- взмолился он. - В придачу к ней я
отдам вам все, что имею. Я был безумен, когда купил ее за эту цену. Я
присвоил казенные деньги, и мне бы пропадать, не купи я эту бутылку, -
меня бы посадили в тюрьму.
- Ах ты, бедняга! - сказал Кэаве. - Чтобы избежать законного наказа-
ния за свой бесчестный поступок, ты отважился на такое страшное дело и
погубил свою душу! И ты думаешь, я стану колебаться, когда меня ждет лю-
бовь! Давай сюда бутылку и сдачу - я знаю, ты держишь ее наготове. Вот
тебе монета в пять центов!
Кэаве оказался прав: в ящике стола у этого юноши уже была приготовле-
на сдача. Бутылка перешла из рук в руки, и лишь только пальцы Кэаве обх-
ватили узкое горлышко, как он тут же шепотом поведал черту свое желание
избавиться от страшного недуга. И что вы думаете: когда он вернулся к
себе и обнажил свое тело перед зеркалом, кожа его снова была чистой и
гладкой, как у младенца. Но странная вещь: едва свершилось это чудо, как
все изменилось в душе Кэаве - ему уже было наплевать на проказу, и он
почти совсем не вспоминал о Кокуа, одна-единственная мысль не давала ему
теперь покоя - мысль о том, что отныне он связан с дьяволом и бутылкой
до конца дней своих и ничто уже не спасет его от вечного пламени и рас-
каленных углей преисподней. Адский огонь пылал перед его мысленным взо-
ром, и душа его омертвела, и мрак затмил для него весь белый свет.
Когда Кэаве понемногу пришел в себя, была уже ночь, и в гостинице иг-
рал оркестр. На звуки этой музыки он и пошел, потому что боялся оста-
ваться один, и там, среди счастливых лиц, бродил, неприкаянный, и слу-
шал, как музыка то разрастается, то замирает, и смотрел, как дирижер от-
бивает такт своей палочкой, и все время слышал треск адского пламени, и
видел огненные языки, вырывающиеся из черных глубин преисподней. Вдруг
оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао". Эту песенку Кэаве певал не раз вместе с
Кокуа, и при звуках ее мелодии мужество возвратилось к нему.
"Сделанного не воротишь, - подумал Кэаве, - и если уж я пошел на та-
кое, так пусть хоть не зря".
И тогда он с первым пароходом вернулся на Гавайи и тут же без промед-
ления сыграл свадьбу с Кокуа и привез ее в свой "Сияющий Дом" на вершине
горы.
И вот стали Кэаве и Кокуа жить вдвоем, и когда они бывали вместе,
тоска в сердце Кэаве утихала, но стоило ему остаться одному, и страшные
мысли начинали его терзать, и он слышал, как гудит адское пламя, и видел
огненные языки, вырывающиеся из преисподней. А девушка прилепилась к Кэ-
аве всем сердцем; душа ее пела при виде его, и рука ее льнула к его ру-
ке, и была Кокуа так прекрасна от головы до пят, что никто, глядя на
нее, не мог сдержать радостной улыбки. У нее был кроткий, приятный нрав.
Для каждого находилось доброе слово. Она знала много песенок и распева-
ла, словно птичка, порхая по всем трем этажам "Сияющего Дома" и сияя са-
ма ярче всего, что было в нем. И Кэаве смотрел на нее и слушал ее с вос-
хищением, а потом, уединившись где-нибудь в углу, вспоминал, какой ценой
досталась она ему, и стонал, и плакал. И снова, осушив глаза и ополоснув
лицо, шел к ней, и садился возле нее на просторном балконе, и сливал
свой голос с ее голосом в песне, и улыбкой отвечал на ее улыбку, хотя
душу его снедала тоска.
Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде,
по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украд-
кой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сиде-
ли на разных балконах, разъединенные всей громадой "Сияющего Дома". Кэа-
ве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был
только рад, что может чаще оставаться один и размышлять над своей
горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться через
силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и почу-
дилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа: упав ничком, она
билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.
- Ты права, Кокуа, это дом слез, - сказал Кэаве. - И все же я с ра-
достью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была счастли-
ва.
- Счастлива! - воскликнула Кокуа. - Когда ты жил один в своем "Сияю-
щем Доме", Кэаве, все считали тебя самым счастливым человеком на остро-
ве; - смех и песни были у тебя на устах, и лицо твое было светло, как
утренняя заря. А потом ты женился на бедной Кокуа, и одному небу извест-
но, чем не угодила она тебе, но только с этого дня ты уже больше не улы-
баешься. Ах, - вскричала Кокуа, - что сделала я дурного? Думалось мне: я
красива и крепко люблю своего Кэаве. Так в чем же моя вина? Чем омрачила
я жизнь моего супруга?
- Бедняжка Кокуа, - промолвил Кэаве. Он опустился возле нее на пол и
хотел взять ее за руку, но она отдернула руку. - Бедняжка Кокуа, - пов-
торил он. - Бедное мое дитя... Моя красавица. А я-то ведь думал уберечь
тебя от горя! Ну что ж, теперь ты узнаешь все. Тогда по крайней мере ты
пожалеешь бедного Кэаве; тогда ты поймешь, как сильно он любил тебя, ес-
ли не испугался ада, чтобы обладать тобой, и как сильно и по сей день
этот несчастный, обреченный человек все еще любит тебя, если его уста
могут улыбаться, когда он на тебя глядит.
И тут он поведал ей все, ничего от нее не утаив.
- И ты сделал это ради меня? - вскричала Кокуа. - Ах, о чем же мне
тогда тревожиться! - И, обвив руками его шею, она оросила его грудь сле-
зами радости.
- О дитя! - воскликнул Кэаве. - Когда я думаю об адском пламени, мне
есть о чем тревожиться!
- Не говори так, - промолвила она. - Не можешь ты погибнуть без вины
за одну лишь любовь к верной Кокуа. Слушай меня, Кэаве: я спасу тебя вот
этими руками или погибну вместе с тобой. О Кэаве! Ты так любил меня, что
сгубил свою душу, и ты думаешь, я не отдам свою жизнь, чтобы спасти те-
бя?
- Ах, моя голубка, ты можешь отдать ее хоть сто раз - разве это
что-нибудь изменит? - воскликнул Кэаве. - Только оставишь меня в одино-
честве влачить свои дни, пока не придет час расплаты.
- Ты ничего не понимаешь, - возразила Кокуа. - Я не простая, негра-
мотная девушка - я училась в школе в Гонолулу. Говорю тебе, я спасу мое-
го возлюбленного супруга. Один цент, сказал ты? Но разве одни только
американские деньги в ходу на свете? В Англии, например, есть монета,
которая называется фартинг, и она равна примерно половине цента. Ах, го-
ре, горе! - воскликнула Кокуа. - Нет, это нам не поможет: ведь тот, кто
купит бутылку за фартинг, уже пропал, а разве сыщется хоть один такой
отважный человек, как мой Кэаве! Но есть еще Франция, и там имеет хожде-
ние мелкая монета под названием сантим, и этих сантимов дают пять, не то
шесть за один цент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
отдам вам все, что имею. Я был безумен, когда купил ее за эту цену. Я
присвоил казенные деньги, и мне бы пропадать, не купи я эту бутылку, -
меня бы посадили в тюрьму.
- Ах ты, бедняга! - сказал Кэаве. - Чтобы избежать законного наказа-
ния за свой бесчестный поступок, ты отважился на такое страшное дело и
погубил свою душу! И ты думаешь, я стану колебаться, когда меня ждет лю-
бовь! Давай сюда бутылку и сдачу - я знаю, ты держишь ее наготове. Вот
тебе монета в пять центов!
Кэаве оказался прав: в ящике стола у этого юноши уже была приготовле-
на сдача. Бутылка перешла из рук в руки, и лишь только пальцы Кэаве обх-
ватили узкое горлышко, как он тут же шепотом поведал черту свое желание
избавиться от страшного недуга. И что вы думаете: когда он вернулся к
себе и обнажил свое тело перед зеркалом, кожа его снова была чистой и
гладкой, как у младенца. Но странная вещь: едва свершилось это чудо, как
все изменилось в душе Кэаве - ему уже было наплевать на проказу, и он
почти совсем не вспоминал о Кокуа, одна-единственная мысль не давала ему
теперь покоя - мысль о том, что отныне он связан с дьяволом и бутылкой
до конца дней своих и ничто уже не спасет его от вечного пламени и рас-
каленных углей преисподней. Адский огонь пылал перед его мысленным взо-
ром, и душа его омертвела, и мрак затмил для него весь белый свет.
Когда Кэаве понемногу пришел в себя, была уже ночь, и в гостинице иг-
рал оркестр. На звуки этой музыки он и пошел, потому что боялся оста-
ваться один, и там, среди счастливых лиц, бродил, неприкаянный, и слу-
шал, как музыка то разрастается, то замирает, и смотрел, как дирижер от-
бивает такт своей палочкой, и все время слышал треск адского пламени, и
видел огненные языки, вырывающиеся из черных глубин преисподней. Вдруг
оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао". Эту песенку Кэаве певал не раз вместе с
Кокуа, и при звуках ее мелодии мужество возвратилось к нему.
"Сделанного не воротишь, - подумал Кэаве, - и если уж я пошел на та-
кое, так пусть хоть не зря".
И тогда он с первым пароходом вернулся на Гавайи и тут же без промед-
ления сыграл свадьбу с Кокуа и привез ее в свой "Сияющий Дом" на вершине
горы.
И вот стали Кэаве и Кокуа жить вдвоем, и когда они бывали вместе,
тоска в сердце Кэаве утихала, но стоило ему остаться одному, и страшные
мысли начинали его терзать, и он слышал, как гудит адское пламя, и видел
огненные языки, вырывающиеся из преисподней. А девушка прилепилась к Кэ-
аве всем сердцем; душа ее пела при виде его, и рука ее льнула к его ру-
ке, и была Кокуа так прекрасна от головы до пят, что никто, глядя на
нее, не мог сдержать радостной улыбки. У нее был кроткий, приятный нрав.
Для каждого находилось доброе слово. Она знала много песенок и распева-
ла, словно птичка, порхая по всем трем этажам "Сияющего Дома" и сияя са-
ма ярче всего, что было в нем. И Кэаве смотрел на нее и слушал ее с вос-
хищением, а потом, уединившись где-нибудь в углу, вспоминал, какой ценой
досталась она ему, и стонал, и плакал. И снова, осушив глаза и ополоснув
лицо, шел к ней, и садился возле нее на просторном балконе, и сливал
свой голос с ее голосом в песне, и улыбкой отвечал на ее улыбку, хотя
душу его снедала тоска.
Но мало-помалу наступили дни, когда Кокуа уже не порхала, как прежде,
по дому, и песни ее звучали реже, и теперь не только Кэаве плакал украд-
кой где-нибудь в углу, но и оба они стали сторониться друг друга и сиде-
ли на разных балконах, разъединенные всей громадой "Сияющего Дома". Кэа-
ве был так погружен в отчаяние, что почти не замечал этой перемены и был
только рад, что может чаще оставаться один и размышлять над своей
горькой участью и не надо ему то и дело принуждать себя улыбаться через
силу, когда на сердце мрак. Но как-то раз он тихо брел по дому, и почу-
дилось ему, будто плачет ребенок, и он увидел Кокуа: упав ничком, она
билась головой о каменные плиты балкона и рыдала в безысходном отчаянии.
- Ты права, Кокуа, это дом слез, - сказал Кэаве. - И все же я с ра-
достью дал бы отрубить себе голову, чтобы ты, хотя бы ты, была счастли-
ва.
- Счастлива! - воскликнула Кокуа. - Когда ты жил один в своем "Сияю-
щем Доме", Кэаве, все считали тебя самым счастливым человеком на остро-
ве; - смех и песни были у тебя на устах, и лицо твое было светло, как
утренняя заря. А потом ты женился на бедной Кокуа, и одному небу извест-
но, чем не угодила она тебе, но только с этого дня ты уже больше не улы-
баешься. Ах, - вскричала Кокуа, - что сделала я дурного? Думалось мне: я
красива и крепко люблю своего Кэаве. Так в чем же моя вина? Чем омрачила
я жизнь моего супруга?
- Бедняжка Кокуа, - промолвил Кэаве. Он опустился возле нее на пол и
хотел взять ее за руку, но она отдернула руку. - Бедняжка Кокуа, - пов-
торил он. - Бедное мое дитя... Моя красавица. А я-то ведь думал уберечь
тебя от горя! Ну что ж, теперь ты узнаешь все. Тогда по крайней мере ты
пожалеешь бедного Кэаве; тогда ты поймешь, как сильно он любил тебя, ес-
ли не испугался ада, чтобы обладать тобой, и как сильно и по сей день
этот несчастный, обреченный человек все еще любит тебя, если его уста
могут улыбаться, когда он на тебя глядит.
И тут он поведал ей все, ничего от нее не утаив.
- И ты сделал это ради меня? - вскричала Кокуа. - Ах, о чем же мне
тогда тревожиться! - И, обвив руками его шею, она оросила его грудь сле-
зами радости.
- О дитя! - воскликнул Кэаве. - Когда я думаю об адском пламени, мне
есть о чем тревожиться!
- Не говори так, - промолвила она. - Не можешь ты погибнуть без вины
за одну лишь любовь к верной Кокуа. Слушай меня, Кэаве: я спасу тебя вот
этими руками или погибну вместе с тобой. О Кэаве! Ты так любил меня, что
сгубил свою душу, и ты думаешь, я не отдам свою жизнь, чтобы спасти те-
бя?
- Ах, моя голубка, ты можешь отдать ее хоть сто раз - разве это
что-нибудь изменит? - воскликнул Кэаве. - Только оставишь меня в одино-
честве влачить свои дни, пока не придет час расплаты.
- Ты ничего не понимаешь, - возразила Кокуа. - Я не простая, негра-
мотная девушка - я училась в школе в Гонолулу. Говорю тебе, я спасу мое-
го возлюбленного супруга. Один цент, сказал ты? Но разве одни только
американские деньги в ходу на свете? В Англии, например, есть монета,
которая называется фартинг, и она равна примерно половине цента. Ах, го-
ре, горе! - воскликнула Кокуа. - Нет, это нам не поможет: ведь тот, кто
купит бутылку за фартинг, уже пропал, а разве сыщется хоть один такой
отважный человек, как мой Кэаве! Но есть еще Франция, и там имеет хожде-
ние мелкая монета под названием сантим, и этих сантимов дают пять, не то
шесть за один цент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94