мрачным.
- Да, - сказал я, - я так и опасался, что вещи эти принесло кораблек-
рушение, то есть смерть. Правда, когда скончался мой отец, я вступил во
владение его имуществом без угрызений совести.
- Твой отец умер чистой смертью, как говорится, - ответила Мери.
- Верно, - продолжал я, - а кораблекрушение подобно божьей каре. Как
называлось это судно?
- Оно звалось "Христос-Анна", - произнес голос позади меня, и, обер-
нувшись, я увидел в дверях дядю.
Это был невысокий угрюмый человек с длинным лицом и очень темными
глазами; в пятьдесят шесть лет он был еще крепок и подвижен и с виду по-
ходил не то на пастуха, не то на матроса. Ни разу в жизни я не слышал
его смеха. Он постоянно читал Библию, много молился, как в обычае у ка-
мерониян, среди которых он рос; он вообще представляется мне во многом
схожим с этими горцами-проповедниками кровавых времен, предшествовавших
революции. Однако благочестие не принесло ему утешения и даже, как мне
казалось, не служило ему опорой. У него бывали припадки черной тоски,
когда он изнывал от страха перед адом, но в прошлом он вел не очень-то
праведную жизнь, о которой все еще вспоминал со вздохом, и по-прежнему
оставался грубым, суровым, мрачным человеком.
Пока он стоял на пороге, солнце освещало шотландский колпак на его
голове и трубку, заткнутую в петлицу куртки, а когда он вошел в кухню, я
заметил, что он, как и Рори, постарел и побледнел, что его лицо избороз-
дили глубокие морщины, а белки глаз отливают желтизной, точно старые
слоновьи клыки или кости мертвецов.
- "Христос-Анна", - повторил он, растягивая первое слово. - Ко-
щунственное название.
Я поздоровался с ним и похвалил его цветущий вид, сказав при этом,
что я опасался, не был ли он болен.
- Плоть моя здорова, - ответил он резко, - да, здорова и грешна, как
и твоя. Обедать! - крикнул он Мери, а затем вновь повернулся ко мне. -
Неплохие вещи, а? Часы-то какие! Только они не ходят, а скатерть самая
что ни на есть льняная. Хорошие, дорогие вещи! Вот за такое-то добро лю-
ди нарушают заповеди господни; за такое-то добро, а может, даже и поху-
же, люди восстают на бога и его заветы и горят за это в аду; потому-то в
Писании и называется оно проклятым. Эй, Мери, - вдруг раздраженно крик-
нул он, - почему ты не поставила на стол оба подсвечника?
- А к чему они нам среди бела дня? - спросила она.
Однако дядя ничего не желал слушать.
- Мы будем любоваться на них, пока можно, - сказал он.
И пара массивных подсвечников чеканного серебра была водружена на
стол, убранство которого и так уже не подходило простой деревенской кух-
не.
- Их выбросило на берег десятого февраля, часов так в десять вечера,
- начал рассказывать мне дядя. - Ветра не было, но волна шла крупная,
ну, Гребень их и затянул, как я полагаю. Мы с Рори еще днем видели, как
они старались выйти к ветру. Не слишком-то он слушался руля, этот "Хрис-
тос-Анна", все уваливался под ветер. Да, тяжеленько им пришлось. Матросы
так и не слезали с реев, а холод стоял страшный - вот-вот снег пойдет. А
ветер-то чуть подымется и тут же стихнет, только подразнит их надеждой.
Да, тяжеленько, тяжеленько им пришлось. Уж тот, кто добрался бы до бере-
га, мог бы возгордиться.
- И все погибли? - воскликнул я. - Да смилуется над ними бог!
- Ш-ш, - сказал он строго, - я не позволю молиться за мертвецов у мо-
его очага.
Я возразил, что в моем восклицании не было ничего папистского, а он
принял мои извинения с несвойственной ему покладистостью и тут же заго-
ворил о том, что, по-видимому, стало для него излюбленной темой:
- Мы с Рори отыскали его в Песчаной бухте, а все это добро было внут-
ри. В Песчаной бухте порой бывает толчея - то воду гонит к Веселым Мо-
лодцам, а то, когда идет прилив и слышно, как у дальнего конца Ароса ре-
вет Гребень, обратное течение заворачивает в Песчаную бухту. Оно-то и
подхватило этого "ХристаАнну" и понесло кормой вперед - нос лежит теперь
куда ниже кормы, и все днище открылось. Ну и треск был, когда его удари-
ло о камни! Господи, спаси нас и помилуй! Нелегко живется морякам, хо-
лодная у них, опасная жизнь. Я сам немало времени провел над пучиной
морской. И зачем только господь сотворил эту скверную воду! Он создал
долины и луга, сочные зеленые пастбища, тучную красивую землю...
И ликуют они и поют,
Ибо радость Ты им даровал, как говорится в стихотворном переложении
псалмов. Не то чтобы от этого они стали благочестивее, но зато красивы,
да и запоминать их легче. "Кто в море уходит на кораблях", - как в них
еще говорится, -
И трудится над бездной вод,
Тому господь свои труды
И чудеса узреть дает.
Ну, говорить-то легко. Давид, наверно, не слишком хорошо знал море, а
я одно скажу: да не будь это напечатано в Библии, так я бы уж подумал,
что не господь, а сам проклятый черный дьявол сотворил море. От него не
жди ничего хорошего, кроме рыбы. Ну, да Давид, небось, думал о том, как
господь несется на крыльях бури. Ничего не скажешь - хорошенькие чудеса
дал господь узреть "Христу-Анне". Да что там чудеса! Кара это была, кара
во тьме ночной посередь чудищ морской пучины. А души их - ты только по-
думай! - души их, может, не были еще готовы! Море - проклятое преддверье
ада!
Я заметил, что в голосе моего дяди слышалось неестественное волнение,
и он подкреплял свою речь жестами, чего прежде никогда не делал. При
этих последних словах, например, он наклонился, оперся о мое колено рас-
топыренными пальцами и, побледнев, заглянул: мне в лицо, и я увидел, что
его глаза горят глубоким огнем, а у рта залегли дрожащие складки.
Вошел Рори, и мы приступили к обеду, но это лишь ненадолго отвлекло
дядю от прежних мыслей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94