Мы лениво говорили о чем-то -
о чем, не могу сказать. Мне стало доставлять удовольствие соседство это-
го вялого, почти растительного существования, ее глупость и красота уми-
ротворяли и забавляли меня. Я стал видеть в ее замечаниях недоступную
простому пониманию глубину, ее безграничное благодушие восхищало меня и
вызывало зависть. Возникшая симпатия была обоюдной; она радовалась моему
присутствию подсознательно, как радуется журчанию ручья человек, сидящий
на его берегу в глубоком раздумье. Не скажу, чтобы лицо ее при виде меня
светлело от удовольствия, ибо удовольствие было постоянно написано на ее
лице. Я догадался о ее расположении по более интимным признакам. Однаж-
ды, когда я сидел подле нее на мраморной ступеньке, она" вдруг потяну-
лась ко мне и погладила мою руку. Жест был мгновенный, и она тут же пог-
рузилась в полудрему, не успел я осознать, что произошло. Я быстро под-
нял голову и заглянул ей в глаза, но они смотрели, как всегда, бездумно
и отрешенно. Было ясно, что она не придала никакого значения этой мгно-
венной ласке, и я упрекнул себя за легкомыслие.
Внешность матери и более близкое с ней знакомство (если это можно
назвать знакомством) укрепили меня во мнении, сложившемся от общения с
сыном. Кровь этой семьи оскудела, по всей вероятности, от длительного
инбридинга. Ведь известно, что чванливая аристократия питает пагубное
пристрастие к кровным бракам. Вырождение не коснулось, однако, физичес-
ких качеств: красота и здоровье передавались из поколения в поколение
без изъяна, и лица моих хозяев вышли из-под резца природы такими же
прекрасными, как лицо, изображенное на портрете два столетия назад. Но
интеллект (это более ценное наследие) носил все признаки вырождения; фа-
мильная сокровищница ума опустела, и потребовалась здоровая плебейская
кровь погонщика мулов или горного контрабандиста, чтобы полуидиотизм ма-
тери превратить в инфантильную резвость сына. Однако из этих двоих я от-
давал предпочтение матери. Что касается Фелипа, мстительного и вместе
покладистого, порывистого и робкого, непостоянного, как бег зайца, то
мне он даже начал казаться носителем какого-то разрушительного начала. О
матери же я не мог сказать ничего плохого. Я заметил в их отношениях
враждебность и, не осведомленный до конца, как все зрители, поспешил
взять сторону матери, хотя по большей части именно она выказывала эту
враждебность. Иной раз, когда Фелип подходил к ней, у нее вдруг прерыва-
лось дыхание, а зрачки ничего не выражающих глаз суживались, как от
сильного страха. Все, что она чувствовала, легко читалось на ее лице, и
это затаенное отвращение очень занимало меня. Что могло породить его,
чем провинился перед ней Фелип?
Я провел в замке уже десять дней, когда с гор налетел сильный ветер,
неся с собой тучи пыли. Пыль поднимается с болотистых низин, зараженных
малярией, и ветер несет ее по горным ущельям через снежные отроги. Люди
с трудом переносят этот ветер: нервы взвинчены до предела, глаза засыпа-
ны пылью, ноги подкашиваются. Ветер слетел с гор и обрушился на дом с
завыванием и свистом, от которых разламывалась голова и болели уши. Он
дул не порывами, а постоянно, без отдыха, как мчится горный поток, не
затихая ни на минуту. Высоко в горах он достигал, вероятно, ураганной
силы, ибо время от времени где-то вверху оглушительно завывало и над да-
лекими - уступами поднимались столбы пыли, похожие на дым после взрыва.
Проснувшись утром, я еще в постели почувствовал какую-то тяжесть и
напряженность в воздухе. К полудню это ощущение усилилось. Тщетно я пы-
тался сопротивляться погоде, отправившись по обычаю на утреннюю прогул-
ку, - я был побежден неистовой, бессмысленной яростью бури, дух мой был
сломлен, силы иссякли, и мне ничего не оставалось, как вернуться в за-
мок, пышущий сухим жаром и облепленный вязкой пылью. Дворик являл собой
вид самый жалкий, солнца не было, оно лишь изредка прорывалось сквозь
тучи пыли; ветер буйствовал и здесь - гнул деревья, срывал цветы и хло-
пал ставнями. Сеньора ходила в своей нише взад и вперед, щеки у нее
раскраснелись, глаза горели, мне показалось, что она что-то шепчет, как
человек, охваченный гневом. Я обратился к ней с обычным приветствием, но
она резко махнула рукой и продолжала ходить. Погода вывела из равновесия
даже это безмятежное существо. Поднимаясь к себе по лестнице, я меньше
стыдился своей слабости.
Ветер дул весь день. Я сидел у себя в комнате, пытаясь читать, или
вскакивал и ходил по комнате из угла в угол, прислушиваясь к разбушевав-
шимся стихиям. Наступил вечер, у меня не было даже свечи. Меня потянуло
к людям, и я вышел во двор. В синих сумерках выделялось красное пятно
ниши. Поленья в очаге были сложены высоким костром, и сильная тяга била
из стороны в сторону языки красного пламени. Залитая ярким, пляшущим
светом, сеньора продолжала ходить от стены к стене, то крепко сжимая ла-
дони, то простирая руки вверх и закидывая назад голову, точно посылая
небесам мольбу. Движения ее были беспорядочны, и это еще подчеркивало ее
красоту и грацию, но глаза горели таким странным огнем, что у меня му-
рашки побежали по коже. Постояв несколько времени молча, я пошел прочь,
по-видимому, незамеченный, и снова поднялся к себе.
К тому времени, как Фелип принес свечи и ужин, нервы мои сдали сов-
сем. Будь он таким, как всегда, я бы силой задержал его, только бы не
оставаться в этом нестерпимом одиночестве. Но, увы, погода подействовала
и на Фелипа. Весь день его как будто лихорадило; теперь же, с наступле-
нием темноты, он совсем впал в уныние и был словно чем-то напуган, так
что в его присутствии было еще хуже. Настороженный взгляд, бледность и
то, что он то и дело к чему-то прислушивался и вздрагивал, - все это
вконец деморализовало меня. Когда он нечаянно уронил тарелку и она раз-
билась, я даже и подпрыгнул на стуле.
- Все мы сегодня точно с ума сошли, - сказал я, силясь улыбнуться.
- Это все черная буря, - уныло - проговорил Фелип. - Такое чувство,
что надо что-то делать, а что - неизвестно.
И у меня было такое чувство. Фелип это точно подметил - он подчас об-
ладал поразительной способностью выражать свои физические ощущения в са-
мых верных словах.
- А как твоя мать? - спросил я. - Она, по-моему, очень тяжело перено-
сит непогоду. Не боишься, что она заболеет?
Фелип внимательно посмотрел на меня.
- Нет, - отрезал он почти со злобой.
Потом, приложив руку ко лбу, запричитал, жалуясь на ветер и шум, от
которого голова кружится, как мельничное колесо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
о чем, не могу сказать. Мне стало доставлять удовольствие соседство это-
го вялого, почти растительного существования, ее глупость и красота уми-
ротворяли и забавляли меня. Я стал видеть в ее замечаниях недоступную
простому пониманию глубину, ее безграничное благодушие восхищало меня и
вызывало зависть. Возникшая симпатия была обоюдной; она радовалась моему
присутствию подсознательно, как радуется журчанию ручья человек, сидящий
на его берегу в глубоком раздумье. Не скажу, чтобы лицо ее при виде меня
светлело от удовольствия, ибо удовольствие было постоянно написано на ее
лице. Я догадался о ее расположении по более интимным признакам. Однаж-
ды, когда я сидел подле нее на мраморной ступеньке, она" вдруг потяну-
лась ко мне и погладила мою руку. Жест был мгновенный, и она тут же пог-
рузилась в полудрему, не успел я осознать, что произошло. Я быстро под-
нял голову и заглянул ей в глаза, но они смотрели, как всегда, бездумно
и отрешенно. Было ясно, что она не придала никакого значения этой мгно-
венной ласке, и я упрекнул себя за легкомыслие.
Внешность матери и более близкое с ней знакомство (если это можно
назвать знакомством) укрепили меня во мнении, сложившемся от общения с
сыном. Кровь этой семьи оскудела, по всей вероятности, от длительного
инбридинга. Ведь известно, что чванливая аристократия питает пагубное
пристрастие к кровным бракам. Вырождение не коснулось, однако, физичес-
ких качеств: красота и здоровье передавались из поколения в поколение
без изъяна, и лица моих хозяев вышли из-под резца природы такими же
прекрасными, как лицо, изображенное на портрете два столетия назад. Но
интеллект (это более ценное наследие) носил все признаки вырождения; фа-
мильная сокровищница ума опустела, и потребовалась здоровая плебейская
кровь погонщика мулов или горного контрабандиста, чтобы полуидиотизм ма-
тери превратить в инфантильную резвость сына. Однако из этих двоих я от-
давал предпочтение матери. Что касается Фелипа, мстительного и вместе
покладистого, порывистого и робкого, непостоянного, как бег зайца, то
мне он даже начал казаться носителем какого-то разрушительного начала. О
матери же я не мог сказать ничего плохого. Я заметил в их отношениях
враждебность и, не осведомленный до конца, как все зрители, поспешил
взять сторону матери, хотя по большей части именно она выказывала эту
враждебность. Иной раз, когда Фелип подходил к ней, у нее вдруг прерыва-
лось дыхание, а зрачки ничего не выражающих глаз суживались, как от
сильного страха. Все, что она чувствовала, легко читалось на ее лице, и
это затаенное отвращение очень занимало меня. Что могло породить его,
чем провинился перед ней Фелип?
Я провел в замке уже десять дней, когда с гор налетел сильный ветер,
неся с собой тучи пыли. Пыль поднимается с болотистых низин, зараженных
малярией, и ветер несет ее по горным ущельям через снежные отроги. Люди
с трудом переносят этот ветер: нервы взвинчены до предела, глаза засыпа-
ны пылью, ноги подкашиваются. Ветер слетел с гор и обрушился на дом с
завыванием и свистом, от которых разламывалась голова и болели уши. Он
дул не порывами, а постоянно, без отдыха, как мчится горный поток, не
затихая ни на минуту. Высоко в горах он достигал, вероятно, ураганной
силы, ибо время от времени где-то вверху оглушительно завывало и над да-
лекими - уступами поднимались столбы пыли, похожие на дым после взрыва.
Проснувшись утром, я еще в постели почувствовал какую-то тяжесть и
напряженность в воздухе. К полудню это ощущение усилилось. Тщетно я пы-
тался сопротивляться погоде, отправившись по обычаю на утреннюю прогул-
ку, - я был побежден неистовой, бессмысленной яростью бури, дух мой был
сломлен, силы иссякли, и мне ничего не оставалось, как вернуться в за-
мок, пышущий сухим жаром и облепленный вязкой пылью. Дворик являл собой
вид самый жалкий, солнца не было, оно лишь изредка прорывалось сквозь
тучи пыли; ветер буйствовал и здесь - гнул деревья, срывал цветы и хло-
пал ставнями. Сеньора ходила в своей нише взад и вперед, щеки у нее
раскраснелись, глаза горели, мне показалось, что она что-то шепчет, как
человек, охваченный гневом. Я обратился к ней с обычным приветствием, но
она резко махнула рукой и продолжала ходить. Погода вывела из равновесия
даже это безмятежное существо. Поднимаясь к себе по лестнице, я меньше
стыдился своей слабости.
Ветер дул весь день. Я сидел у себя в комнате, пытаясь читать, или
вскакивал и ходил по комнате из угла в угол, прислушиваясь к разбушевав-
шимся стихиям. Наступил вечер, у меня не было даже свечи. Меня потянуло
к людям, и я вышел во двор. В синих сумерках выделялось красное пятно
ниши. Поленья в очаге были сложены высоким костром, и сильная тяга била
из стороны в сторону языки красного пламени. Залитая ярким, пляшущим
светом, сеньора продолжала ходить от стены к стене, то крепко сжимая ла-
дони, то простирая руки вверх и закидывая назад голову, точно посылая
небесам мольбу. Движения ее были беспорядочны, и это еще подчеркивало ее
красоту и грацию, но глаза горели таким странным огнем, что у меня му-
рашки побежали по коже. Постояв несколько времени молча, я пошел прочь,
по-видимому, незамеченный, и снова поднялся к себе.
К тому времени, как Фелип принес свечи и ужин, нервы мои сдали сов-
сем. Будь он таким, как всегда, я бы силой задержал его, только бы не
оставаться в этом нестерпимом одиночестве. Но, увы, погода подействовала
и на Фелипа. Весь день его как будто лихорадило; теперь же, с наступле-
нием темноты, он совсем впал в уныние и был словно чем-то напуган, так
что в его присутствии было еще хуже. Настороженный взгляд, бледность и
то, что он то и дело к чему-то прислушивался и вздрагивал, - все это
вконец деморализовало меня. Когда он нечаянно уронил тарелку и она раз-
билась, я даже и подпрыгнул на стуле.
- Все мы сегодня точно с ума сошли, - сказал я, силясь улыбнуться.
- Это все черная буря, - уныло - проговорил Фелип. - Такое чувство,
что надо что-то делать, а что - неизвестно.
И у меня было такое чувство. Фелип это точно подметил - он подчас об-
ладал поразительной способностью выражать свои физические ощущения в са-
мых верных словах.
- А как твоя мать? - спросил я. - Она, по-моему, очень тяжело перено-
сит непогоду. Не боишься, что она заболеет?
Фелип внимательно посмотрел на меня.
- Нет, - отрезал он почти со злобой.
Потом, приложив руку ко лбу, запричитал, жалуясь на ветер и шум, от
которого голова кружится, как мельничное колесо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94